Говоря о гомосексуальности, отечественные и западные исследователи чаще всего делают акцент именно на перверсивности межполовых взаимоотношений, что достаточно банально. Каждому сколько-нибудь грамотному читателю понятны и правовая точка зрения, подразумевающая естественное право любого человека на свою личную жизнь, и физиологическая, рассматривающая генетическую составляющую этой перверсии, и, конечно, психологическая сторона вопроса, изучающая формирование личности в социальной и исторической среде.

Однако нас в данном случае интересует еще одна сторона гомосексуальности - эстетическая. Конечно, она не может рассматриваться в изоляции от все того же исторического и социального контекста и не менее других важна для понимания природы этого явления, способна объяснить и конфликты, которые возникают между "темным" большинством и "образованным" меньшинством, и опасную привлекательность, которая скрывается в любой "инакости", в данном случае - "сексуальной".

Начнем с понятия "кэмп", сформулированном знаменитой американской писательницей Сьюзен Зонтаг в одноименном эссе. Позднее она пыталась даже отказаться от него, поскольку не была согласна с тем значением, которое было придано этому тексту ее читателями.

Речь идет о той степени и форме чувствительности, которую некоторые американские культурологи определяют как кэмп. На протяжении пяти-шести страниц своей книги Зонтаг пытается выяснить, что это такое. Задача сложная, поскольку понятие "кэмп" можно определить только условно. "Сущность кэмпа - это любовь к неестественному, к искусственному, к преувеличениям. Соображения вкуса играют определенную роль в реакции на людей и произведения искусства. Существует визуальный вкус, эмоциональный, существует вкус в области искусства и морали. Во вкусе нет ни системы, ни доказательств. Однако существует нечто вроде логики вкуса: постоянная чувствительность, которая лежит в основе и взращивает тот или иной вкус..."

Если попытаться пересказать дальнейшие тезисы статьи, то они сводятся к тому, что этот термин определяет совокупность прежде всего произведений искусства и их авторов, определенную систему эстетических ценностей, а также несколько ироническое отношение к банальностям и стереотипам, распространенным в эстетически развитых кругах. Примечательно, что эти круги автор определяет именно как гомосексуальные. То есть перед нами попытка систематизировать эстетические вкусы сексуальных меньшинств.

Зонтаг приводит ряд произвольных примеров кэмпа - светильники от Тиффани, рисунки Обри Бердслея, "Лебединое озеро", кубинский певец Ла Лупе, женская одежда 20-х годов...

Этот список можно легко продолжить, например, перечнем выдающихся людей, ставших культовыми в этом чувственном эстетическом пространстве: Габриел Д'Аннунцио, Тамара де Лемпика, князь Феликс Юсупов, Рудольф Валентино, Ида Рубинштейн, Жаклин Онассис, Алла Назимова, Грейс Джонс, Эрте, Марлен Дитрих, Сальвадор Дали и т.п. Можно дополнить его перечнем предметов и любимых понятий: "шампанское", "Берлин", "кокаин", "эксгибиционизм", "лилии", "мотоциклы", "монокли", "полицейские", "солнечные очки", "арт нуво", "Некоторые любят погорячее" (кинофильм) и т.п. Специальная энциклопедия даст, несомненно, более полный список того, что следует любить "просвещенным" молодым людям. И все же понятно, что такой перечень напрямую не связан с сексуальной доминантой.

Кэмп подразумевает определенную "искусственность" тех явлений, которые культивируются, их театрализованность или даже гротескность. В этом смысле искусственные пластиковые цветы куда лучше цветов живых, а ирония должна непременно сопутствовать вашему взгляду на окружающих... Ирония как способ защиты чувств нежных и порывов откровенных...

"В качестве индивидуального вкуса, - пишет Зонтаг, - кэмп приводит к поразительной утонченности и к сильной преувеличенности. Андрогин - величайший образ чувствительности кэмпа".

