"Любовь, которая не смеет назвать себя"
в этом столетии - то же самое великое
чувство старшего мужчины к младшему,
какое было между Давидом и Ионафаном,
которое Платон положил в основу
своей философии и которое вы найдете
в сонетах Микеланджело и Шекспира.
Эта глубокая духовная привязанность
столь же чиста, сколь и совершенна...
Она красива, утонченна, это самая
благородная форма привязанности.
В ней нет ничего неестественного.
Оскар Уайльд

С переходом правосудия из рук церкви в руки государства костры инквизиции постепенно затухают. За весь XVIII век во Франции сожгли только семерых содомитов, причем пятеро из них обвинялись также в изнасиловании или убийстве. Содомия превратилась из религиозной проблемы в социальную, стала из "порока" преступлением.

Многие философы эпохи Просвещения относились к этим законам критически. Монтескье (1689-1755) считал опасность "преступлений против естества" сильно преувеличенной: "Не создавайте благоприятных условий для развития этого преступления, преследуйте его строго определенными полицейскими мерами наравне с прочими нарушениями правил нравственности, и вы скоро увидите, что сама природа встанет на защиту своих прав и вернет их себе". Дени Дидро (1713-1784) говорил, что если нет "естественного сосуда" и нужно выбирать между мастурбацией и однополым сексом, то второй способ предпочтительнее, и вообще "ничто существующее не может быть ни противоестественным, ни внеприродным". Итальянский юрист Чезаре Беккариа (1738-1794) в знаменитом трактате "О преступлениях и наказаниях" (1764) писал, что законы против содомии можно вообще отменить, потому что она безвредна и вызывается неправильным воспитанием; кроме того, эти преступления трудно доказуемы, а их расследование порождает много злоупотреблений. По мнению Кондорсэ (1743-1794), "содомия, если она не сопряжена с насилием, не может быть предметом уголовных законов. Она не нарушает прав никакого другого человека". Убежденным сторонником полной декриминализации однополой любви был английский философ Иеремия Бентам (1748-1832): "Чтобы уничтожить человека, нужно иметь более серьезные основания, чем простая нелюбовь к его Вкусу, как бы эта нелюбовь ни была сильна". Но опубликовать эти мысли при жизни Бентам, как и Дидро, не решился.

Тем не менее, законодательство постепенно смягчается. В Австрии смертная казнь за содомию была отменена в 1787 г., в Пруссии - в 1794. Решающий шаг в этом направлении сделала Французская революция. В соответствии с принципами Декларации прав человека, французский уголовный кодекс 1791 г. вообще не упоминает "преступлений против природы". Кодекс Наполеона (1810) закрепил это нововведение, сделав сексуальные приватные отношения между взрослыми людьми одного пола по добровольному согласию уголовно ненаказуемыми. По этому образцу были построены и уголовные кодексы многих других европейских государств. В России, Пруссии, Австро-Венгрии и Тоскане уголовное преследование гомосексуальности продолжалось.

Самой консервативной оказалась Великобритания. В качестве реакции на свободолюбивые идеи Французской революции, английские власти в конце XVIII в. даже ужесточили уголовные репрессии. В первой трети XIX в. по обвинению в содомии в Англии было казнено свыше 50 человек. В отличие от прежних времен, когда высокое общественное положение давало иммунитет против судебных преследований, во второй половине XVIII в. обвинение в "неназываемом пороке" стало опасным для людей любого социального статуса. Основанное в 1691 г. Общество для реформы нравов, которое поддерживали влиятельные церковные деятели и несколько монархов, за 46 лет своего существования сумело "разоблачить", обвинив во всевозможных сексуальных грехах, свыше 100 тысяч мужчин и женщин. Тем же занималось созданное в 1802 г. Общество для подавления порока. Смертная казнь за содомию была в Англии заменена 10-летним тюремным заключением только в 1861 г. (в 1841 г. парламент это предложение отклонил).

Драконовские законы и ханжеское общественное мнение делали жизнь гомосексуальных англичан невыносимой. Самый богатый человек в Англии, талантливый 24-летний писатель Уильям Бекфорд, обвиненный в 1784 г. в сексуальной связи с 16-летним Уильямом Куртенэ, был вынужден на десять лет покинуть Англию, а по возвращении пятьдесят лет жил затворником в своем поместье Фонтхилл. В 1822 г. бежал из Англии застигнутый на месте преступления с молодым солдатом епископ ирландского города Клогер Перси Джослин. Гомосексуальному шантажу приписывали и самоубийство в августе того же года министра иностранных дел лорда Кэстльри.

Те же причины удерживали заграницей лорда Байрона (1788-1824). Любовная жизнь Байрона была очень запутанной и сложной. Наряду с увлечением женщинами, с которыми поэт обращался жестоко (по собственному признанию, его единственной настоящей любовью была двоюродная сестра Августа), он еще в школе испытывал нежные чувства к мальчикам. Страстная любовь 17-летнего Байрона к 15-летнему певчему из церковного хора Джону Эдлстону, которому он посвятил свои первые стихи, была одной из самых сильных привязанностей поэта. Ранняя смерть юноши была для Байрона тяжелым ударом. Посвященные Эдлстону элегии он зашифровал женским именем Тирзы. В произведениях Байрона есть и другие гомоэротические намеки и образы. Неудачный брак и слухи о его гомосексуальности сделали Байрона парией в высшем свете и заставили покинуть Англию. В Греции он чувствовал себя во всех отношениях свободнее. Его последней любовью был 15-летний грек Лукас, о котором Байрон всячески заботился, хотя не видел с его стороны взаимности. После смерти поэта его друзья и душеприказчики сожгли некоторые его личные документы. Тем не менее, некоторые реальные гомоэротические приключения Байрона использованы в якобы автобиографической поэме "Дон Леон" (автор подделки до сих пор неизвестен).

Почему же, несмотря на либерализацию законодательства, буржуазное общество оказалось в этом вопросе столь нетерпимым? В отличие от феодального общества, оно держится не на сословных привилегиях, а на одинаковом для всех праве. Само по себе гомосексуальное желание не зависит от классовой принадлежности, но оправдать его могли только стоявшие выше закона аристократы либо, наоборот, самые низы, у которых закона вообще не было. Для среднего класса рафинированный гедонизм аристократии и неразборчивая всеядность низов были одинаково неприемлемы, тем более что те и другие были его классовыми врагами.

Воспитанному в духе сословных привилегий аристократу чужда идея равенства: я буду делать, что хочу, а другим этого нельзя. Буржуа спрашивает: "А что, если так будут поступать все?" и, естественно, приходит в ужас: люди перестанут рожать детей, исчезнут брак и семья, рухнет религия и т.д. и т.п. До признания индивидуальных различий, которые, не будучи сословно-классовыми, могут, именно в силу своей индивидуальности, относительно мирно сосуществовать с другими стилями жизни, буржуазному обществу XIX в. было еще очень далеко. Его сексуальная мораль была прокрустовым ложем для всех, но особенно плохо приходилось тем, кто "отличался".

Христианское противопоставление возвышенной любви и низменной чувственности, в сочетании с разобщенностью нежного и чувственного влечения, в которой Фрейд видел общее свойство мужской (и в особенности подростковой), сексуальности, было возведено в абсолют. Утратившая невинность женщина переставала быть не только уважаемой, но зачастую и желанной. Один английский пастор рассказывал, что когда однажды мальчиком он подумал, что невинная чистая девушка станет его женой, он испытал не вожделение, а чувство жалости по поводу ее унижения. С однополыми отношениями было еще хуже. Ради сохранения самоуважения, люди вынуждены были обманывать не только других, но и самих себя, представляя свое влечение духовным и бестелесным. Однополая любовь была обречена оставаться неназываемой, выступать под чужим именем.

XVIII век называют веком дружбы. Но сентиментально-романтическая дружба очень часто, особенно у молодых мужчин, имеет гомоэротическую подоплеку. Дружеские письма немецких романтиков неотличимы от любовных. Клемент Брентано и Людвиг фон Арним, Фридрих Шлегель и Фридрих Шлейермахер даже называли свои отношения "браком". Вплоть до середины XIX в., когда такие чувства стали вызывать подозрения, философы не боялись говорить даже, что дружба между мужчинами имеет не только духовный, но и телесный характер. Эта эпоха была по-своему наивной и целомудренной. В первой половине XIX в. друзья могли жить в одной комнате, даже спать в одной постели, и их никто не в чем не подозревал. Иногда это способствовало сексуальному сближению. Другие этот соблазн героически преодолевали. А третьи ни к чему "этакому" и не стремились, мужское тело их просто не возбуждало. Разбираться во всех этих случаях спустя сто или двести лет - дело столь же безнадежное, сколь и бесполезное.

