Попытаемся проанализировать, что такое воинский гомоэрос и гомосекс. Прежде всего отметим, что при определенном устройстве "воинского обслуживания" (назовем так!) той или иной цивилизационной модели отношения гомо возможны именно в качестве нормативных. То есть: совершенно нормативны, "законны" и желательны (и даже непременны) отношения гомо в системе дружинного воинства. Почему? А вот причины весьма конкретны.

"Дружина" - воинская корпорация, корпоративное объединение формируется в цивилизационной модели, где правитель одновременно (и как правило) исполняет и функции полководца. Устройство подобного общества - родовое (зачастую даже еще не родо-клановое). В отличие от "людей рода" - основной единицы подобного общества, связанных "кровным", "физиологическим" родством; объединение дружинников основано на отношениях "вне рода", "вне кровного родства"; более того, принципиально подчеркивается пренебрежение подобным родством. Любопытно, что элементы подобных прототипных идеологических построений благополучно (хотя и в более или менее одиозном виде) дожили до наших дней. Так, на территории Балканского полуострова, где институт разбойничьих дружин просуществовал до второй половины XIX века, существовали разные варианты поговорки: гайдук (участник подобного объединения) не кормит мать, не женится, не устраивает хозяйства и др. варианты. Так называемые "солдатские" песни с конструкциями типа: "наши жены - пушки заряжены" достаточно известны. Популярен фольклорный сюжет: дружинник, отталкивающий "женщину рода" (мать, сестру в поздних интерпретациях), препятствующую его уходу; так юноша Бошко отталкивает свою сестру Милицу в одном из сюжетов сербского Косовского цикла. Уже при наличии института регулярной (или прототипной регулярной) армии мотив отталкивания или даже и убийства (ритуального, по сути) "женщины рода" как символического "препятствующего" начала трансформируется, все более изменяясь и, что называется, "смягчаясь", в классический мотив европейской поп-культурной модели: прощание "солдата" с "любимой", акцентуация "ожидания". Ханжество и определенная бессмыслица в данном случае бьют, что называется, в глаза. В форме лапидарного приказа (такого "монженеральского") подобная суровая установка сформулирована Симоновым. Известное: "Жди меня"... (Впрочем, Симонов всего лишь переиначил более тонкое Николая Гумилева: "Жди меня, я не вернусь.") Подсознательно ощущая ханжество и, в сущности, неестественность ситуации, поэт дирижирует чувствами посредством повелительных конструкций, варьируя короткую рубленую команду "Жди!.." И... нечаянно (или как бы нечаянно) проговаривается: "Только очень жди." Очень! А еще лучше звучало бы: "Все недождавшиеся, как мужчины, так и женщины, будут расстреляны"... Что оно такое, общество, невротизированное подобными установками? То есть тысячи и тысячи мужчин, "призванных в армию", то есть "непрофессионалов", оказываются под прессингом официального запрета на сексуальные контакты. На другом полюсе - другие жертвы этого запрета - жены и невесты "в тылу". Любопытно, что советские писательницы Г. Николаева, Ю. Капусто, В. Панова осмелились едва ли не в полный голос сказать об этой трагической ситуации. Возможно также, что не все молодые люди знают сегодня, что "советская женщина-военнослужащая" получала короткий отпуск "по беременности и родам", и затем, почти тотчас обязана была вернуться "на театр военных действий". В известной пьесе В. Розова "Вечно живые" (по ней поставлен фильм "Летят журавли") героиня всего лишь... вышла замуж, зная, что ее жених пропал без вести. Но за этот "проступок" автор наказывает ее пожизненным одиночеством и заставляет произносить самобичевательные монологи. В повести П. Распутина "Живи и помни" (ага, снова повелительное наклонение!) крестьянин Андрей Гуськов бежит из армии, жена Настюха прячет его. Поставленные в силу законодательных установок "вне общества" оба гибнут: женщина кончает с собой, мужчина бежит без надежды на спасение. Впрочем, абсолютно ясно, что именно подобные идеологические установки и порождают, продуцируют пресловутую "двойную мораль" и то, что именуется традиционно "развращенностью", то есть практически перманентное нарушение официальных "повелительных наклонений", поскольку люди хорошо понимают, что пунктуальное следование всем этим "очень жди" и "помни всю жизнь" просто-напросто грозит уничтожить их, лишая возможности слишком многих физиологических отправлений...

