Я всегда удивляюсь, когда датой принятия закона, запрещающего гомосексуализм, называют 1933 год. На самом деле закон был принят и опубликован в 1935-ом году 8-го марта. Этакий элегантный подарок к женскому дню. Подписан был закон М. Калининым и Енукидзе, о котором в то время говорили, что он сам грешил в этом направлении: т.е. любил и балетных девочек и мальчиков. Вообще Енукидзе любил театр, часто бывал в Большом на балете, может, отчасти, это и послужило поводом к сплетням о нём.

Казалось бы, какая связь между гонениями на гомосексуализм и поджогом Рейхстага? Дело в том, что в деле о поджоге, подставным лицом был некий Ван дер Люббе... о котором у нас кроме как "гомосексуалист Ван дер Люббе" ни в одной газете не писали. На это последовала реакция западной прессы: появились высказывания такого рода - напрасно, мол, Советский Союз так кичится своей коммунистической моралью, на самом деле мы знаем, что в Москве у иностранных посольств ходят мальчики, и за галстуки занимаются с иностранцами тем чем, те хотят.

- ... Я не хочу этого говорить... Ну так вот, за красивые галстуки. Подобные заявления наверняка послужили дополнительным поводом для принятия этого закона.

Как я уже сказал, статья была опубликована 8 го марта 1935 г. Но сами репрессии начались как будто бы раньше, но тогда людям приписывали то связь с иностранцем, то различные политические дела. Надо сказать, что к тому времени многие стали вести себя действительно вызывающе, развязно, напоказ, стараясь шокировать публику.

- Я бы не хотел об этом говорить. Статья не была "расстрельной". Когда арестовывали моего друга, то следователь ему прямо заявил: Я могу приписать Вам связь с иностранцем потому, что мы знаем, что вы удалялись с ним ночью в темноту, но это очень напоминает и другое, а именно - гомосексуализм. Вот я могу вам предложить ту или иную статью на выбор. Ещё гуманный следователь попался. Мой приятель выбрал второе, потому, что это каралось не так строго как "связь с иностранцем". Приятель был сослан.

Тогда вообще всё было шатко и хрупко, все ждали ареста, во всяком случае, я, возвращаясь домой всегда смотрел на окно не идёт ли обыск, не горит ли свет - соседи могли открыть дверь и в квартире уже мог идти обыск.

Правда, у меня был повод, связанный с нашей сегодняшней темой. На меня донесла соседка. Перед этим она попросилась ко мне в комнату - в моём шкафу хранились какие-то её вещи. Она вошла, а у меня был в это время молодой, даже очень молодой человек. Надо сказать, что моей страстью были театральные электрики, страстью какой-то поголовной, и даже потом, когда я переехал в другой город, а затем в третий, всё это продолжалось. Но я был очень робкий мальчик, тогда.

Вспоминаю один эпизод: у нас в театре было два электрика. Один старший, а другой молодой - ученик. Мы оба к нему стремились и... столкнулись друг с другом. На этой почве.

Но, повторяю, тогда все ждали ареста. Уверен, что и меня не миновала бы сия чаша, если бы не предупреждение от моего знакомого, уже сидевшего в пересыльной тюрьме. Через свою мать он передал мне, чтобы я уехал из Москвы.

Я, возможно, ещё и раздумывал бы над предложением поработать в другом городе, но после такого предупреждения, принял предложение и не жалею об этом. В том городе как раз создавался новый русский драматический театр, и я за три года сыграл более 18 ролей. А что для актёра главное? Играть! Не сидеть в академическом театре и ждать, когда кто-то умрёт или уйдёт от какой-то роли и тебе останутся одни объедки.

Вспоминаю, что слово ГОЛУБОЙ появилось не так давно - лет 20-30 назад. Перед войной придумывали такие названия: вдруг говорили - а он ленинградец? - Да, ленинградец. Или ещё СВЯТЫЕ: потому, что в общественных уборных были такие писсуарчики кругленькие, их называли "часовнями", а людей в них входящих - "святыми". Потом были и другие названия.

То, что вы теперь называете "плешкой", тогда находилось на Комсомольской площади. Там, прямо под железнодорожным мостом есть такой круглый скверик... Потом собирались на Цветном бульваре.

Сказать, что были какие-то шумные дела, связанные с введением статьи, я не могу, но потом, уже, много после, всплывали подробности и их особенно любили смаковать и раздувать, как всегда, в среде близкой к театральной, порой приплетая сюда и людей совсем далёких от этой темы.

Вспоминаю Юрия Михайловича Юрьева, который долгие годы служил в театре (тогда актёр обязательно СЛУЖИЛ, а не работал). У него был друг из театра оперетты. А Юрий Михайлович был человек весьма и весьма богатый, так вот, умирая, он составил завещание на своего молодого друга. Когда тот, сразу после похорон, пришёл с кладбища, то его немедленно арестовали. Пропал человек, бесследно пропали богатые коллекции, собранные Юрьевым.

Вадима Козина сослали именно по этой теме, несмотря на то, что он был очень популярен.

К тому времени в Москве был один театр, который стал, так сказать эпицентром "таких" взаимоотношений, в театре было много молодёжи, и казалось, что молодёжь специально подбирают по этому признаку. Вели они себя очень раскованно, называя себя в женском роде, придумывая различные клички. Была Глория, была одна Фрида, она меня очень домогалась, а я надо вам сказать был мальчиком молодым, скромным, очень робким и всего боялся. Поэтому у нас с ней ничего не было.

Вообще и среди балетных, и среди "таировцев" было много таких, но я держался в стороне, хотя меня приглашали в компании. Моя страсть к электрикам перевешивала.

Как я уже сказал, жизнь в другом городе для меня пошла на взлёт и в творческом плане и в личном. Там я почему-то почувствовал свободу.

Как-то ко мне привели в номер молоденького мальчика. Час был ранний, я ещё лежал в постели и вот этот мальчик быстро разделся, сразу лёг в постель, и прикоснувшись ко мне, тут же кончил. После чего я сказал тому, который привёл его ко мне: "Не надо мне такого! В следующий раз я познакомлюсь с ним за руку, и он кончит! На черта он мне нужен!"