Вторым способом оправдания однополой любви была ее эллинизация. Не имея идейной опоры в христианской культуре, люди искали и находили ее в античности. Примеры мужского воинского братства были веским аргументом против представлений о "женственности" однополой любви, а достижения античной культуры, считавшей мужскую любовь нормальной, доказывали ее нравственное величие и творческий потенциал. Особенно важную роль в этом деле сыграл знаменитый немецкий археолог и историк искусства Иоганн Иоахим Винкельманн (1717-1768), который сделал греческий канон мужской красоты достоянием своих образованных современников.

Хотя классическая филология и история искусства сделали "греческую любовь" респектабельной, они были вынуждены, вольно или невольно, интеллектуализировать и десексуализировать ее. Образованные европейцы охотно идентифицировались с античными образами, сплошь и рядом не понимая их действительного смысла. Греческие и римские тексты, изучавшиеся в английских школах и университетах, подвергались жесткой цензуре и фальсификации. Слово "любовник" переводилось как "друг", "мужчина" - как "человек", "мальчик" как "молодой человек". "Пир" Платона не изучали вовсе. Цензурные ограничения создавали у юношей ложные, идеализированные представления об античной культуре и одновременно стимулировали интерес к тому, что от них так тщательно скрывали.

Еще труднее было осознать собственные чувства и склонности. Отпрыски аристократических фамилий, где гомосексуальность была семейной традицией, рано научались жить двойной жизнью, понимая, что если ты сумеешь избежать скандала, делать можно, что угодно. Выходцам из среднего класса и духовного сословия, которые принимали внушенные им ценности и нравственные принципы всерьез, было гораздо труднее. Многие из них не могли ни лицемерить, ни принять, ни подавить собственную сексуальность. Отсюда - трагическая разорванность и противоречивость их самосознания и поведения.

Половая сегрегация в школе еще больше усугубляла эти трудности. Знаменитые английские мужские аристократические школы (Итон, Харроу и другие) были интернатами, мальчики не только учились, но и жили вместе. Раздельное обучение, тем более в разновозрастных интернатах, всегда благоприятствует однополым влюбленностям и сексуальным контактам. В этих, по определению одного историка, "сексуальных концлагерях", гомоэротические традиции и нравы передавались из поколения в поколение.

Первый приказ, который получил от одного из своих соучеников в 1817 г. будущий писатель Уильям Теккерей, как только он появился в школе, был: "Приди и трахни меня". Жалобы на "грубость и животность в спальнях" - общее место многих школьных воспоминаний. Писатель Робин Моэм (1916-1981) рассказывает, что едва он устроился в своей комнате в Итоне, как пришел одноклассник, спросил, мастурбирует ли он, ощупал его половые органы, объяснился в любви и мгновенно уговорил отдаться; связь эта продолжалась два года.

Сексуальным контактам между мальчиками способствовало не только отсутствие женского общества, но и многое другое: общие постели (в Харроу мальчики спали подвое до 1805 г.), невозможность уединения (в некоторых школах туалеты не запирались, а то и вовсе не имели дверей), публичные порки, которые осуществляли не только учителя, но и старшие ученики и, конечно же, абсолютная власть старших над младшими. Эта власть была одновременно групповой (в школе всем распоряжался старший, шестой класс и каждый старшеклассник мог приказывать любому младшекласснику) и индивидуальной. Старшеклассник мог сделать младшего своим "фагом" (fag), слугой, который беспрекословно обслуживал хозяина, чистил его обувь, убирал постель и т.п. и за это пользовался его покровительством. Быть фагом авторитетного шестиклассника было почетно, а красивый фаг, в свою очередь, повышал престиж хозяина.

Мужские и тем более - подростковые сообщества всегда отличаются жестокостью и повышенной сексуальностью. Английская школьная система, ориентированная на воспитание будущих лидеров, сознательно культивировала агрессивную маскулинность. Центром всей школьной жизни были соревновательные спортивные игры (регби, футбол и т.д.), участие и успех в них влияли на положение мальчика в школе и на отношение к нему соучеников значительно больше, чем учебные успехи. В спортивных играх была и своя эротика. Хотя силовые атлетические контакты считались несексуальными, кто мог это гарантировать?

Культ групповой солидарности, товарищества и дружбы, нередко имеющий неосознанную гомоэротическую окрашенность, красной чертой проходит через английскую, да и всякую другую, школьную повесть. Но если первые влюбленности в девочек, которым благоприятствует совместное обучение, в дальнейшем перекрываются более серьезными взрослыми романами и становятся для юноши только вехами его взросления и роста, то гомоэротические влюбленности, именно потому, что они большей частью остаются невостребованными и нереализованными, сохраняются в памяти как нечто особенное и невообразимо прекрасное, по сравнению с чем взрослая любовь к женщинам иногда кажется ничтожной.

Первоначальное викторианское понимание однополой любви было аристократически эстетским. Постепенно ее образ демократизируется. Причины этого были довольно прозаическими. Поскольку сексуальные отношения с людьми собственного круга были затруднены, нужно было спускаться по социальной лестнице вниз ("натуральные" джентльмены тоже начинали сексуальную жизнь с проститутками или с прислугой). В рабочей среде на эти вещи смотрели проще. Из-за жилищной скученности мальчики часто спали в одной постели, им не приходилось стесняться друг друга. Кроме того, им нужны были деньги. Принимая ухаживания богатого покровителя, юноша из рабочей среды не должен был задумываться, не является ли он извращенцем. У него был ясный мотив - деньги. На одном из судебных процессов 1890-х годов семнадцатилетний лондонец Чарльз Сикбрум показал: "Меня спросили, согласен ли я лечь в постель с мужчиной. Я сказал "нет". Он сказал 'Ты получишь за это четыре шиллинга", и убедил меня".

Для представителей средних слоев все было сложнее. В обществе королевских гвардейцев, матросов и молодых рабочих они чувствовали себя в большей безопасности, чем в собственной среде: тут все было анонимно, а от неприятностей можно было откупиться. Но кроме секса, викторианцам были необходимы иллюзии. Образы сильных и мужественных молодых самцов особенно волновали их эротическое воображение по контрасту с их собственной, и всего своего класса, изнеженностью. Соблазн брутального пролетарского секса в противоположность импотенции господствующего класса отлично выражен Дэвидом Генри Лоуренсом в "Любовнике леди Чаттерли". В гомоэротическом варианте это выражалось еще сильнее (Лоуренс и сам был не чужд подобных чувств).

Поскольку большинство этих рафинированных интеллектуалов придерживались левых политических взглядов, эротическая романтизация дополнялась социально-политической идеализацией "простого человека". Юноши из рабочей среды казались им воплощением цельности, моральной чистоты, отзывчивости и эмоционального тепла, а их собственные сексуальные отношения с ними выглядели нарушением сословных и классовых границ. Отдаваясь пареньку из низов, которого он содержал и старался окультурить, рафинированный интеллигент не просто удовлетворял свой сексуальный мазохизм, но символически отказывался от классовых привилегий, восстанавливал социальную справедливость и равенство. Влечение к молодому рабочему выражало любовь к рабочему классу и готовность служить ему. Роман с юным пролетарием был чем-то вроде социалистической революции в одной отдельно взятой постели.

Хотя эти иллюзии постоянно разрушались жизнью, - "простые" юноши при ближайшем рассмотрении оказывались примитивными, интеллектуально неразвитыми и к тому же меркантильными, воспринимавшими своих покровителей как дойных коров, - сентиментальным интеллигентам было трудно избавиться от стереотипов, в которых сексуальная утопия так красиво сливалась с социальной, а их собственные, не до конца принятые, сексуальные потребности возводились в ранг "миссии". Среди гомосексуалов первой половины XX в. были чрезвычайно сильны леворадикальные, марксистские и анархические идеи. Именно это помогло в 1930-х годах ГПУ практически бесплатно завербовать в свои агенты молодых кембриджских интеллектуалов Кима Филби, Гая Берджесса и их друзей.

Новые социальные контексты рождали потребность в новом самосознании и новом определении сущности однополой любви. Религиозное понятие "порока" давно уже себя исчерпало. Понятие "преступления" также вызывало возражения, при наличии добровольного согласия тут нет жертвы. Новую парадигму для объяснения, а фактически - для социального конструирования однополой любви дали сексологи, которые не только прорвали завесу молчания и способствовали либерализации законодательства, но и дали гомосексуалам новый стержень для самосознания и социальной идентичности.

