О том, что происходило в советских тюрьмах и лагерях 1930-х годов, сведений практически нет. Однако последующий период отражен в огромном количестве мемуаров, вышедших из-под пера бывших сталинских узников, а потом - современных политзаключенных. Гомосексуальность представляет собой достаточно выпуклую часть тюремно-лагерной жизни. Об этом можно судить хотя бы по воспоминаниям бывших советских заключенных. Как отмечает Э. Кузнецов, собственно "педерастами" ("гребнями", "дашками", девками", "зойками", "козлами", "кочетами", "петухами" и т.д.) в местах заключения считаются лишь пассивные объекты гомосексуального акта, тогда как его активные участники ("глиномесы", "кочегары", "петушатники"), по словам Амальрика, "оскорбились бы, если бы их назвали педерастами".

"Пассивные педерасты, - продолжает Амальрик, - это не только и не столько склонные к этому зэки, сколько слабохарактерные, запуганные другими, проигравшиеся в карты. В общем, каждый раз грехопадению предшествует, а часто подстраивается некоторое нарушение блатной этики, и, получив эту репутацию, отделаться от нее уже невозможно, она тянется за каждым из лагеря в лагерь, некоторые делают потом из этого источник дохода, отдаваясь за масло, сахар, сигареты или миску супа.

Превратить кого-то в педераста называется "опидарасить", зэки постарше стараются действовать не таской, а лаской, уговаривая и покупая мальчиков, образуются даже устойчивые парочки, а блатари помоложе угрозами: "выбирай падла, или на нож сядешь, или на хуй".

Психологическое давление, которому подвергается новичок в тюрьме, хорошо изображено в интервью, которое мы записали на магнитофон 28 октября 1973 года у незадолго до этого освободившегося из заключения информанта ИК: "Представим себе ситуацию, - рассказывает ИК, - когда в камеру вводят человека, я говорю о самом начале лагерного пути, о камере предварительного заключения. В камеру вводят крестьянина, не обладающего достаточным интеллектом, готового постоять за себя, но плохо ориентирующегося в ситуации. Вводят его в камеру. Его до этого уже, по всей видимости, измучили следователи, которых он плохо понимает. У себя в поселке или деревне он слышал о том, как плохо в тюрьме, какие там бандиты сидят... Он настроен таким образом, чтобы просто пересидеть положенный срок - и вернуться к своей сохе.

Он заходит в камеру, в ужасе озирается: где там те бандиты, которые его сейчас станут резать? Естественно, он забудет поздороваться. Вот это уже минус в его положении. Он в тюрьме, где люди лишены элементарных человеческих прав, где очень ценится уважение к личности, очень часто с ударением произносится "человек", "люди": "Здесь же люди..." Человек вошел. Уже по тому, что он не поздоровался, в комплексе с его внешностью можно понять, что это не претензия на высокое положение, не унижение окружающих, а просто растерянность. Эта растерянность будет доведена до максимума окружающими.

Люди в камере скучают. Они постараются совершенно дезориентировать человека. Если, скажем, в камере находится педераст, ему скажут: "Вон самый главный бандит, вон, на параше сидит. Ты смотри его там опасайся". Какой-нибудь "остроумный" человек станет притворяться сумасшедшим, будет пугать его какими-то совершенно фантастическими вещами, например, может говорить, что у него может на ночь отстегиваться нога, или что "Они сидят в верхнем левом углу камеры", и это очень страшно: "Вон Они появились!" "Что ж ты поздно повернулся. Они исчезли!..." И так далее. Человек будет полностью дезориентирован. Кто-то будет относиться к нему, ну, как на следствии: будет жестокий человек и добрый, или один и тот же человек будет играть обе роли. Он будет притворяться ягненком, и показывать, что он как будто боится этого человека. "Что же ты, это самое, за что попал? Седьмая ходка (срок заключения), наверное, уже? И все за колхозную редьку, да?" "Который год? Да? И все пионерские, да, да, да?" "Все пионерские" будет сказано вскользь, для окружающих, а остальное будет сказано вошедшему.