То есть перед нами возникает достаточно стройная система эстетических ценностей, которая уже четко сформирована к концу XX века. (Она расширена за счет эстетизации нацистской символики, против чего решительно выступала Зонтаг.) Эта система вполне узнаваема, и оказавшись в среде представителей богемы самых разных стран, вполне вероятно, что вы столкнетесь в чем-то со схожими вкусами, одними и теми же кумирами и любовью к одним и тем же произведениям искусства.

"...Наш гений процвел, например, в самом пустом кисейном искусстве - в балете. Ясно, что нами он и создан. Танец ли это буквально и всякий шлягер, или любое другое художество, когда в основе лежит услада... - по-своему интерпретирует Зонтаг Евгений Харитонов. - Мы втайне правим вкусами мира. То, что вы находите красивым, зачастую установлено нами, но вы об этом не всегда догадываетесь".

Харитонов не использовал слово "кэмп", хотя вполне вероятно, что и знал о статье Зонтаг, написанной в 1964 году. Сам же термин был впервые введен в литературный контекст английским писателем Кристофером Ишервудом в романе "Мир вечером" еще в 1954-м. Герой этой книги доктор Чарльз Кеннеди поучает своего друга: "Низкий кэмп - это женственный паренек с обесцвеченными волосами, в большой шляпе со страусиновыми перьями и боа, пытающийся подражать Марлен Дитрих. Да, в определенных кругах это называется кэмп, но это совершенно испорченная форма". То есть вульгарная. Но есть и "высокий кэмп" - что "нечто более существенное. Это, например, весь эмоциональный фон балета и, конечно, барокко. Понимаешь, у кэмпа весьма серьезная основа. Нельзя назвать кэмпом то, к чему ты не относишься серьезно".

(Нередко можно услышать упреки в вульгарности тех или иных эстрадных исполнителей, их манеры, их поведение вызывают раздражение аудитории. В том-то и дело, что всякий раз мы сталкиваемся в этих случаях именно с "низким кэмпом", по определению Ишервуда: общий низкий культурный уровень населения сказывается и на этой "эстрадной" его составляющей. Мало того, приезжая в столицу из глубокой провинции, молодые люди усваивают именно самое легкое - поверхностные вульгарные манеры, некорректный стиль общения, пародийность, кривлянье... Ну а если учитывать, что едва ли не 50% мужского населения страны имеет за плечами тюремный опыт, то можно наглядно видеть, как эта "приблатненность" в лексике и поведении накладывает на этих людей свой неизгладимый отпечаток. Причем в равной степени как на депутатов Государственной думы, так и на завсегдатаев злачных мест.)

Таким образом, можно полагать, что многие из конфликтов, возникающих по отношению к гомосексуально ориентированной аудитории, носят ярко выраженный эстетический характер: одетый в грязные носки и рубашку, не принимающий душа и дурно пахнущий человек всегда будет чувствовать себя некомфортно в соседстве с человеком аккуратно и модно одетым. Свое право на дурной запах такой человек всегда стремится защитить самым простым способом - агрессией по отношению к индивидууму, пользующемуся мылом и одеколоном. Но эта же его агрессия может проявляться не только по отношению к людям иной сексуальной ориентации, но и просто ко всем, кто чист и аккуратен... То есть налицо именно чисто эстетический конфликт. Примеров таких конфликтов достаточно.

Пожалуй, самый известный из них - судебное преследование Оскара Уайльда в Англии конца XIX века. Формально Уайльда присудили к тюремному заключению за недостойное публичное поведение (выразившееся в его гомосексуальных связях), хотя в процессе суда и не было доказано, что его поведение носило именно такой, непристойный, характер. Однако лейтмотив истории заключался именно в том, что Уайльд был эстетом и денди, был талантливым и успешным. То есть он не просто сознательно выделялся из общества, но и провоцировал его на ответную реакцию.

Сегодня мы понимаем, что главное, что привнес Уайльд в культуру, это не столько пьесы и сказки, сколько восприятие красоты и эстетики как самодостаточной силы и одного из способов изменить общество. Напомню, что первая слава пришла к Уайльду во время его выступлений в Америке с лекциями об "эстетизме". "Эстетизм - это поиски проявлений прекрасного", - так отвечал писатель любопытным американским корреспондентам, которые с радостью тиражировали его идеи. Впрочем, противники "эстетики" неоднократно порывались тогда избить этого ирландского выскочку (иногда это удавалось). Так возникал тот конфликт между красотой и реальностью, между личностью и обществом, который перерос позднее в судебное преследование.