Быть больным неприятно, но лучше, чем преступником или "неназываемым". Французский писатель американского происхождения Жюльен Грин (1900 -1998) с детства влюблялся в мальчиков, но понятия не имел, что это значит, пока в студенческие годы такой же закомплексованный приятель не дал ему книгу Эллиса: "Оставшись один, я открыл книгу, и она меня потрясла... В течение нескольких минут, весь мир изменил свой облик в моих глазах, стены моей тюрьмы исчезли, как туман под дуновением ветра. Оказывается, я не один".

Сексологические идеи и понятия быстро стали достоянием массовой прессы и художественной литературы. Литературные персонажи и их авторы приняли предложенные медициной образы и стали разыгрывать предусмотренные сценарием роли. Однако медикализация однополой любви, как и сексуальности вообще, будучи исторически неизбежной, означала также большие социальные и психологические издержки. Не уничтожая старой стигмы, медицинская концепция гомосексуальности придала ей необычайную стабильность. Когда человеку говорили, что он преступник, он мог протестовать, доказывая чистоту своих намерений. Против врачебного диагноза он был бессилен: доктор знает лучше. Максимум, на что могли рассчитывать больные люди - снисходительное и подчас брезгливое сочувствие: да, конечно, это не их вина, но все-таки...

Неоднозначными были и сдвиги в общественном сознании. Психологизация гомосексуальности сделала видимыми такие ее признаки, которым раньше не придавали значения. Сверхбдительные викторианцы, по невежеству, могли не замечать даже самых очевидных проявлений гомоэротизма. Это распространялось и на искусство. Известный английский художник Генри Скотт Тьюк, "Ренуар мальчишеского тела", рисовал очаровательных нагих мальчиков, но поскольку их гениталии были прикрыты, никаких проблем у художника не возникало. Никто не видел гомоэротических мотивов в творчестве Редьярда Киплинга или любимого поэта королевы Виктории лорда Альфреда Теннисона.

Еще тщательнее маскировались подобные чувства в пуританской Америке. Как и в Европе, единственным морально приемлемым контекстом гомоэротики была мужская дружба, где чувственность оставалась неосознанной или сублимированной. Такую дружбу ярко описывали философ-неоплатоник Ральф Уолдо Эмерсон (1803 - 1882), переживший в годы своей учебы в Гарварде сильную влюбленность в одноклассника, и его друг и единомышленник писатель Генри Дейвид Торо (1817-1862). Многие гомоэротические аллюзии автора знаменитого "Моби Дика" Германа Мелвилла (1819 - 1891) и его младшего современника Генри Джеймса (1843-1916) раскодированы только в последние десятилетия. Достаточно зашифрован и самый знаменитый из американских "голубых" классиков Уолт Уитмен (1819-1892).

Чтобы индивидуальные психосексуальные особенности превратились в социальную идентичность, нужна была гласность. И она действительно пришла в конце XIX в. в виде серии отвратительных скандалов и судебных процессов.

Первым был процесс Оскара Уайльда (1852-1900). Гомоэротизм знаменитого драматурга не был в Англии большим секретом, его манеры и дружеские связи вызывали пересуды еще в студенческие годы в Оксфорде. Однако увлечения красивыми мальчиками не помешали Уайльду жениться и произвести на свет двух сыновей. Впервые 32-летнего Уайльда в 1886 г. соблазнил 17 летний студент Роберт Росс, "маленький Робби". Их недолгая связь открыла Уайльду его подлинную сущность, он перестал жить с женой (та не догадывалась об истинной причине охлаждения мужа), зато его стали постоянно видеть в обществе юных проститутов.

"Портрет Дориана Грея" (1890), подобно пьесам Уайльда, стал знаменем эстетизма и раздражал консерваторов язвительными нападками на обыденную мораль, скепсисом и идеей вседозволенности. Это было также первое изображение однополой любви в серьезной английской литературе. Хотя прямо о ней ничего не сказано, подготовленному читателю все было достаточно ясно. После публикации книги крупнейший английский книгопродавец отказался распространять ее, считая "грязной", однако она имела шумный успех среди молодежи и за рубежом.

К несчастью Уайльда, среди его страстных поклонников оказался начинающий поэт, 21-летний красавец лорд Альфред Дуглас (1870-1945). Перечитав "Портрет" не то 9, не то 14 раз, он написал Уайльду письмо, они встретились и вскоре стали любовниками. Юный Бози, как называли его друзья, по-своему любил Уайльда, но это был типичный Нарцисс, который может только брать. Он разоряет и компрометирует Оскара, втягивает его в отношения с мальчиками-проститутами, они соперничают между собой из-за этих мальчиков. Бози забывает в карманах любовные письма Уайльда, и тот вынужден выкупать их у шантажистов. Оскар и Альфред вместе показываются в свете, давая пищу сплетням. Буйный и вздорный характер Бози провоцирует частые ссоры, Уайльд несколько раз пытается порвать отношения, но у него не хватает характера, - как только Бози просит прощения, Уайльд сдается.

В дело вмешивается отец Бози, старый маркиз Куинсберри. Не найдя общего языка с сыном, который его ненавидит, Куинсберри послал Уайльду открытую записку, в которой назвал его "содомитом" (именно так). Благоразумные друзья советовали Уайльду пренебречь оскорблением или на время уехать заграницу, но под нажимом Бози Уайльд возбуждает дело о клевете. Это была большая глупость. Литературные обвинения и буквальное истолкование любовных писем к Бози Уайльду удалось отвести, но когда адвокаты маркиза предъявили суду список из 13 мальчиков, с указанием дат и мест, где писатель с ними встречался, он стал из обвинителя обвиняемым.

На первом суде Уайльд держался героически, защищал чистоту своих отношений с Дугласом и отрицал их сексуальный характер. Его речь, из которой взят эпиграф к этой главе, произвела на публику впечатление. Доказать "чистоту" отношений с юными проститутами было сложнее. Уайльд и тут был блестящ, но дело было заведомо безнадежным. Куинсберри был оправдан, а против Уайльда возбуждено уголовное дело. Друзья советовали ему бежать во Францию, он отказался, был арестован и посажен в тюрьму (Бози благоразумно укрылся во Франции). В итоге нового процесса Уайльд и один из проститутов были приговорены к двум годам каторжной тюрьмы. Началась дикая травля в печати.

За этим - два года тюремного заключения (Уайльд рассказал о них в "Балладе Редингской тюрьмы"), отягощенные напряженными отношениями с Дугласом, которого Уайльд продолжал любить и в то же время считал виновником своих несчастий. В обращенной к Альфреду исповеди De Profundis (1897) он не только сводит их личные счеты, но и защищает свою любовь против жестокого общества и несправедливых законов. Однако силы Уайльда были подорваны. После освобождения в мае 1897 он живет во Франции, снова сходится с Бози. Опять непосильные расходы, общие мальчики, безденежье, отвернувшиеся друзья. Самым верным оказался маленький Робби, который после смерти Уайльда как его литературный душеприказчик расплатился с долгами писателя и помогал его детям; после смерти его прах захоронен в могиле Уайльда на кладбище Пер-Лашез.

Процесс Уайльда многих напугал, но в его лице геи приобрели фигуру мученика, очень важную для их будущего освободительного движения.

Другая серия скандалов, с явной политической подоплекой, разразилась в Германии. В ноябре 1902 г., покончил самоубийством богатейший промышленник, глава знаменитого концерна Фридрих Крупп, после того как левая пресса разоблачила гомосексуальные оргии на его вилле на острове Капри. Вскоре затем журналист Гарден разоблачил гомосексуальные связи нескольких лиц из ближайшего окружения Вильгельма II, включая личного друга кайзера князя Эйленбурга-Хертфельда и графа Куно фон Мольтке, чьи нежные письма к Эйленбургу появились в печати.

Подобно Уайльду, оскорбленные аристократы обратились в суд и категорически отрицали свою гомосексуальность. Да, говорил Эйленбург, "я был в юности восторженным другом и горжусь этим... Одна из тончайших немецких добродетелей - способность к дружбе. У меня были глубокие отношения с мужчинами, которым я писал восторженные письма, и я не жалею об этом. Мы знаем, что наши великие герои, Гете и другие, тоже писали своим друзьям нежные письма". Но перед свидетельством баварского рыбака Эрнста, сексуальными услугами которого он пользовался в своем родовом замке, князь был бессилен.

