Один из самых деликатных аспектов нашей темы - соотношение дружбы и однополой любви.

Трудность этой темы отчасти связана со сложностями размежевания любовного языка и языка дружбы. До тех пор пока однополая любовь осуждалась и преследовалась, она не смела открыто назвать себя, вынуждая людей пользоваться эвфемизмами. Одним из таких эвфемизмов была дружба. Для обозначения особенно нежной и, как правило, гомоэротической дружбы такие отношения иногда называли "особенной дружбой" (см.: Кон, 2003а).

Однако всегда были, есть и будут такие чувства и отношения, которые объективно не допускают однозначного определения и остаются проблематичными не только для посторонних людей, но и для самих участников. В особенности это касается романтической дружбы.

Язык романтической дружбы, с ее повышенной эмоциональностью и экспрессивностью, практически неотличим от любовного языка. В некоторых случаях это только форма речи или этикета.

До XVII в., когда английские пуритане наложили строгие запреты на выражение эмоций, европейские мужчины не только пользовались в общении друг с другом "любовной" лексикой, но могли при встречах целоваться и обниматься. В романских странах вроде Италии и Испании, эти правила сохранились, а в англоязычных странах такое поведение стало восприниматься как "женственное", "гомосексуальное" и "неприличное". Эти нормативные ограничения существенно сузили коммуникативные возможности мужчин независимо от их сексуальной ориентации.

К сожалению, наука, как и массовое сознание, подвержена моде. До последней трети XX в. ученые предпочитали не замечать гомоэротическую природу многих знаменитых дружб. Затем маятник качнулся в противоположную сторону, любые намеки на нежность между мужчинами стали интерпретировать как проявление гомосексуальности. Иногда эти предположения обоснованы, иногда нет, чаще всего они остаются спорными. Особенно трудно толковать художественные тексты.

Например, знаменитое есенинское стихотворение "Прощание с Мариенгофом" (Есенин, 1961, т. 2, с. 115) формально говорит о дружбе, но по своей эмоциональной тональности явно принадлежит к любовной лирике:

Есть в дружбе счастье оголтелое
И судорога буйных чувств -
Огонь растапливает тело,
Как стеариновую свечу.

Возлюбленный мой! дай мне руки -
Я по-иному не привык -
Хочу омыть их в час разлуки
Я желтой пеной головы.

Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли,
В который миг, в который раз -
Опять, как молоко, застыли
Круги недвижущихся глаз.

Прощай, прощай. В пожарах лунных
Дождусь ли радостного дня?
Среди прославленных и юных
Ты был всех лучше для меня.

Как складывались отношения Есенина с мужчинами и женщинами и кого именно любил великий поэт - забота его биографов, обычный читатель волен толковать его стихи на свой собственный лад. Но для многих подростков и юношей точное определение природы их эмоциональных отношений и привязанностей жизненно важно. Между тем сделать это порой невозможно.

Еще Герцен подметил, что подростковая и юношеская дружба зачастую неотличима от любви:

Я не знаю, почему дают какой-то монополь воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она - страстная дружба. С своей стороны дружба между юношами имеет всю горячечность любви и весь ее характер: та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое желание исключительности (Герцен, 1956, т. 4, с. 82).

Этот феномен неоднократно описан в классической литературе. Вспомним толстовского Николеньку, Тонио Крегера из одноименного рассказа Томаса Манна или описание Роменом Ролланом дружбы Жана Кристофа и Отто:

Один в ночной темноте Кристоф шагал домой. Но сердце у него пело: у меня есть друг, есть друг. Он ничего не видел, ничего не слышал. Не думал ни о чем - только о друге. [...] Кристоф не знал никого прекраснее Отто. Все восхищало его в друге - тонкие руки, красивые волосы, свежий цвет лица, сдержанная речь, вежливые манеры и тщательная забота о своей внешности [...] Он пожертвовал бы ради Отто всем на свете. Он жаждал подвергнуться ради друга любой опасности и страстно мечтал, чтобы представился, наконец, случай испытать силу его дружбы. Во время прогулок он ждал какой-нибудь опасной встречи, чтобы броситься вперед и прикрыть собой Отто. Он с наслаждением принял бы смерть ради друга. [...] Он не сводил с Отто глаз, точно влюбленный. И, по правде говоря, он и был влюбленный. Кристоф не знал этого, так как не знал, что такое любовь. Но временами, когда мальчики оставались одни, их охватывало странное волнение - они испытали его еще тогда, когда в первую свою встречу сидели в сосновом лесу: кровь приливала к щекам Кристофа, он густо краснел. Он боялся. Не сговариваясь, мальчики сторонились друг друга... (Роллан, 1955, т. 3, с. 176, 182, 183-184).

То, чего они не могли сказать друг другу в глаза, дополняют письма:

Мое единственное счастье - это ты... Люби меня! Мне так необходимо, чтобы кто-нибудь любил меня! (Там же, с. 184.)

А разве не были любовными вызвавшие переполох у отцов-иезуитов письма, которыми обменивались Жак и Даниэль в романе Роже Мартена дю Гара "Семья Тибо"?

Никогда не забуду тех мгновений, слишком редких, увы, и слишком кратких, когда мы всецело принадлежали друг другу. Ты единственная моя любовь! Другой любви никогда у меня не будет, ибо тогда мной тотчас же овладели бы страстные воспоминания о тебе. Прощай, меня бьет лихорадка, в висках стучит, взор мутится... Не люблю ждать. Напиши мне как можно скорее. Хочу, чтобы ты ответил мне до 4 ч., если любишь меня, как я тебя люблю!! [...] Как высказать ту радость, которую доставило мне твое письмо? Разве не был ты мне другом и раньше и разве не стал теперь еще большим другом? Настоящей половиной меня самого? Разве не помог я сформироваться твоей душе, подобно тому, как и ты помог сформироваться моей? Боже, сколько в этом правды и силы, как чувствую я это, когда пишу тебе! Я живу! И все во мне живет - тело, ум, сердце, воображение - благодаря твоей привязанности, в которой никогда я не усомнюсь, о мой истинный и единственный друг! (Мартен дю Гар, 1957, с. 38-39.)

Между этими мальчиками нет и не будет физической близости. Оставшись вдвоем в номере гостиницы, они стесняются даже раздеться на глазах друг у друга, но можно ли сомневаться в истинной природе их чувства? И тем не менее их страстная дружба - только предвосхищение другой любви, для которой они созреют немного позже.

Вряд ли сегодняшние подростки пишут друг другу подобные письма. Но романтическая дружба-любовь к людям собственного пола, не допускающая однозначных определений, не чужда и некоторым из них. У одних экзальтация с возрастом проходит или находит другой тип объекта. Другие же выясняют, что это - единственная любовь, на которую они способны, и они больше не называют ее дружбой. В отличие от подростков взрослые гомосексуалы прекрасно отличают любовные отношения от дружеских и стараются их не смешивать (Nardi, 1992), а в детстве геи и лесбиянки в отличие от гетеросексуалов чаще дружат с детьми противоположного пола. Если у родителей возникают тревоги насчет дружбы их детей, самая разумная стратегия - не оскорблять их подозрениями и предоставить им возможность без спешки определиться самим.

То, что переживания любви и дружбы не отливаются в строгие научные формулы, нормально и естественно. Тому, кто ждет таких формул, следует вспомнить добрый совет, который когда-то дала Жан-Жаку Руссо венецианская куртизанка: "...Оставь женщин и займись математикой" (Руссо, 1961, с. 281).

Это не значит, что психология высших человеческих чувств и личных отношений невозможна или бесполезна. Показывая, что эти чувства и отношения коренятся в сфере субъективной реальности, в области не столько наличного, сколько потенциального бытия личности, психология побуждает нас присматриваться к тем жизненно важным нюансам, которыми в суете будней мы склонны пренебрегать.