Человек будет дезориентирован, и его очень легко можно будет расколоть на удовлетворение сексуальных потребностей окружающих или потребности в развлечениях". Обвинение в принадлежности к пассивным педерастам является самым страшным оскорблением, и такая обида в идеале смывается кровью. На сей счет разработан известный речевой этикет, и информанты сообщают, что матом в лагере следует ругаться осторожно, ибо иногда стандартный оборот приобретает обидный гомосексуальный оттенок. Ниже следует отрывок из интервью с информантом ИК, иллюстрирующим это обстоятельство:

- Предположим, ты говоришь человеку: "Иди ты на хуй!" Что дальше?

- Если человек не состоит со мной в дружеских отношениях, а иногда даже если и состоит, но в присутствии незнакомых или малознакомых людей, ему придется устраивать "разборы", то он выяснит сначала: "Ты меня посылаешь на хуй! Ты меня ебал?! Когда это было?! Я, естественно, замнусь или скажу, что....

- Ну скажем, "да"?

- Например, я говорю "да". Он выяснит, когда это было, кто может подтвердить, и так далее. Затем может сослаться на людей, которые находятся с ним в хороших отношениях, не считают его педерастом, и мой жест, то есть ничем не подтвержденное заявление, будет оскорблением и для них тоже.

- А какое наказание, если "ты не прав"?

- "Ты не прав" это верный термин. Отсутствие доказательств полового сношения с ним является доказательством моей неправоты.

- Да, но вот предположим, что ты нахально на него прешь и говоришь: "Да, я тебя ебал". А если он еще чего-то начинает выступать, так ты еще и морду ему бьешь. Тогда как?

- Если он спасовал, в таком случае он педераст. То есть назавтра или через несколько дней к нему подойдет другой человек и скажет: "Вот... пойдем... я тебе сахару дам", в лучшем случае мяса или там сгущенки. Он, естественно, возмутится и скажет, что он не педераст. "Ну, как же так, не педераст? Вон Леха при всех говорит, что он тебя ебал... Леха ходит нормально, что же получается? Ну, давай вот люди подтвердят, что они слышали. Ты вот слышал? Говорил. Леха же, говорил, что он тебя ебал. Что ж получается, ты гонишь (лжешь)."

- Ну, хорошо. Второй вариант. Дает тебе сдачу. Предположим, бьешь ты человека по морде, если он оправдывается, он дает тебе сдачи. Предположим, ты сильнее его, тогда что? Но ты не прав в то же самое время...

- Ну... у меня довольно тяжелое положение, если я не прав, то уже нахожусь в заведомо более тяжелом положении. Обычно, если это не сучья зона, а в зоне живут по (воровскому) закону, на меня бросятся все присутствующие и помогут ему со мной разобраться, я ведь не прав.

- Предположим, они не кинутся.