В Англии между двумя мировыми война главными рассадниками и духовными центрами однополой любви оставались Оксфорд и Кембридж. Именно в Кембридже возник кружок так называемых "Кембриджских апостолов", позже получивший название группы Блумсберри (по имени района в Лондоне, где они с 1904 г. регулярно собирались в доме сестер Стивен на Гордон-сквер). Наиболее известными членами этого интеллигентского кружка-салона были популярный романист Литтон Стрэчи, экономист Джон Мейнард Кейнз, историк Голдсуорси Дикинсон, писатель Э[двард] М[орган] Форстер, писательница Вирджиния Вульф. В доме на Гордон-сквер бывали не только гомосексуалы, но последние явно преобладали. Свободная дружеская атмосфера благоприятствовала вольным разговорам и шуткам, в традициях Уайльда. Некоторые члены кружка были связаны любовными отношениями. Хотя никто из них, за исключением Форстера, не выступал публично в защиту однополой любви, они язвительно высмеивали викторианское ханжество и не стеснялись собственной сексуальности, а их высокая интеллектуальная репутация придавала респектабельность и ей. Впрочем, в своих литературных произведениях они большей частью пользовались эзоповым языком.

Характерно творчество Форстера. Хотя однополая любовь была центральной осью всех произведений знаменитого писателя, открыто он говорит о ней только в романе "Морис". Герой этого романа с ранней юности чувствует свою необычность, но очень долго не может ни осознать истинный характер своей привязанности к соученику по университету, ни, тем более, принять ее. Лишь в самом конце повествования Морис находит счастье в объятиях сумевшего пробудить его молодого рабочего. Первый вариант романа был закончен летом 1914 г., но писатель не посмел его напечатать, и продолжал работать над рукописью вплоть до 1960 г., опубликована же книга была лишь после его смерти, в 1971 г. За эти годы многие былые страхи и нравственные критерии успели безнадежно устареть. Консервативным критикам книга все равно показалась шокирующей, они привыкли к другому, менее откровенному, Форстеру, литературная же молодежь не увидела в романе ничего существенно нового. "Морис", как и поставленный на его основе кинофильм Джеймса Айвори (1987), выглядит скорее запоздалым памятником викторианской эпохи, чем художественно-психологическим открытием.

Во Франции необходимости в политическом движении в защиту гомосексуалов не было, их не преследовали по закону со времен Наполеона. Общественное мнение здесь также было терпимее, пока речь шла только о частной жизни. Многие английские и американские гомосексуалы, подвергавшиеся травле у себя на родине, находили убежище в Париже. Не особенно волновала французов и мужская проституция. Тем не менее, открыто защищать и пропагандировать гомосексуальность было нельзя.

Главную роль в "респектабилизации" однополой любви во Франции сыграла художественная литература. Ни в одной национальной литературе XIX-XX веков эта тема не занимает такого большого места, как во французской.

Гомоэротические сюжетные линии скрытно присутствуют у Бальзака (1799-1850), в описании отношений между беглым каторжником Жаком Колленом (он же - Вотрен) и молодым Люсьеном де Рюбампре. Громким событием окололитературной жизни начала 1870-х годов был роман Поля Верлена (1844-1896) и Артюра Рембо (1954-1891). Любовь с первого взгляда возникла в 1871 г., когда женатому Верлену было 26, а Рембо - 16 лет, продолжалась два года и стала достоянием гласности из-за своей горячности и драматизма (неуравновешенный Верлен даже стрелял в Рембо, за что попал на два года в тюрьму). Ее поэтическим выражением стали несколько гомоэротических стихотворений обоих поэтов и совместно написанный ими порнографический "Сонет о заднем проходе". Гюстав Флобер (1821-1880) в своем ироническом словаре определил педерастию как "болезнь, которая поражает всех мужчин определенного возраста" (сам Флобер, как видно из его писем друзьям из Туниса и Египта, также был ей подвержен). "Цветы зла" Шарля Бодлера (1821-1867) первоначально назывались "Лесбиянки". Тема мужской любви звучит в "Песнях Мальдорора" графа де Лотреамона (псевдоним Исидора Дюкасса, 1846-1870).

В начале XX в. художественным исследованием гомосексуального желания занялись признанные классики. Причем если для Ромена Роллана и Роже Мартен дю Гара, посвятивших проникновенные страницы подростковой дружбе-любви, эта тема была важной, но проходной, то для Марселя Пруста, Андре Жида, Анри де Монтерлана и Жана Кокто это главный стержень всей их жизни и творчества.

Марсель Пруст (1871-1922) с детства испытывал влечение к мальчикам. Одинокий и болезненный ребенок, проводивший время преимущественно среди женщин, он мечтал, что когда-нибудь будет жить вместе со своим лучшим другом, которого никогда не покинет. В лицее Кондорсэ 16-17-летний Пруст завязывает дружеские отношения с тремя младшими мальчиками - пятнадцатилетними Жаком Бизе (сыном композитора), его кузеном Даниэлем Галеви и 14-летним Робером Дрейфюсом. Беда, однако, заключалась в том, что они были Марселю нужны, а он им - нет. В дневнике Галеви любовное письмо Марселя, адресованное Бизе, сопровождается пометкой: "Этот бедный Пруст абсолютно сумасшедший - посмотрите это письмо".

Марсель пытался объяснить Галеви характер своей привязанности к Бизе: "... Есть молодые люди... и особенно типы от восьми до семнадцати лет, которые любят других мальчиков, всегда хотят видеть их (как я - Бизе), плачут и страдают вдали от них, которые не хотят ничего другого, кроме как целовать их и сидеть у них на коленях, которые любят их за их тело, ласкают их глазами, называют их "дорогой" и "мой ангел", вполне серьезно, пишут им страстные письма и ни за что на свете не занялись бы педерастией.

Однако зачастую любовь их увлекает, и они совместно мастурбируют. Но не смейся над ними.... В конце концов, это же влюбленные. И я не знаю, почему их любовь недостойнее обычной любви ".

Не встретив взаимности у Жака, Марсель влюбляется в Даниэля, надоедает ему, посвящает любовные стихи. Гетеросексуальным мальчикам эти чувства были смешны и даже оскорбительны. В дневнике Галеви по поводу посвященного ему стихотворения Пруста записано: "Какое несносное существо!" При всем его уме и таланте, Пруст казался одноклассникам странным, манерным и скучным. "Бедный, несчастный мальчик, мы были грубы с ним..." - писал впоследствии Галеви.

Оскорбленное самолюбие сделало молодого человека чрезвычайно скрытным. Отныне и до конца жизни он категорически отрицал свою гомосексуальность. Пруст постоянно влюблялся в юношей и молодых мужчин. Эти влюбленности большей частью оставались платоническими, а потом отношения перерастали в дружеские. Самой сильной и длительной любовью Пруста был молодой автогонщик Альфред Агостинелли, который вместе со своей любовницей Анной (Пруст считал ее женой Альфреда), несколько лет жил в доме Пруста на правах его шофера, а затем секретаря. Внезапный и загадочный уход Агостинелли от Пруста 1 декабря 1913 г. и затем его гибель в авиационной катастрофе 30 мая 1914 г. вызвали у писателя отчаяние. "Я действительно любил Альфреда, - писал он через полгода после гибели Агостинелли. - Мало сказать - любил, я обожал его. И я не знаю, почему я пишу это в прошедшем времени, я буду любить его всегда". Хотя со временем Альфреда заменили другие молодые секретари, Агостинелли не был забыт. "Печаль убывает не потому, что умирают другие, а потому, что что-то умирает в тебе самом. Нужна большая жизненная сила, чтобы поддерживать неизменным собственное "Я" хотя бы в течение нескольких недель. Его друг не забыл бедного Альфреда. Но он соединился с ним в смерти, а его наследник, сегодняшнее "Я", хотя и любит Альфреда, знает его только по рассказам другого. Это нежность из вторых рук".

Озабоченный собственными проблемами, Пруст испытывал постоянную потребность говорить о гомосексуальности, и в то же время был неспособен к прямому самораскрытию. Единственным человеком, в разговоре с которым Пруст однажды снял привычную маску, был Андре Жид. Когда 14 мая 1921 года Жид принес ему рукопись "Коридона", Пруст без всякого стеснения и угрызений совести, даже с некоторым хвастовством, признался ему в своей педерастии и даже рассказал о своих "экспериментах по вызыванию оргазма", но тут же заметил, что в литературе об этом можно говорить только косвенно: "Вы можете рассказывать все, что угодно, но только при условии, что вы никогда не скажете "Я".