Проходя американскую таможню, Уайльд заявил: "Мне нечего декларировать, кроме собственной гениальности". Уже первое его выступление внешне шокировало публику. Он вышел на сцену в черных бриджах чуть ниже колен, обнажающих щиколотки, и черных чулках. "Странно, - писал Уайльд позднее, - что пара шелковых чулок способна всколыхнуть целую страну". Темно-фиолетовый просторный пиджак, подбитый бледно-лиловым атласом, низкие туфли с блестящими пряжками, пышные кружева на запястьях, а также вместо галстука поверх отложного воротника...

Своим размышлениям о кэмпе Сьюзен Зонтаг предпослала несколько цитат из Уайльда: "Следует либо быть произведением искусства, либо одеваться в произведения искусства", "Жизнь слишком серьезная вещь, чтобы говорить о ней серьезно".

Воспринимая себя с точки зрения искусства, Уайльд перегнал эпоху. Начав писать, он заговорил афоризмами. Увлекшись пьесами, превратил их в пикировку остроумцев. Став законодателем мод, начал одеваться вызывающе. В конце жизни он писал: "Я был символом искусства и культуры своего века. Я понял это на заре своей юности, а потом заставил и свой век понять это". Возмущая обывателей черными сюртуками с шелковыми лацканами, великолепными редингтонами, светлыми панталонами и галстуками зеленого шелка, шведскими перчатками стального цвета, лакированными штиблетами и шелковым цилиндром для любого времени года, Уайльд показывал им пример нового отношения к себе самим. Он не боялся иронически акцентировать свою женственность, даже если это могло свидетельствовать об изнеженности или слабости. Когда одна дама спросила Уайльда, отчего у того такой утомленный вид, он ответил, что страшно устал, поливая цветок. Взгляд Уайльда обычно был сосредоточен на деталях, писатель утрировал мелочь и придавал ей символическое значение. Неслучайно среди атрибутов денди так часто присутствовали монокль или лорнет, о которых упоминала Зонтаг.

Имели ли все эти детали отношение к сексуальной перверсии? Безусловно. Но только в той степени, в которой являлись продолжением личных вкусов. Другое дело, что стремление к этой эстетизации и себя самого, и окружающего пространства нередко уже само по себе лежит в сексуальной плоскости.

Гомосексуально ориентированный человек чаще всего интровертен. Его импульсы направлены на самого себя. Именно себя он изучает в зеркале и именно похожего на себя ищет в друзья или любовники. То есть его собственные мужские или юношеские эмоции волнуют и интересуют куда больше абстрактных женских. По сути, каждый из таких людей - Нарцисс, иными словами - все тот же "цвэток". Он не ориентирован на продолжение рода, то есть на элементарные инстинкты, ему, эстету и денди, любовь к детям свойственна в наименьшей степени. Он чаще всего один на один со своими эмоциями и переживаниями, внутренним миром, обостренным чувством ранимости. Отсюда его стремление к гармонизации, красоте, украшательству. В том числе - украшательству самого себя. Мода, балет, искусства - самые характерные формы "искусственной красоты" (по Зонтаг), в которых он способен добиться успеха. Распространенное заблуждение - смешивать сексуальный контакт со стилем жизни и поведения. Не каждый мужчина, имевший секс с другими мужчинами, гомосексуален. Как, впрочем, не каждый гомосексуал ведет активную сексуальную жизнь. По американской статистике, в среднем 48% всех мужчин "имели в своей жизни неслучайные половые контакты с лицами того же пола", но только около 10% из них имели такие связи постоянно. То есть только 10% являются (или могут являться) теми людьми, которые способны не только воспринимать красоту, но частично ее создавать. (Это уже по Харитонову.)