- Они кинутся. Но у него есть еще варианты, проявив свое возмущение каким-то образом, кинув в меня табуреткой или миской, если это происходит в столовой, - выбежать в другой барак и обратиться к ворам с речью примерно следующего характера: "Скажите мне, есть справедливость или нет? В натуре!" "Ну, ну что с тобой случилось?" "Ну, вот, посылает, значит меня Леха из такой-то бригады, знаете, значит, посылает меня на хуй. Я ему говорю спокойно, ты что, в натуре, спрашиваю: "Ты меня посылаешь на хуй? Ты меня ебал?" Он говорит: "Да, ебал". "Докажи - кто видел?" Никто доказать не может. Он же не прав! Я говорю: "Ты же не прав, шакал!" Я ж тебя, все равно суку, замочу (убью)". Ну, я хочу ему, значит, дать пиздюлин. Он дает оборотку (сдачи). Я его, один хуй, замочу. Бля буду замочу.. (Пардон, если я сказал: "бля буду!". Если я хотя бы его не порежу, не "попишу", я действительно буду "блядью", то есть лучше с такими вещами быть осторожным). Ну, обычно воры, если есть настоящие воры, это повлечет разборы. Люди придут в тот барак и разберутся, сначала мягко. Кто присутствовал, было ли это в действительности. Если это было, и присутствующие не считали меня педерастом, видели, что я возмутился, видели, что я вел себя правильно, что я бросился на него, но он сильней меня там, ну морда там больше, что ли, если это не сучья зона, не общак (лагерь общего режима) какой-нибудь, и то на нормальном общаке таких вещей не терпят, - и не помогли мне с ним справиться, то их всех, по всей вероятности, будут бить. Затем поймают обидчика, подведут меня к нему и спросят: "Ты говоришь, что он не прав. Ты с него имеешь? Получи с него". Если я вор, то такое тяжелое оскорбление я могу смыть только кровью. Если я "мужик" (обычный заключенный, не член преступного мира), я имею право его бить, но бить сколько я захочу, - и когда я захочу. В дальнейшем тоже".

Тюремная гомосексуальность начинается еще в колонии для малолетних преступников (на "малолетке"). Одну такую пару описывает бывший ленинградский учитель Г.Рыскин в своей "Педагогической комедии":

"Климов и Глебов - друзья. Водой не разольешь. За одной партой сидят, на переменках - по коридору в обнимку. И чего кажется у пацанов общего? Только однажды все неожиданно разъяснилось. Ночью, когда воспитатели разошлись, отряд уличил друзей в связи. На месте преступления застуканы были. Надо заметить: зэки-малолетки педерастов терпеть не могут, хотя явление это на зонах распространенное. Отряд совершил самосуд. Человек пять по большой нужде в гальюне в унитаз сходили. Преступников - головой в дерьмо и по почкам. Хоть, повторяю, педерастов на зоне терпеть не могут, а все равно их немало здесь.

- Гулять в обнимку по коридорам запрещается! - объявляет по радио Электрон. А они все ж гуляют. То и дело слышишь в учительской:

- Вчера Иванова с Сидоровым на темной лестнице застукал.

А Фоменко с Кузнецовым, за классным шкафом притаившись, запретной любовью занимались. Видимо, это - явление "преходящего подросткового гомосексуализма".

В отделении для малолетних преступников ленинградской тюрьмы Кресты мальчиков послабее, по словам Рыскина, подвергают гомосексуальному изнасилованию. "А то еще отсос заставляют делать, - рассказывал автору один его воспитанник. - Есть пацаны, по кличке вафлеры. Вафлера под шпонку (нары), в рот ему член: "А ну делай отсос, сука, а не то по почкам".

Амальрик рассказывает следующую историю:

"Камера, куда собирали этапируемых на Иркутск заключенных, была еще пуста, сидел мужик за столом, а на полу в углу совсем еще мальчик с очень чистыми и правильными чертами лица. Тут с гиком и криком вбежали малолетки - и для них тот мальчик не представлял никакой загадки, он был пассивный педераст, причем стал им только что и помимо своей воли, какой-то ужас стоял в его глазах. Еще в предыдущей камере я обратил внимание на молодого человека, постарше этого, с затравленно-злобным взглядом, нахального и пугливого, и вдруг увидел, как он стирает в раковине носки и рубашки блатным, и понял, что это "Машка" - в лагерной иерархии наиболее презираемая "масть".

Малолетки, вбежавшие в камеру с веселым шумом резвящихся школьников, сразу же захотели воспользоваться этим мальчиком, заспорили даже, как его иметь - через зад или через рот, и угрозами заставили залезть к себе на верхние нары. Сверху слышалось тяжелое пыхтение и угрозы: "Разожми, сука, зубы, хуже будет". Этот несчастный мальчик и сопротивлялся, и уступал молча. Мне тяжело вспоминать эту сцену - еще и потому, что я мог бы и не допустить этого. Но пожилой зэк потом сказал мне в вагоне, что здесь этим людям ничем не поможешь. И кончится история этого мальчика тем, что он или примирится со своим положением, или пырнет кого-нибудь".