Трагедия Пруста заключалась в том, что нежные любовные чувства, которые он испытывал к молодым мужчинам, были несовместимы с его темными садомазохистскими фантазиями. Сексуальная жизнь постоянно больного Пруста протекала главным образом, если не исключительно, в его воображении. В своей эпопее "В поисках утраченного времени" "великий мастер притворства", как назвал его Андре Жид, разделил свои эротические переживания на две части. Все красивое, нежное и изящное, что было в его гомоэротических воспоминаниях, Пруст отдал "девушкам в цвету", оставив на долю "Содома" все темное и гротескное. Превратив Альфреда Агостинелли в Альбертину (именно совпадение некоторых конкретных ситуаций подсказало литературоведам разгадку образа Альбертины), Пруст описал свои любовные переживания и размышления о них так, как если бы они были адресованы и вдохновлены женщинами.

Но "Альбертина" - не просто маска "Альфреда". Бисексуальная Альбертина приоткрывает женственную сторону самого Рассказчика. Столь же многогранен образ барона де Шарлю. Шарлю умен и эрудирован, но одновременно безжалостен и коварен, Пруст связывает эти черты с тем, что Шарлю не только выглядит неприятно-женственным, но по сути своей "является женщиной". Мало привлекательны и другие гомосексуальные персонажи. Отрицательное изображение гомосексуальности - социальная и психологическая самозащита. Пруста. Но писатель не просто сводит с кем-то личные счеты. Он заставляет читателя все время находиться в атмосфере чего-то неясного, неопределенного, недосказанного. Простой и надежный мир, где мужчина - всегда мужчина, женщина - всегда женщина, а у гомосексуала нет ничего общего с гетеросексуалом, утрачивает привычные четкие очертания. И если почти о каждом персонаже возникает вопрос: "так он все-таки - да или нет?", то и читатель невольно задумывается о себе: "А я кто такой?" В этом смысле "В поисках утраченного времени" - более современная книга, чем многие новейшие тексты, где о каждом точно известно, кто есть who.

В отличие от Пруста, Андре Жид (1869-1951) выступил в защиту гомосексуальности с открытым забралом. Рано потеряв отца, маленький Андре жил под опекой любящей, но доминантной материи и с раннего детства чувствовал себя непохожим на других мальчишек. В 9 лет на костюмированном балу в школе, он влюбился в одетого чертенком мальчика немного старше себя и не мог оторвать глаз от его изящного тела, по сравнению с которым он казался себе смешным и безобразным. В то же время эмоционально ему было гораздо легче в обществе девочек, подростком он был особенно дружен со своей кузиной Мадлен Рондо, на которой женился в 1895 г. Однако глубокая любовь, которую Жид испытывал к жене, была исключительно духовной; сексуально его волновали мальчики- подростки.

Несмотря на легкий и общительный характер, юный Андрею мучительно переживал раздвоение собственных чувств. Центральная тема юношеских дневников Жида - конфликт между моралью и искренностью: "Имей смелость быть самим собой. Я должен подчеркнуть это также в своей голове" (10 июня 1891). "Страх не быть искренним мучил меня несколько месяцев и не давал писать" (31 декабря 1891). "Меня волнует дилемма: быть моральным или быть искренним" (11 января 1892).

Важную роль в сексуальном раскрепощении Жида сыграл Уайльд. Их первая встреча в Париже в 1891 г. испугала Жида. Когда в январе 1895 г. он случайно встретился с Уайльдом и Альфредом Дугласом в Алжире, его первым побуждением было убежать, но он не сделал этого. Уайльд пригласил его в кафе и там он увидел юного флейтиста Мухаммеда, который с первого взгляда очаровал его. Жид и раньше увлекался арабскими мальчиками, но никогда не осмеливался довести свое увлечение до физической близости. На сей раз с ним рядом был циничный Уайльд. Выходя из кафе, он спросил Жида: "Вы хотите этого музыканта?" Превозмогая себя, срывающимся от стыда и волнения голосом, Жид ответил "да", Уайльд сказал несколько слов проводнику, победно расхохотался, и эту ночь Жид провел с Мухаммедом. Она стала его вторым рождением:

"Теперь я нашел, наконец, то, что для меня нормально. Не было больше ничего принудительного, вымученного, сомнительного; в моей памяти об этом не сохранилось ничего неприятного... После того, как Мухаммед ушел, я еще долго находился в состоянии дрожащего ликования, и хотя уже рядом с ним я пять раз пережил чувственный восторг, это повторялось еще несколько раз и, вернувшись в свой гостиничный номер, я до самого утра испытывал его отголоски".

Теперь он точно знал, что ему нужно, однако это не помешало ему жениться на Мадлен. Сексуальная жизнь Жида ограничивались краткосрочными приключениями с 15-18-летними рабочими подростками и юными арабами. Жена писателя, имевшая, подобно Софье Андреевне Толстой, доступ к его интимному дневнику, относилась к этим похождениям терпимо, благо их "объекты" быстро менялись. Гораздо серьезнее был роман 47-летнего писателя с его 16-летним племянником Марком Аллегрэ. Жид знал Марка с раннего детства и когда тот превратился в обаятельного подростка, страстно влюбился в него, заботился о его развитии, возил с собой в Швейцарию, Англию, Тунис и Конго. О силе этой любви говорят многочисленные дневниковые записи. Жид любуется стройным телом и нежной кожей мальчика, "томностью, грацией и чувственностью его взгляда". "Мысль о М. поддерживает меня в постоянном состоянии лиризма... Я не чувствую больше ни своего возраста, ни ужаса времени, ни погоды". "Я уже не могу обходиться без М. Вся моя молодость, это он". Но при всем уважении к знаменитому дядюшке, Марка больше интересовали девушки. Жид не пытался противиться этому и в дальнейшем их взаимоотношения с Марком переросли в прочную дружбу.

Роман с Марком Аллегрэ активизировал потребность Жида открыто рассказать людям об однополой любви. Эта идея жила в нем давно. Первым шагом к самораскрытию была во многом автобиографическая повесть "Имморалист" (1902), лирический герой которой, Мишель, мучительно освобождается от традиционных протестантских ценностей, открывая подлинную сущность своей сексуальности с помощью непосредственных и сердечных арабских мальчиков. Вслед за "Имморалистом" появилась книга из четырех "сократических диалогов" под многозначительным названием "Коридон", в которой Жид выступил с открытой историко-философской апологией однополой любви, объявив педерастию главным источником достижений античной цивилизации. Первый вариант "Коридона" Жид выпустил в 1911 г. анонимно, тиражом всего в 12 экземпляров, для ближайших друзей. Первое открытое издание книги вышло в 1924 г. и воспринималось как ответ на карикатурный образ гомосексуала, нарисованный Прустом в "Содоме и Гоморре".

Однако философские трактаты мало кто читает. Поэтому Жид продолжил тему в романе "Фальшивомонетчики" (1926). Основная сюжетная линия романа - история любви молодого писателя Эдуарда и его 15-летнего племянника Оливье. Их неудержимо влечет друг к другу, Эдуард хочет помогать духовному развитию юноши, а Оливье нуждается в его жизненном опыте и эмоциональном тепле. Однако робость и страх быть непонятыми мешает обоим открыто выразить свои чувства. Эдуарду кажется, что он не нужен мальчику, а Оливье, принимая сдержанность Эдуарда за холодность, едва не становится добычей светского циника графа де Пассавана, напоминающего прустовского де Шарлю. Но, в конце концов, дядя и племянник обретают друг друга и даже мать Оливье благословляет их отношения. В своей автобиографии "Если зерно не умирает.. " (1926) Жид расставил все точки над "i". Гомосексуальные чувства и отношения, которые раньше можно было считать художественным вымыслом, теперь стали фактами его биографии. Это, естественно, вызвало скандал. Отдельные критики обвиняли Жида в развращении детей, в его откровенности увидели проявления эксгибиционизма и нарциссизма. Но со временем люди привыкли. В 1947 г. Андре Жид получил Нобелевскую премию по литературе.

От Андре Жида эстафета художественной гомоэротики протянулась к драматургу, поэту, режиссеру и художнику Жану Кокто (1889-1963). Как и Жид, Кокто был маменькиным сынком, (его отец покончил с собой, когда Жану было 8 лет) и всегда любил женское общество... В лицее Кондорсэ Жан влюбился в старшего по возрасту, сильного и необузданного одноклассника Даржелоса, не мог спокойно видеть его голых ног в коротких шортах и открытого ворота рубашки, но при встрече с ним наедине растерялся и попал в неловкое положение. Через несколько дней после этого Даржелос заболел и умер, оставшись в памяти Кокто символом агрессивной маскулинности. Свои ранние эротические чувства и переживания Кокто описал в анонимно изданной "Белой книге" (1928) , к которой позже написал игривое предисловие - дескать, может быть эта книга моя, а может быть и не моя, и в романе "Ужасные дети" (1929). Человек разнообразных талантов и огромного личного обаяния, Кокто много лет стоял в самом центре французского художественного авангарда и стал первым открытым гомосексуалом, избранным членом Французской академии.