Таким образом, происходит вполне естественный эволюционный процесс - рост культуры в обществе приводит к росту потребления и как следствие - повышению критериев отбора потребляемого продукта. Если в начале эти критерии сводятся к количественным показателям, позже - к качественным, то еще позже необходимым условием их потребления становятся и эстетические характеристики: удобство упаковки, красота, индивидуальность, гармоничность, уникальность, изящество и т.п.

То есть товар, под которым мы можем подразумевать и окружающее пространство, и городскую среду, и те же самые средства потребления и производства, начинает оцениваться более строго. Он, этот товар, вынужден меняться. Но, изменившись, он меняет и тех самых людей, которые его потребляют. Оказывает на них опосредованное воздействие. Не случайно в развитых странах (странах с развитой экономикой и высоким доходом) количество гомосексуально ориентированных людей постоянно увеличивается, меняется их статус, меняется социальная картина общества. Можно сказать, что все большее количество людей начинает эстетику ставить выше практицизма. (В последние годы куда больше 10%.) Зонтаг пишет в своем эссе о том, что "самые утонченные формы сексуальной привлекательности заключаются в нарушении чьей-либо половой принадлежности..." Таким образом, утонченность - больший вкус и гармония, кроме внешнего, имеют и более интимные следствия, а сексуальная толерантность (терпимость) становится неотъемлемой частью развитого цивилизованного общества. И наоборот, стремление запретить "иную" жизнь своих граждан отличает все тоталитарные режимы (Гитлера, Сталина, Кастро, Мао...) и религии (мусульманство, в частности, как самую регрессивную из них).

"Наша легковесная цветочная разновидность с неизвестно куда летящей пыльцой должна быть осмеяна и превращена прямым грубым здравым смыслом простого народа в ругательное слово. Чтобы юные глупые мальчики, пока мужское стремление не утвердилось в них до конца, не вздумали поддаться слабости и влюбляться в самих себя. Ибо, конечно же, и в этом не может быть (у нас) никаких сомнений, но мысль эта крайне вредна и не должна быть открыто пущена в мир (чтобы не приближать конца света с другой стороны), но это так: все вы - задушенные гомосексуалисты; и правильно, вы должны раз и навсегда представить себе это занятие жалким и поганым и вообще его не представлять. А что все вы - мы, ясно, как Божий день", - все тот же Евгений Харитонов с долей вызова и превосходства воспринимает свое положение как изгоя вполне естественным и закономерным.

И действительно, та же великая Римская империя рухнула под наплывом варваров именно тогда, когда чувственность (добавлю - и сексуальная раскрепощенность) превысила естественный инстинкт самосохранения, когда притупилось ощущение опасности, а общество исчерпало энергию противостояния. Уровень культуры римлян стал значительно выше окружающих их племен и народов. Рим пал и вновь сравнялся с варварами.

Процитирую "Ожидание варваров", одно из самых знаменитых стихотворений Кавафиса:

Зачем на площади сошлись сегодня горожане?
Сегодня варвары сюда прибудут.
Так что ж бездействует сенат, закрыто заседанье,
Сенаторы безмолвствуют, не издают законы?
Ведь варвары сегодня прибывают.
Зачем законы издавать сенаторам?
Прибудут варвары, чтобы издать законы.
Зачем наш император встал чуть свет
И почему у городских ворот
На троне и в короне восседает?
Ведь варвары сегодня прибывают.
Наш император ждет, он хочет встретить
Их предводителя.
Давно уж заготовлен
Пергамент дарственный. Там титулы высокие,
Которые пожалует ему наш император /.../
Однако что за беспокойство в городе?
Что опустели улицы и площади?
И почему, охваченный волнением,
Спешит народ укрыться по домам?
Спустилась ночь, а варвары не прибыли.
А с государственных границ нам донесли,
Что их и вовсе нет уже в природе.
И что же делать нам теперь без варваров?
Ведь это был бы хоть какой-то выход.