Амальрик вспоминает, как заведующий столовой у него в лагере "даже завел себе гарем из подкармливаемых мальчиков". В литературе попадаются описания таких гаремов, например, в романе М.Демина "Блатной" фигурирует: "Грузинский князь известный фальшивомонетчик "Серега". Будучи лишенным женской любви, он утешается любовью мужской. Князь любит мальчиков, он имеет целый гарем и беспрерывно пополняет свои кадры. Как только в зону прибывает новый этап, он сейчас же отправляется на разведку. Отыскивает среди новичков, таких, кто помоложе и посмазливее. И вербует их.

Он не запугивает, не шантажирует. Он именно вербует! Ублажает мальчиков, обхаживает их, делится с ними хлебом и табаком. Потом предлагает - разумеется, тоже не бесплатно, исполнить мелкую лакейскую работу: почистить сапоги, прибрать на нарах, постелить ему, Сереге, постель. На это естественно идет не каждый. Но тот, кто соглашается - неизбежно попадает за занавеску!

Из Серегина логова мальчики выходят полностью прирученными и преобразившимися. Меняются они с поразительной быстротой; становятся кокетливыми и плаксивыми, начинают любить украшения... Их нарекают женскими именами, и существуют они в дальнейшем уже в качестве лагерных девок.

Таких вот Олек, Катек в бараке нашем немало, что-то около пятнадцати человек. Все они кормятся возле блатных и потому обслуживают их весьма старательно. Помимо прямого своего назначения они имеют также и другие обязанности: выполняют всевозможные поручения, ведают хозяйством, служат на побегушках. Положение их в лагерном обществе - самое низкое. Они и ютятся не вместе со всеми, внизу под нарами. Шуршат там, возятся, переругиваются визгливо. Оттуда, из-под нар, их вызывают в случае надобности. Однако по сравнению с простыми серыми работягами живут они сытно и выглядят нарядно; блатные с охотой приодевают их, одаривают тряпками".

В романе Г.М.Александрова "Я ухожу к отверженным селеньям..." рассказывается о "пахане" по кличке Падло, который дарит объедки своим любовникам, мальчишкам. На сорок первой Падло завел двух мальчишек, одного назвал Дашкой, другого Нинкой. Надел на них женские косынки и ревновал их к своей своре. Сегодня Дашку объявит своей законной женой, а Нинку наложницей, а завтра наоборот. Стравит пацанов, они сидят и ругаются, спорят до драки, а Падло хохочет.

До этого у Падлы был в наложниках ученик ФЗУ, арестованный за то, что в выходной день ушел домой в казенных ботинках.

Месяца четыре назад, на пересылке, он попал в руки Падлы. Мальчишка с месяц спал на перине с самим Падлой, потом надоел ему, и Падло прогнал фэзэушника. Парнишка пошел по рукам. Насладятся им вволю, он мне говорил: "аж спину грызли" - и пинком. Заключенные наложников не любят. Вскоре отправили мальчишку на двадцать пятую командировку. Голод, насмешки, дразнят "петух", "красная косынка", не выдержал он, отрубил себе кисть.

Кроме данных, приводимых Э.Кузнецовым в "Странном народе", представление о проценте пассивных педерастов в лагерном населении можно составить из книги М.Штерна "Секс в России", в которой сообщается, что в ИТК-12, где сидел автор, на тысячу пятьсот заключенных приходилось "не менее трехсот тайных и явных" "петухов" (лишь один из них был настоящим гомосексуалом, то есть бывшим таковым еще до лагеря). В интервью с бывшим заключенным Ламмом называется более скромная цифра: в его ростовском лагере было тысяча двести заключенных, разбитых в отряды по двести человек, и в каждом отряде - один-два пассивных гомосексуала. Амальрик пишет:

"Не могу сказать, сколько было в зоне педерастов, активные вели себя по-разному: кто постарше, говорили "что ж тут, поделаешь, человеческая природа несовершенна", молодые - в духе времени - хвастали этим. Педерастия была уголовно наказуема в СССР, при мне нескольких узников, пишет Амальрик, осудили на три-четыре года, угроза срока как будто никого не пугала, не останавливала. В оперчасти был список пассивных педерастов - и время от времени самых заметных отправляли в другие лагеря, впрочем, их там сразу распознавали." А в "Подконвойном мире" А.Варди один заключенный из блатных объясняет разгул педерастии в лагере совсем просто: "держат всю дорогу без баб - развелись кочегары".

По словам ЛЛамма, находившегося в заключении в 1970-х годах, в пассивных педерастов в основном превращаются "молодые крестьянские ребята": либо за "подогрев" (то есть за еду; как писал В.Делоне в "Портретах в колючей раме": "Сколько раз на моих глазах не то что за кусок сала, за лишнюю пайку продавали друзей, становились педерастами, доносили, даже убивали..."), "когда с голоду помирали", либо когда проштрафились (обычно за кражу у своих, "крысятничество"). Тюремных информаторов ("наседок") насилуют группой, особенно в больших камерах.

Один пассивный педераст, вспоминает Ламм, отдался сокамернику за 9 пачек махорки (присутствующего при этом Ламма деликатно попросили отвернуться). Очень распространено "опедерастивание" за карточный проигрыш (вспомним термины начала века: "играть под очко, ответ: при себе").

Л.Ламм также вспоминает, что пассивным педерастом в лагере просверливали дырки на мисках, не разрешали есть в столовой вместе со всеми и ставили в строй последними. Администрация учитывала законы лагеря и не посылала на общие работы педерастов, заставляя делать грязную: "петухи" таскали картофель в хозяйственной обслуге, мусор и т.п. Когда Ламм принялся бить одного педераста за то, что тот украл у него колбасу, то замполит заметил, что лишь администрация имеет право бить "петухов" руками, а ты должен бить его только палкой.

М.Штерн называет пассивных педерастов "неприкасаемыми":

"Не вздумай с этим пидором из одной кружки пить, - предупреждает В. Маркмана, автора книги "На краю географии", солагерник по кличке "Амбал", указывая на сидящего рядом педераста Пашу. - Ты человек новый, порядков можешь не знать. А пидоры здесь наглые. Недаром говорят: наглый как пидор. История Паши иллюстрирует одну из моделей "опедерастивания". Маркман начинает издалека:

"Особая тема - гомосексуалисты в лагере. Много педерастов приходит на строгий режим со свободы, с общих режимов, молодых совращают старые лагерники - на это есть тысячи изощреннейших способов, но основной путь - это насилуют за нарушение лагерной этики. Так наказывают, если не отдают проигранное в карты или за воровство. Кража на строгом режиме - явление крайне редкое. И уж если случается, что пропадает какая-нибудь безделица - что еще может пропасть у зэка? - то вора находят с непостижимой быстротой. Первый раз его жестоко избивают, а если он попадается второй раз, то насилуют его, и он становится лагерной шлюхой. Жизнь педераста в лагере поистине ужасна. Ему не разрешается есть из общей посуды, считается тягчайшем позором пить с ним из одной кружки. Его часто бьют, зачастую выгоняют спать из общей секции в грязный умывальник, оскорбляют - словом, более унизительного и мерзкого существования нельзя и придумать. Из-за молодых педерастов между лагерниками вспыхивают иногда ссоры, вражда, старые педерасты слоняются по лагерю, опустившиеся, непристойные и вонючие, предлагают себя за чай или сигареты. Те же, которые попали в касту "неприкасаемых" за провинность, с большим трудом привыкают к новому статусу, однако ничего поделать не могут.