Художественная литература сыграла решающую роль и в постепенной реабилитации женской однополой любви. Христианские богословы говорили о ней гораздо реже, да и либертины XVI-XVIII вв. не принимали ее всерьез. Сексуальные отношения между женщинами казались самоуверенным мужчинам только временной заменой или подготовкой к "настоящему" сексу. Если для "голубых" мужчин главной опасностью было засветиться, обнаружить себя, то лесбиянки страдали, прежде всего, от своей невидимости.

Хотя секс между женщинами будоражил мужское эротическое воображение, единственным известным ему типом лесбиянки была мужеподобная и коварная женшина-вамп, гермафродитка, которая успешно конкурирует с мужчинами и развращает молоденьких девушек. Естественно, что этот образ наделялся самыми отвратительными чертами. Даже в наиболее дружественной к лесбиянкам стихотворной книге Шарля Бодлера "Цветы зла" (1857) сочувствие по поводу неосуществимости их сексуальных желаний переплетается с осуждением их "демонизма":

Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ,
Люблю вас, нашу явь презревшие умы!
Вы в бесконечности взыскуете сокровищ,
Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы!

То плачете, а то кричите в исступленье,
О, сестры бедные! Душа за вас скорбит,
За муки хмурые, за боль неутоленья,
За сердце, где любовь, как пепел в урнах, спит.
(пер. С. Петрова)

Наибольшее внимание ученых-сексологов также привлекали мужеподобные, крупные женщины с волосатыми ногами, грубыми манерами и низким голосом. Имея дело преимущественно с транссексуалками, сексологи видели в них просто "недоделанных" мужчин, приписывали всем лесбиянкам мужской склад ума и характера, а также врожденную склонность к преступности и проституции.

Поскольку применить это к себе порядочная женщина, естественно, не могла, единственно доступным способом символизации однополой любви было представление ее как не имеющей эротической подоплеки романтической дружбы. Поскольку женщины считались в принципе несексуальными, они могли целовать, ласкать друг друга, спать вместе, выказывать чувства всеобъемлющей любви и клясться в вечной верности и, тем не менее, не видеть в этих страстях ничего, кроме душевных излияний. Мужчин это вполне устраивало.

Самый знаменитый пример таких отношений - так называемые "леди из Лланголлена", Элинор Батлер (1739-1829) и Сары Понсонби (1755-1831). Дочь знатной ирландской семьи Элинор Батлер, вернувшись из монастыря, где ее воспитывали, отказалась думать о замужестве и целиком погрузилась в книги. В 1768 г. 29-летняя Элинор познакомилась с 13-летней Сарой и их сразу же связала "особенная дружба". Десять лет спустя, переодевшись в мужское платье, подруги сбежали из дома. Их догнали, вернули и решили поместить Элинор в монастырь, а Сару принудить к замужеству. Но после того как Сара пригрозила разоблачить сексуальные домогательства своего опекуна, от них отступились, девушки поселились в Уэльсе и прожили вместе долгую счастливую жизнь. Официально никто не считал их отношения сексуальными. Даже знаменитая ханжа, сплетница и гомофобка, отравившая жизнь многим достойным современникам, в данном случае держала свои подозрения при себе.

Помогало лесбиянкам и сексологическое невежество, в частности - викторианское представление об асексуальности женщин. До нас дошел замечательный в этом смысл судебный процесс. В 1810 г. в Эдинбурге знатная леди Камминг Гордон неожиданно забрала из частной женской школы свою незаконнорожденную внучку Джейн и посоветовала другим родителям сделать то же самое, мотивируя это соображениями нравственного порядка. Чтобы спасти свое доброе имя и получить компенсацию за понесенный ущерб, молодые учительницы подали в суд. Судейские протоколы достаточно красноречивы. Девочка рассказала, что мисс Вудс забиралась в постель к подруге, ложилась на нее, и они обменивались явно эротическими репликами. Но судьи не могли поверить столь чудовищному обвинению и приписали жалобы болезненному воображению ученицы. После многолетнего разбирательства, в 1819 г. Палата Лордов решила, что порядочные девушки просто не могли этого делать. Как сказал один из судей, " ни одного такого случая неизвестно ни в Шотландии, ни в Британии... Я считаю, что такое преступление не существует... Совокупление без пенетрации ... равносильно обвинению в изнасиловании посредством болтовни". Этот судебный прецедент еще долго охранял женщин от "грязных подозрений".

Как и в случае с мальчиками, рассадниками однополой любви были монастыри и возникшие в XIX в. школы-интернаты. Жесткая диктатура властных старых дев-директрис и абсолютное замалчивание всех вопросов пола благоприятствовали массовым влюбленностям девочек в учительниц и соучениц. Учителя и теоретики педагогики, как водится, ничего в этом не понимали. Если учителя-мужчины, зациклившись на мальчишеской чувственности, преуменьшали духовную сторону отношений между мальчиками, то учительницы, наоборот, гипертрофировали духовные свойства и пренебрегали фактами девичьей сексуальности.

Важную роль в освободительном процессе и становлении нового женского самосознания сыграли писательницы-лесбиянки. Маргерита Рэдклифф Холл (1880-1943) с раннего детства обожала мужские занятия, увлекалась молодыми женщинами и предпочитала называть себя Джоном. Унаследовав от деда огромное состояние, она вела самостоятельный образ жизни, подолгу жила во Франции и в Италии и имела несколько серьезных романов с женщинами.

Героиня главного произведения Рэдклифф Холл, романа "Колодезь одиночества" (1928), Стивен Гордон больше похожа на транссексуалку, чем на лесбиянку. Ее родители хотели иметь сына, появление девочки было для них разочарованием. Не желая смириться с этим, они дали ей мужское имя "Стивен", а ее главным наставником стал отец. Семилетняя Стивен одевается, как мальчик, пренебрегает куклами и платьями, страстно влюбляется в юную горничную Коллинз и категорически заявляет: "Я мальчик". С возрастам ее маскулинность усугубляется. В 17 лет "она не имела с другими девочками ничего общего, а они, в свою очередь, находили ее неприятной". С мужчинами ей легче, но их раздражают ее ум и независимость. Соседям она кажется странной и вызывает сплетни: что-то в ней явно не так! В 18 лет в жизни Стивен появляется молодой человек Мартин, с которым у нее устанавливается нежная дружба, но как только он объясняется в любви, Стивен охватывают ужас и отвращение; Мартин уезжает, так и не поняв, в чем дело.

Стивен страстно влюбляется в легкомысленную молодую замужнюю женщину Анджелу Кросби: " Я знаю, что люблю вас, и что ничто больше в мире не имеет значения". Но Анджела просто забавляется с ней, а затем, испугавшись разоблачения, выдает тайну своему мужу, который все сообщает матери Стивен. После скандала, Стивен уезжает в Париж и становится писательницей. С началом войны, она идет на фронт, где ценят ее мужество и решительность, потом влюбляется в юную Мэри, которая отвечает ей взаимностью. Стивен берет девушку к себе, но долго не решается сойтись с ней физически, боясь причинить Мэри страдания. Любовь Мэри разбивает эти сомнения. "Когда Стивен держала девушку в объятиях, она чувствовала, что она для Мэри - все: отец, мать, друг и любовник, все сразу, а Мэри означает все для нее - ребенка, друга, возлюбленную, все в одном лице". Но Мэри трудно жить в изоляции, а в обществе они изгои. Появляется старый друг Стивен Мартин, теперь он все понимает, но сам влюбляется в Мэри, которая отвечает ему взаимностью, но не может оставить Стивен. Тогда Стивен жертвует собой: сделав вид, что у нее роман с другой женщиной, она вынуждает Мэри уйти с Мартином.

"Колодезь одиночества" - не столько автобиография, сколько художественная иллюстрация образа "сексуальной инверсии", почерпнутого Холл из тогдашней сексологии. Ее цель - вызвать сочувствие, показать людям, что "инвертированные" не могут жить иначе и, тем не менее, являются психологически абсолютно нормальными. Хотя в книге нет никакой эротики, в 1934 г. "Колодезь одиночества" был в Англии запрещен. Когда, по требованию Холл, прокурор прочел вслух самое "непристойное" место книги, им оказалась фраза: "И этой ночью они были неразделимы". Несмотря на запрет, "Колодезь" имел огромный читательский успех, а благородный образ Стивен Гордон стал образцом для подражания тысячам лесбиянок и транссексуалок во всем мире.