...Двойственность сегодняшней ситуации очевидна. С одной стороны, общество не может идти иначе как путем медленного, вынужденного, но все же роста благосостояния своих граждан (для России это нетрудно). Рост благосостояния непременно должен привести к большей независимости и самостоятельности населения. (Отмечу, что до сих пор в России, в отличие от других европейских стран, нет ни одной организации, выражающей интересы своих "меньшинств".) Но с другой стороны, в период экономической нестабильности, оно, общество, вынуждено любыми способами активизировать свои иссякающие возможности в борьбе с культурой (понимаем под этим словом в данном контексте "эстетику"), или, точнее, в борьбе за то, чтобы народ оставался агрессивным, невежественным, культурно недоразвитым. Это один из самых легких способов удерживать над ним контроль.

Отсюда и казалось бы неожиданные инициативы люмпенизированной, экономически и эстетически неразвитой части этого самого народа. И для решения этой двойственности необходимо однозначно определиться, частью какого континента мы являемся и готовы ли реально к интеграции в мировое сообщество...

Таким образом, мы можем предполагать, что в основе большинства исторических конфликтов лежит эстетическое противостояние люмпенов и элиты. Запрет на всякого рода действия перверсивного характера не мог заставить от них отказаться, но, с одной стороны, вынуждал их скрывать, а с другой - давал повод для шантажа и становился эффективным средством борьбы с инакомыслием. Фактически он и превращался в такое инакомыслие со временем.

Герой знаменитого фантастического романа братьев Стругацких "Трудно быть богом" вынужден находиться в иной цивилизации и активными личными действиями, внедряясь в число местной средневековой знати, должен способствовать росту ее "эстетизации". Иными словами, культуры, образованности, силы, самостоятельности. Он спасает от костра "чернокнижников", внедряет через своих любовниц моду на "носовые платки". Эффект налицо. Но его "Рим" окружен религиозными варварами. Он живет в постоянном их ожидании и в конце концов волны серости захватывают эту культивируемую страну точно таким же образом, как сорняк поглощает возделанную клумбу.

История культуры любой страны - это во многом и история перверсий. Нет смысла перечислять имена деятелей культуры (или науки, или государства...), отдавших дань увлечению собственным полом. Мужская дружба вне зависимости от того, какую форму она может принимать, является тем крепким союзом, цель которого всегда именно самосовершенствование. Отсюда и выдающиеся результаты этой "шлифовки" характеров и талантов.

Но только тогда мы можем говорить о культуре, когда этот термин будет распространяться и на этику человеческих взаимоотношений.

Никому не приходило в голову упрекать в конце XIX - начале XX веков Михаила Кузмина в иной сексуальной ориентации, в страсти к цветным жилеткам, искусственным цветам, духам и легкомысленным песенкам. Скорее наоборот, эта его легкость помогла формированию великой чувственности Cеребряного века, давшей столь сильный толчок к развитию отечественной культуры, что его энергию мы ощущаем до сих пор. Несмотря на целый последующей век безнравственности и гибели. Эта чувственность Кузмина отразилась в дягилевских балетах, сомовских портретах, воздушных прыжках Нижинского, трагических стихах Ахматовой, взвинченных поэмах Цветаевой... в том празднике, который предшествовал беде. Личная жизнь поэта не становилась предметом обсуждения до тех пор, пока он сам не считал возможным это сделать, превратив ее уже в факт искусства.

Вернусь к Харитонову. Он был единственным русским писателем, размышлявшим в своих текстах 70-х годов на тему сексуальной перверсии в культурном и религиозном контексте. "Если бы не мы, - писал он в "Листовке", - вы бы сильнее склонялись во вкусах к плотскому, кровопролитному. С оглядкой на нас, но не всегда отдавая себе в этом отчет, вы придавали высокое значение игровому и нецелесообразному... Мы, как избранные и предназначенные, должны быть очерчены неприязненной чертой, чтобы наш пример не заражал". Даже в этих его строках четко прописана ситуация конфликта и противопоставления - этического и эстетического. "Мы" и "вы", "мы" и "они". Понятно, что никакое общество не может обойтись без цветов, как бы этого кому-то ни хотелось. И по большому счету, чем больше цветов будет в нашей жизни, тем будет больше праздника. А разве это плохо?