Амазонки серебряного века. София Парнок, Марина Цветаева, Софья Голлидэй

Амазонки серебряного века

София Парнок, Марина Цветаева, Софья Голлидэй

Людмила Вилькина, София Парнок

Поликсена Соловьева и Зинаида Гиппиус

Татьяна Щепкина-Куперник

Аделаида Герцык

О романе Парнок и Цветаевой, вдохновившем Парнок на многие стихи из первого сборника и, вероятно, способствовавшем его появлению на свет, в московских художественных кругах 1914-1915 гг. ходили толки и слухи. Женщины не скрывали своих отношений и даже демонстративно афишировали их. Один современник вспоминает, как встречал их на вечеринках в Москве, и tableau vivant ["живая картина"] лесбийских любовников, которую он рисует, - показательный пример культуры восприятия такого рода явлений: "Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папиросу. Для меня она [Цветаева] была тогда "une lesbienne classique" (классическая лесбиянка). Кто из них доминировал? Что писала Софья Парнок? Не знаю" (Цит. по: Вероника Лосская. Марина Цветаева в жизни (неизданные воспоминания современников). Teuafly, N.J, 1989, с. 150.). Такая точка зрения изобилует декадентскими стереотипами. Автор воспоминаний допускает, что отношения женщин основаны на устойчивом распределении ролей по принципу: доминирующая / подчиняющаяся (по аналогии - мужская/женская), и ему главным образом любопытно, кто из них играет более экзотическую и неестественную мужскую роль. Парнок в это время, как раз накануне выхода в свет своей первой книги, определенно была больше известна в обществе сапфическими вкусами, чем сапфической поэзией. (Цветаеву первоначально, судя по всему, влекло к Парнок в какой-то степени благодаря ее репутации.) (Д. Бургин, С. 47-49).

Марина Цветаева. Фото 1920-х гг.

Сама Цветаева была бисексуальна и испытывала чувства не только к мужчинам, но и к женщинам, и, по собственному признанию, уже в детстве "не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немного больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в двух, а в их любовь". (М. И. Цветаева. Мой Пушкин. Советский писатель, 1981 - С. 51)

Ограничивать себя чем-то одним она не хотела и не могла: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука! И всё вместе - какая скудость. Здесь действительно уместен возглас: будьте как боги! Всякое заведомое исключение - жуть." (М. И. Цветаева. Сводные тетради 1.5. // Наследие Марины Цветаевой. Сайт о великом русском поэте XX века ).

Любовь Цветаевой и Парнок возникла буквально с первого взгляда и была страстной с обеих сторон. Марина уже была замужем и имела двухлетнюю дочь, отношения с Парнок были для нее необычными.

Сердце сразу сказало: "Милая!"
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени!
О люби меня, о люби меня!

Сразу после встречи с Парнок Цветаева ощущает "ироническую прелесть, Что Вы - не он", и пытается разобраться в происшедшем, пользуясь традиционной терминологией господства и подчинения.. Но ничего не получается:

Кто был охотник? Кто - добыча?
Все дьявольски наоборот!...
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце: Ваше ли, мое ли,
Летело вскачь?
И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?

Рано осиротившей Марине виделось в Парнок нечто материнское:

В оны дни ты мне была, как мать,
Я в ночи тебя могла позвать,
Свет горячечный, свет бессонный.
Свет очей моих в ночи оны.
Незакатные оны дни,
Материнские и дочерние,
Незакатные, невечерние.

В отношении Парнок к Цветаевой страсть действительно переплеталась с материнской нежностью:

"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" -
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, -
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою".
(И.С. Кон, там же)

Хотя Парнок и Цветаева позволяли себе роскошь не скрывать своей любви в московских литературных кругах, Цветаева, тем не менее, не считала возможным публиковать цикл лесбийской лирики "Подруга", написанный ею в 1914-1915 гг. и адресованный Парнок В итоге эти стихи, революционные для русской поэзии, пролежали в "заветном ящике" более шестидесяти лет. Парнок в одном из стихотворений, посвященных Цветаевой, "Краснеть за посвященный стих" (1916 г.), писала:

Но знаю ли, который колос
Из твоего взошел зерна?

Действительно, цветаевское "зерно" не умерло вместе со скрытой от людских взоров рукописью "Подруги". Парнок полностью взяла на себя творческое выражение того, что их связывало: "огня и влаги, и ветра ропотов любви". Первый "колос из зерна" взошел в ее сборнике "Стихотворения", публикация которого совпала с окончанием любовно-творческого "поединка" двух поэтов.(Д.Л.Бургин, С. 45-46).

Расставаться с мужем Марина не собиралась, он и ближайшие родственники знали о романе, но тактично отходили на задний план. Бурный женский роман продолжался недолго и закончился так же драматично, как и начался. Для Цветаевой это была большая драма. После их разрыва она ничего не желала слышать о Парнок и даже к известию о ее смерти отнеслась равнодушно.(И.С.Кон, там же)

Софья Голлидэй. Фото 1920-х гг.

Героиней второго женского романа Цветаевой была молодая актриса Софья Голлидэй (1894-1934). История этого романа рассказана в "Повести о Сонечке". Как и с Парнок, это была любовь с первого взгляда, причем она не мешала параллельным увлечениям мужчинами (Юрием Завадским и др.), обсуждение которых даже сближало подруг. Их взаимная любовь была не столько страстной, сколь нежной. На сей раз ведущую роль играла Цветаева. То, что обе женщины были бисексуальны, облегчало взаимопонимание, но одновременно ставило предел их близости. Хотя они бесконечно важны друг для друга, ограничить этим свою жизнь они не могут, как в силу социальных условий, так и чисто эмоционально. В отличие от отношений с Парнок, связь которой с другой женщиной Цветаева восприняла как непростительную измену, уход Сонечки ей был понятен: "Сонечка от меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его одного до смерти. Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали".(М. Цветаева. "Повесть о Сонечке").