Этот освободительный эффект продолжался несколько поколений, но с течением времени все яснее становилась и его неоднозначность. Известная канадская писательница-лесбиянка Джейн Рюл (родилась в 1931 г.) вспоминает, что она впервые прочла "Колодезь" в 15 лет. Я ничего не знала о реальной жизни Рэдклифф Холл и очень мало - о своей собственной, но я была здорово напугана. Подобно Стивен Гордон, я была высокой, у меня были широкие плечи и узкие бедра, плоская грудь и низкий голос. Прочитав "Колодезь", " я вдруг обнаружила, что я - урод, прирожденный монстр, представитель третьего пола, которому, вероятно, придется называть себя мужским именем (телефонные операторы уже обращались ко мне - "сэр"), носить галстук-бабочку и жить в изгнании в каком-то европейском гетто".

Писательницы-лесбиянки утверждали себя не только своими произведениями, но и стилем жизни. О своих чувствах и переживаниях им приходилось говорить исключительно намеками, изображать себя или своих возлюбленных мужчинами, или делать вид, что в женских влюбленностях нет ничего сексуального, или описывать не женскую, а мужскую однополую любовь, о которой люди все-таки знали больше. Вынужденные умолчания и недомолвки заставляли писательниц вырабатывать особый литературный код, находить слова и знаки, понятные только посвященным, иногда даже избегать местоимений "он" и "она". Декодирование этих скрытых знаков и значений гораздо труднее, чем в более откровенной "мужской" литературе. Иногда их можно понять только в контексте интимной биографии автора, которая сама служит литературным текстом. Самые знаменитые из них - американка Гертруда Стайн (1874-1946) и англичанка Вирджиния Вульф (1882-1941).

Главным центром европейской гомосексуальной культуры первой трети XX века, до прихода к власти Гитлера, была Германия. Гомоэротизм имел глубокие исторические корни в немецкой культуре XVIII-XIX веков. Самым известным (и откровенным) немецким гомоэротическим поэтом эпохи романтизма был граф Август фон Платен (1796-1835). Большую часть жизни фон Платен прожил в Италии и, как видно из его автобиографии, не уклонялся от телесных радостей. Однако его поэзия исключительно целомудренна и посвящена преимущественно теме неразделенной любви автора к молодым мужчинам. Сентиментальную гомоэротику фон Платена язвительно высмеивал Генрих Гейне, но его высоко ценил Томас Манн.

В начале XX в. эта традиция была продолжена. Хотя в Веймарской республике гомосексуальность оставалась уголовным преступлением, в Берлине, Гамбурге, Кельне и других немецких городах открыто существовало множество гомосексуальных баров, кафе и дансингов, в которых посетители без труда находили партнеров на любой вкус. Английские и американские гомосексуалы слетались в Берлин, как в Мекку. Эта среда и ее нравы подробно описаны в воспоминаниях и повестях Ишервуда, Аккерли, Одена и Спендера и в знаменитом фильме Боба Фосса "Кабаре".

Наряду с бытовой субкультурой, в Германии была и развитая гомосексуальная идеология, точнее - идеологии. Социал-демократические теоретики добивались отмены уголовного преследования однополой любви, упирая на то, что гомосексуалы - жертвы ошибки природы. Аристократы-эстеты, напротив, доказывали ее возвышенно-духовный характер, требуя не снисхождения к ней, а преклонения. Агрессивные же милитаристы, одинаково отвергая как медикализацию, и интеллектуализацию гомоэроса, провозглашали его воплощением мужской силы и мужества. Соответственно различались и образы "истинного гомосексуала". У одних это был женственный андрогин, у других - изящный юноша-эфеб, у третьих - сильный и грубый мужчина-воин.

Первая позиция была представлена Хиршфельдом. Основанный им в мае 1897 г. Научно-гуманитарный Комитет составил специальную петицию за отмену дискриминационного 175 параграфа имперского уголовного кодекса, которую подписали, в числе многих других выдающихся деятелей немецкой культуры, Август Бебель, Карл Каутский, Альберт Эйнштейн, Мартин Бубер, Карл Ясперс, Альфред Деблин, Герхард Гауптман, Герман Гессе, Томас и Генрих Манны, Райнер Мария Рильке, Стефан Цвейг.

В отличие от Хиршфельда, Адольф Бранд, издатель первого в мире гомосексуального журнала "Особенный" (Der Eigene), выходившего с 1896 по 1931 г., не просил о снисхождении, а доказывал, что мужская дружба-любовь - самое благородное и высшее человеческое чувство, воплощающее лучшие традиции древних немецких мужских союзов. В 1920-х годах нападки на Хиршфельда в "Особенном" стали откровенно расистскими и антисемитскими, прямо смыкаясь с фашистскими.

Культ мужской дружбы и "педагогического эроса" получил широкое распространение среди лидеров и идеологов немецкого молодежного движения. Некоторые руководители так называемых "Перелетных птиц" (Wandervogel) не скрывали своего гомоэротизма. Обращаясь к родителям своих воспитанников, Вильгельм Янсен писал: "Вы должны привыкнуть к тому, что в ваших рядах есть так называемые гомосексуалы, лишь бы только их поведение по отношению к вашим сыновьям оставалось безупречным". Но туристские походы, культ наготы и совместная жизнь в палатках облегчали не только духовное, но и сексуальное общение вожатых с воспитанниками, периодически вызывая скандальные разоблачения, имевшие, как правило, политическую подоплеку.

Не без влияния фрейдизма, психологией гомосексуальности заинтересовались крупнейшие немецкие прозаики. В повести Роберта Музиля "Смятение воспитанника Терлеса" (1906) рассказывается, как в закрытой мужской школе двое мальчиков раздевают догола и подвергают сексуальным унижениям слабого и женственного Базини. У юного героя повести, оказавшегося невольным свидетелем этой сцены, она сначала вызвала отвращение, но потом он сам почувствовал влечение к Базини и преодолел соблазн лишь усилием воли. Стефан Цвейг в новелле "Смятение чувств" (1927) сочувственно описал, сквозь призму восприятия молодого студента, трагедию талантливого университетского профессора, который не может преодолеть своих гомосексуальных влечений, несовместимых с его моральным "Я". Вопрос о соотношении двух видов любви и о природе эмоциональных привязанностей между мужчинами обсуждается в романах Германа Гессе "Демиан" (1919) и "Нарцисс и Гольдмунд" (1930)

Важный вклад в понимание природы однополой любви внес один из величайших писателей XX века Томас Манн (1875-1955). Счастливо женатый мужчина и отец шестерых детей, он считался "сексуально благонадежным" и его интерес к данной теме казался чисто интеллектуальным. Но когда была опубликована его огромная переписка и дневники (большую часть их писатель сжег), оказалось, что эта заинтересованность была также и личной.

Первой любовью 14-летнего Томаса был его любекский одноклассник, голубоглазый блондин Арним Мартенс. "... Его я любил - он был, в самом деле, моей первой любовью, и более нежной, более блаженно-мучительной любви мне никогда больше не выпадало на долю. Такое не забывается, даже если с тех пор пройдет 70 содержательных лет. Пусть это прозвучит смешно, но память об этой страсти невинности я храню как сокровище. Вполне понятно, что он не знал, что ему делать с моей увлеченностью, в которой я как-то в один "великий" день признался ему... Так эта увлеченность и умерла... Но я поставил ему памятник в "Тонио Крегере"...

В 1899 - 1904 годах Манн пережил свой первый и единственный "взрослый" мужской роман с художником Паулем Эренбергом, на год моложе писателя. Любовь была взаимной. Но отношения с Эренбергом были сложными. Помимо разницы характеров, Манн не мог принять однополую любовь за единственно для себя возможную, он хотел иметь семью, детей, нормальную жизнь. После женитьбы в 1905 г. на Кате Принсгейм, отношения с Эренбергом прекратились. В человеческом отношении брак был счастливым, писатель глубоко уважал и любил свою красавицу-жену. Но это не избавляло его от увлечений иного рода.

В 1911 году, отдыхая с женой в Венеции, писатель был очарован красотой 10-летнего поляка барона Владислава Моеса. Манн ни разу не заговорил с мальчиком, но описал его, прибавив для приличия четыре года, под именем Тадзио в повести "Смерть в Венеции" (1913). Когда десять лет спустя Моес прочитал повесть, он удивился, как точно писатель описал его летний полотняный костюм. Мальчик тоже хорошо запомнил "старого господина", который смотрел на него, куда бы он ни пошел, и его напряженный взгляд, когда они поднимались в лифте; он даже сказал своей гувернантке, что он нравится этому господину.