Паша был вор - смелый, злой и жестокий, но постоянная голодуха с детских лет надоела ему, и он начал воровать в лагере. Вначале он обокрал киоск - к чему все отнеслись снисходительно, ибо это имущество государственное, а не лагерников. А потом он полез и по тумбочкам. Несколько лагерников несколько раз его ловили, жестоко избивали, но не насиловали, жалели, ибо парень он по воровским понятиям был неплохой. Но в конце концов он доигрался. И после стал приниженным, заискивающе вежливым и еще более злым".

Нарушение педерастом лагерных запретов наказывается быстро и строго. Вот эпизод из книги того же Маркмана:

"Наконец, чифир подогрели, и кружка пошла по кругу. Очередь дошла до молоденького паренька. Он, видимо, недавно пришел этапом, так как раньше я его не видел. Паренек неловко отпил два глотка и передал кружку дальше.

- Э...э...э..., - вдруг закряхтел Филиппок. - Я эту падлу знаю. Пацан, ты почему из общей кружки пьешь? Ты ведь педераст?

Парень испуганно замотал головой. Кто-то сильно ударил его в челюсть. Парень упал. Ишь, падла, с общей кружки пьет, - сказал Филиппок. - Сказал бы сразу, что пидар, так ничего бы не было. Паренька потащили на нары насиловать.

- Не надо! Не надо! - умолял он. Потом попытался сопротивляться, но ему поставили под горло заточенный под нож черенок ложки.

- А давай его в рот, - предложил кто-то.

- Еще откусит, - возразил другой.

- А у меня ложка есть, - сказал Филиппок. - Я ложку пронес. Мы в рот ему ложку засунем, так он ничего не сделает".

Опасения второго насильника не всегда беспочвенны:

"Начальник изолятора Ян-Луна и два его кореша решили утолить свою половую потребность, - пишет Л.Консон в "Лагерных историях". - В изолятор посадили корейца-отказчика. Грозя ножом, они заставили его ртом утолить их похоть. У Яна-Луна кореец откусил начисто". Помимо ложки, для избежания подобных коллизий в рот насилуемого иногда вставляют распорки в виде костяшек домино.

"Опедерастить" жертву и таким образом навсегда превратить ее в парию можно не обязательно посредством гомосексуального изнасилования: достаточно, например, на мгновение прижать половой член к ее губам. В правозащитной литературе документировано немало случаев, когда власти натравливали насильников на непокорных заключенных. В "Хронике текущих событий" сообщается, к примеру, что администрация чистопольской тюрьмы пригрозила политзаключенному В.Балахонову подсадить к нему в камеру "уголовников, которые его изнасилуют".

В издательстве "Посев" в 1975 году вышла брошюра "Пытки политзаключенных в тюрьмах Грузии", в которой приводятся многочисленные примеры того, как грузинские следственные органы используют гомосексуальное изнасилование для обработки арестованных. Самым примечательным документом, содержащимся в брошюре, является "Заявление - Показание "Корень зла" Юрия Цирекидзе, который в течение многих лет был информатором ("актером" на официальном языке) грузинского уголовного розыска. В другом документе брошюры говорится, что "Цирекидзе пытал другого заключенного Мичиташвили и даже совершал с ним акт мужеложства всякими изощренными способами". Цирекидзе и сам был завербован, когда ему пригрозили изнасилованием:

"Жестоко избивая при помощи агента Васо Бекурашвили, который сидел под фамилией Бегошвили Гайоз, и угрожая его опидарасить, его сделали внутритюремной "наседкой" - агентом".

Наконец, о причинах, по которым заключенный может подвергнуться гомосексуальному изнасилованию, пишет в очерке "Политический бытовик" Николай Серков:

По воровскому закону насильственному опедарастиванию подлежат: 1. Лагерные "активисты" (то есть лица, уже "опедерастенные" администрацией); 2. Заключенные, сидящие за растление малолетних (несовершеннолетних), раньше - за изнасилование, но сейчас, в связи с огромным увеличением количества людей, сидящих за изнасилование (данные 1970-х годов, авт.), произошла переоценка, и кандидатами в обязательные педерасты назначают узкую группу несомненных насильников, то есть растлителей малолетних.