Там же, в "Повести о Сонечке", написанной годы спустя, она писала: "Все песни всех народов - о Сонечке, всякий дикарь под луной - о Сонечке, и киргиз - о Сонечке, и таитянин - о Сонечке, весь Гёте, весь Ленау, вся тоска всех поэтов - о Сонечке, все руки - к Сонечке, все разлуки - от Сонечки..." (Там же, С. 145). В этой же книге она с горечью вспоминала: "Сонечка была мне дана - на подержание - в ладонях. В объятьях. Оттого, что я ребенка подержала на руках, он не стал - мой. И руки мои после него так же пусты. Каждого подержанного ребенка у нас отбирает - мать. У Сонечки была мать - судьба". (Там же, С. 146).

Много лет спустя она скажет о своей возлюбленной сыну. В "Повести о Сонечке" Цветаева вспоминает диалог со своим Муром:

- А что значит - Holiday?

- Свободный день, вообще - каникулы.

- Это значит - праздник. Так звали женщину, которую я больше всех женщин на свете любила. А может быть - больше всех. Я думаю - больше всего. Сонечка Голлидэй. Вот, Мур, тебе бы такую жену!" (Там же, С. 150.)

Для Цветаевой временность лесбийской любви - не просто дань религиозным убеждениям и общественным условностям. Для нее главное назначение женщины - дети, которых однополая любовь не предусматривает. Эту проблему Цветаева обсуждает в своем "Письме к Амазонке", адресованном французской писательнице американского происхождения Натали Барни (1876-1972).

По мнению Цветаевой, в жизни лесбиянки Барни есть одна лакуна, пробел, черная пустота - Ребенок. "Нельзя жить любовью. Единственное, что живет после любви - это Ребенок" Это единственное, что увековечивает отношения. Отсюда - женская потребность иметь ребенка. Но она испытывает только одна из двух. "Эта отчаянная жажда появляется у одной, младшей, той, которая более она. Старшей не нужен ребенок, для ее материнства есть подруга. "Ты моя подруга, ты - мой Бог, ты - мое все".

Но младшая не хочет быть любимым ребенком, а иметь ребенка, чтобы любить. И она, начавшая с не-хотенья ребенка от него, кончит хотением ребенка от нее. А раз этого не дано, однажды она уйдет, любящая и преследуемая истой и бессильной ревностью подруги, - а еще однажды она очутится, сокрушенная, в объятиях первого встречного. В результате мужчина из преследователя превращается в спасителя, а любимая подруга - во врага.

Старшая же обречена на одиночество. Она слишком горда, чтобы любить собаку, она не хочет ни животных, ни сирот, ни приятельниц. "Она обитает на острове. Она создает остров. Самое она - остров. Остров, с необъятной колонией душ". Она похожа на остров или на плакучую одинокую иву. "Никогда не красясь, не румянясь, не молодясь, никогда не выказываясь и не подделываясь, она оставляет все это стареющим "нормальным"... Когда я вижу отчаявшуюся иву, я - понимаю Сафо". (М.И. Цветаева. Письмо к амазонке // Наследие Марины Цветаевой: Сайт о великом русском поэте XX века )

Как мы видим, лесбийская любовь в глазах Цветаевой, сколько бы радости она ни давала, была крестом, который ставил перед любящими неразрешимые вопросы. Великой поэтессе было очевидно сложно принимать эту сторону своей личности. При этом на нее давили не только внутренние терзания, но и внешние ограничения, которые сдерживали и многих других "учениц Сапфо" ...

...Такой была любовь русских амазонки Серебряного века. Как мы видим, общество с некоторым неодобрением относилось к открытой однополой сексуальности у женщин, что, впрочем, в целом можно сказать и о мужской гомосексуальности. Однако, несмотря на это, утонченные и возвышенные чувства женщины к женщине свободно находили свое отражение в литературе и еще больше - в жизни. И благодаря этому на небосклоне "прекрасной эпохи" появилось немало новых ярких звезд.

Мы увидели, что возможности для самовыражения в литературе у геев и лесбиянок были достаточно широкими, хоть авторы нередко и становились мишенью резкой критики, будь то произведения Михаила Кузмина или Софьи Парнок. При этом, однако, когда речь шла о живописи или о театре, то гомосексуальность проявлялась лишь косвенно, и в этой сфере творцы еще не сумели преодолеть этот порог, поэтому они продолжали воспевать любовь - на картинах Константина Сомова юноши и мужчины, пусть любовно и волнующе выписанные, все же почти всегда изображены вожделеющими женщин, пусть и безразлично представленных живописцем-геем, а Сергей Дягилев, несмотря на свои романы с танцовщиками-мужчинами, ставил балеты о разнополой любви. Однако в своей личной жизни они оставались открытыми и свободно любили тех, к кому их влекло сердце.

Светлой памяти Сергея Мозжегорова (28.07.1988 - 22.10.2013) - молодого интеллектуала, гей-активиста и замечательного человека, который как ученый и гражданин боролся за равноправие ЛГБТ всю свою жизнь, трагически оборвавшуюся в октябре 2013 года. Андрей Кожевников, Equal-Gay.Com.

Но, несмотря на это, очень хочется надеяться, что свобода творческого самовыражения, которая открыла столько горизонтов на заре прошлого столетия и которая привела к появлению целого пласта литературного наследия, посвященного гомосексуальной любви, еще вернется к нам и будет способствовать и эмансипации геев и лесбиянок в российском обществе.

Поделиться линком

Настоящий ресурс содержит материалы 18+