Летом 1927 г. 52-летний писатель влюбился в 17-летнего Клауса Хойзера, сына своего друга, дюссельдорфского профессора-искусствоведа. Мальчик ответил взаимностью, и долгое время гостил у Маннов в Мюнхене. Хотя между ними не могло быть сексуальной близости в сегодняшнем понимании, писатель был счастлив. Несколько лет спустя, он писал: "это была моя последняя и самая счастливая страсть". 20 февраля 1942 г. писатель снова возвращается в дневнике к этим воспоминаниям: "Ну да - я любил и был любим. Черные глаза, пролитые ради меня слезы, любимые губы, которые я целовал, - все это было, и, умирая, я смогу сказать себе: я тоже пережил это".

80-летний Гете испытывал страсть к 17-летней Ульрике фон Леветцов, а 75-летнего Манна по-прежнему волнует юношеское тело. В курортном парке он любуется силой и грацией молодого аргентинского теннисиста: "Подпрыгивающее беспокойство тела во время бездействия на скамейке, поочередное скрещение ног, закидывание ноги на ногу, соединение обутых в белые туфли ступней... Белая рубашка, шорты, свитер на плечах после занятий... Колени. Он потирает ногу, как простой смертный". Но очарование юности лишь подчеркивает бессилие старости. "Я близок к тому, чтобы пожелать смерти, потому что не могу больше выносить страсть к "божественному мальчику" (я не имею в виду конкретно этого мальчика"). Последней безответной страстью 75-летнего писателя был 19-тилетний баварский кельнер Франц Вестермайер. "Засыпаю, думая о любимом, и просыпаюсь с мыслью о нем. "Мы все еще болеем любовью". Даже в 75. Еще раз, еще раз!" "Как замечательно было бы спать с ним...". Этой мечте Томаса Манна не суждено сбыться, но он превратит кельнера Франца в очаровательного авантюриста Феликса Круля.

Гомоэротические увлечения Томаса Манна были несовместимы с его нравственными воззрениями. В его произведениях однополая любовь всегда приносит страдания и остается невостребованной. Гомоэротизм Тонио Крегера - знак его посторонности, неспособности органически войти в обыденный мир, он реализует себя только в искусстве.

Та же коллизия - в "Смерти в Венеции", которая, по словам автора, "не что иное, как "Тонио Крегер", рассказанный еще раз на более высокой возрастной ступени" Знаменитый писатель Густав Ашенбах всю жизнь строго контролировал свои чувства, но, оказавшись после болезни на отдыхе в Венеции, он невольно расслабился, поддавшись очарованию 14-летнего Тадзио. Ашенбах, как и его прообраз, не посмел ни подойти, ни заговорить с мальчиком, но он "знал каждую линию, каждый поворот этого прекрасного, ничем не стесненного тела, всякий раз заново приветствовал он уже знакомую черту красоты, и не было конца его восхищению, радостной взволнованности чувств... Одурманенный и сбитый с толку, он знал только одно, только одного и хотел: неотступно преследовать того, кто зажег его кровь, мечтать о нем, и когда его не было вблизи, по обычаю всех любящих нашептывал нежные слова его тени". Одинокая немая страсть разрушает упорядоченный внутренний мир и стиль жизни писателя. Ашенбах не может работать, старается выглядеть моложе, унижает себя использованием косметики и в конечном итоге заболевает и умирает, глядя на играющего вдали Тадзио...

Вся жизнь Германии 1920 - начала 30-х годов протекала под знаком фашистской угрозы. Как политически вели себя немецкие гомосексуалы и как относились к ним левые партии, претендовавшие на роль альтернативы фашизму?

В отличие от анархистов, признававших полную сексуальную свободу, идейное наследие социалистов в этом вопросе было пестрым. Фурье исповедовал принцип полной терпимости, призывая построить "новый любовный мир", где ничто, включая однополую любовь, не запрещается и не подавляется. Зато марксизм был крайне консервативен. Из принципа подчинения личного общественному вытекало требование беречь "сексуальную энергию" и проповедь сублимации всего, что кажется антиобщественным. Основоположники марксизма не видели в однополой любви ни революционного потенциала, ни гуманитарной проблемы и охотно использовали соответствующие обвинения против своих политических противников.

Этот взгляд унаследовали и германские социал-демократы. Хотя Бебель подписал хиршфельдовскую петицию и стал в 1898 г. первым политиком, выступившим в Рейхстаге с речью за отмену дискриминационной 175 статьи, отношение социалистов и коммунистов к однополой любви всегда оставалось враждебным. Лицемерно-пропагандистская, ради приобретения респектабельности у средних слоев, защита семьи и "моральной чистоты", переплеталась с искренним "классовым" возмущением гедонизмом и эстетизмом. Некоторые социалистические теоретики (Вильгельм Райх) считали гомосексуальность имманентно правым, националистическим и специфически фашистским извращением. Сходные идеи исповедовала и влиятельная Франкфуртская школа (Эрих Фромм, Теодор Адорно), пытавшаяся соединить марксизм с психоанализом. По теории Адорно, типичная авторитарная личность, составляющая социально-психологическую базу фашизма, - садомазохистский гомосексуал, испытывающий потребность в том, чтобы беспрекословно подчиняться вождю. Эта концепция оказала влияние и на левое искусство (фильмы Лукино Висконти "Сумерки богов" (1969) и Бернардо Бертолуччи "Конформист" (1971, по одноименному роману Альберто Моравиа).

На самом деле немецкие гомосексуалы никогда не были идеологически едины. Некоторым из них действительно импонировал фашистский культ мужественности, дисциплины и силы, они голосовали за нацистов и охотно шли в штурмовые отряды как воплощение "истинного мужского сообщества". Но их общий удельный вес среди штурмовиков был невелик. Тоталитаризм всегда предпочитает настоящих "мачо" тем, кто только притворяется таковыми.

Нацистская партия с самого начала относилась к однополой любви враждебно, отождествляя ее с еврейством, женственностью и "моральным вырождением". В программной декларации нацистов во время избирательной кампании 1928 говорилось: "Те, кто допускает любовь между мужчинами или между женщинами - наши враги, потому что такое поведение ослабляет нацию и лишает ее мужества". Гитлер, разумеется, знал о гомосексуальности предводителя штурмовиков Эрнста Рема, но пока тот был нужен, Гитлер защищал его от нападок антифашистской прессы, говоря "Его частная жизнь меня не интересует". Когда же мавр сделал свое дело, гомосексуальность стала удобным предлогом для его физического устранения, что и было сделано 30 июня 1934 г.

После "ночи длинных ножей" в Германии начались массовые репрессии против гомосексуалов. Уже в декабре 1934 г. Министерство юстиции выпустило директивы, сделавшие наказуемыми не только поступки, но и намерения. В гестапо существовал особый отдел по борьбе с гомосексуальностью. По указу 1935 г. совместное купание голышом людей одного пола было приравнено к попытке гомосексуального контакта. Позже суды считали достаточным основанием для обвинения даже "похотливый взгляд". Заодно с гомосексуальностью, фашисты запретили издавна популярный в Германии нудизм. Преследования были избирательными. Гомосексуальность Бальдура фон Шираха не помешала ему быть руководителем Гитлерюгенда. Видные актеры и художники могли быть арестованы только с личного согласия Гиммлера. Однако в целом, это был настоящий геноцид. Общее число осужденных по параграфу 175 с 1933 по 1944 год составило, по разным подсчетом, от 50 до 63 тысяч человек, из них 4 тысячи несовершеннолетних. В концентрационных лагерях, где гомосексуалы должны были носить на одежде в качестве опознавательного знака розовый треугольник, погибли от 5 до 15 тысяч мужчин. В тюрьмах и лагерях с ними обращались с особой жестокостью, использовали для вредных медицинских экспериментов и т.д.

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ
Вступительное слово автора

ВЛЕЧЕНЬЕ, РОД НЕДУГА
Как вас теперь называть?
Загадка природы
Гетеро-, гомо- и би-

ОДНОПОЛАЯ ЛЮБОВЬ И ОБЩЕСТВО
Сексуальности, культуры и религии
Античная педерастия
Неназываемый порок
"Любовь, не смеющая назвать себя"
Выход из подполья 

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Был ли гомосексуализм на святой Руси?
Голубые тени Серебряного века
Под сенью уголовного кодекса
Свобода - для чего?

В ПОИСКАХ СЕБЯ
"Я не такой, как другие"
Чувство и чувственность
Открытие Я

СТИЛИ ЖИЗНИ И ЦВЕТА ЛЮБВИ
Типы и личности
Секс, любовь и фантазия
Возрастные предпочтения и каноны красоты
Однополые семьи 

ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ

Заключение