Как пишет доктор Штерн, по ночам заключенные в его бараке часто слышали крики жертв группового изнасилования; нападавших обычно было пятеро: четверо держали жертву за руки и за ноги, а один насиловал. Наутро свежеиспеченный пассивный педераст перебирался в отсек барака для "петухов", садился с ними за специальный обеденный стол в столовой и начинал пользоваться специальной раковиной, отведенной в туалете для "петухов". На работу (обычно самую грязную, тяжелую и опасную) он также выходил теперь вместе с ними.

Штерн рассказывает о гомосексуальном борделе, который держал в лагере ИТК-12 блатной по кличке Волга. У Волги было несколько проституток, носивших женские имена (Женечка, Светочка) или ласкательные прозвища (Ягодка) и получавших за услуги когда рубль, когда банку консервов, а когда пачку сигарет. Наиболее популярные педерасты брали со своих клиентов по пять рублей, а те, кто соглашался сопроводить анальное сношение оральным (так называемая "вафля в шоколаде"), получал даже до десяти рублей.

Начиная с Мельшина, политзаключенные описывают это явление с оттенком брезгливости, и создается впечатление, что все они держатся от тюремного мужеложства в стороне. Это представление пытается поколебать А.Гидони, в чьей книге "Солнце идет с Запада" мы находим следующее заявление:

"Будучи политзаключенным, я описываю лагерную жизнь так, как я ее видел в политическом лагере 50-х годов. Мои критерии оценок связаны с моим тогдашним статусом "политического", однако я не желаю ничего приукрашивать и ни в чем лицемерить. Вот и теперь, дойдя до проблемы секса в условиях тюремно-лагерной жизни, я хочу быть совершенно откровенным. Мне непонятно жеманство некоторых авторов, пишущих на лагерные темы с позиции лицемерной "моралистики". Так, например, Анатолий Марченко, касаясь проблемы гомосексуализма, изобразил в книге "Мои показания" эту проблему так, будто гомосексуализм процветает только среди уголовников. Что же касается политических заключенных, то это, дескать, существа из железа и стали, которым всякие там "извращения" не ведомы. А уж если такой грех и случается, то лишь из-за "тлетворного влияния" уголовных элементов.

Марченко пишет: "Вообще гомосексуализм проникает и в политические лагеря - вместе с попадающимися туда уголовниками. Но положение педерастов здесь совсем другое, чем в бытовых лагерях. Их презирает вся зона..." И далее:

"...В политических лагерях педерастов мало, они все наперечет, заключенные знают их лучше, чем начальство, и стараются не общаться с ними".

Все это совершенно искаженная картина истинного положения вещей. Она нарисована с точки зрения какого-то лицемерного "пуританства". На деле, разумеется, гомосексуализм в политическом лагере развит в той же степени, какая предопределена условиями соединения массы мужчин при многолетней их изоляции от женщин. Правда, среди политических гомосексуальные отношения лишены того цинизма, который характерен для нравов уголовников и отношения между партнерами держатся, как правило, в секрете. Но сам по себе гомосексуализм - это чрезвычайно важный фактор для понятия жизни политзаключенных. Можно поручиться, что молодой мужчина, оказавшись в лагере, стоит (если он не импотент) перед выбором, онанизм или гомосексуализм? Конечно, о вкусах не спорят и каждый может предпочесть мастурбационный оргазм гомосексуальному. Однако ханжеские нападки на гомосексуализм ничего, кроме лицемерия и половой слабости, или приверженности к оному, не выражают. Я не говорю об особенных случаях среди религиозников, которые имеют свои средства удержания плоти, но авторам типа Марченко лучше бы не касаться проблемы гомосексуализма, если они не готовы о ней говорить с абсолютной честностью".