Таким образом, такая модель воинского обслуживания как регулярная армия формирует, в сущности, некое сложно устроенное "культурное пространство", прежде всего характеризующееся колоссальным разрывом между "идеалами" и "действительной жизнью". Чего греха таить, это постоянное и мучительное для человека противоречие, это доминирование ханжества производят дурное впечатление; но, судя по всему, регулярная армия в качестве "цивилизационной доминанты" - неминуемый этап развития, неминуемый этап того самого пути человечества, другой вопрос: насколько люди способны, осознав, откуда они пришли и куда они идут, сделать свое существование менее мучительным и ханжеским...

Впрочем, мы далеко забежали, и потому... быстро-быстро - назад к дружине... Она - простой, просто и естественно устроенный институт, и продуцирует весьма простую, непротиворечивую культуру, (И - опять же - другой вопрос: возможно ли задержаться на этой стадии простоты, естественности и непротиворечивости? Нет, вероятнее всего, невозможно. Но, быть может, возможно достижение гармонии после того, как человечество обогатило и утончило себя веками противоречивости?)... Итак, прежде всего: дружинник выходит из "рода" и вступает в корпоративное объединение, причем его место теперь регламентировано не родовыми, "кровными" связями, но во многом качествами его личности, его собственной одаренностью. Дружины по самой сути своей - малочисленны. Вооружение, конь, доспехи - все это стоит недешево. Структура дружинного боя - ряд одновременно происходящих поединков. Итак, в бою вычленяется некая "единица" - "пара": "я и враг". "Помощь" поединщикам, нападение "третьего лица" на "врага" не приняты "дружинным кодексом", осуждаются как некорректность, "вероломство". "Враг", "человек из другой дружины", будучи побежден в "честном бою" (корректном, "невероломном") сравнительно легко преображается в "друга"... Вот как это описано, например, в русской сказке из собрания А.Н. Афанасьева "Иван-царевич и Белый Полянин":

"Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились ... Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и занес над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин: "Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду". Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом."

Нарисованную яркую картинку правильнее будет полагать отражением некоего ритуального "посвящения в младшие", включавшего ритуальную имитацию поединка и сугубо сексуальные ритуальные действия: поцелуй и... коитус (как мы далее увидим). Но кем же становится Белый Полянин для Ивана-царевича - "сыном" или "меньшим братом"? Судя по всему, "отец" в подобные тексты "залегает", что называется, вследствие определенного смешения понятий о "старшинстве и меньшинстве" (не забудем, что записи, подобных текстов сделаны поздно, не ранее второй половины XIX века; информаторы-рассказчики не осознавали в полной мере смысловой нагрузки излагаемых сюжетов). Как правило, в подобных текстах фигурирует "меньшой брат", "большой брат", "дядька" (и сразу вспомним армейского "деда" и именительный множественного - деды, с несомненным аналогом - "дядья"). Как мы уже определили, "единицей" дружинного устройства является - пара", "старший и младший". Причем формирование именно такой "единицы" - удивительно естественный процесс. "Младший" - лицо, подвергающееся боевому обучению, его учат приемам ведения поединка. Но при этом "младший" - не "слуга"; функции "слуги" он иногда принимает лишь на короткое время "учебного искуса". Естественно, что приемам поединка "один на один" и обучаются "один на один", а не "в строю"... "Младший" и "старший" естественным образом связуются теплыми отношениями духовной и телесной близости. Гомопара как единица дружинного устройства формируется (еще повторим) естественно... И это формирование естественных, единственно возможных и рациональных для ситуации сексуальных и эротических контактов создает особую атмосферу "культурного здоровья". "Идеология" дружины в отличие от идеологических принципов регулярной армии не включает компонентов "противоречивости", не продуцирует "ханжества", "развращенности". В дружинных отношениях гомо господствует некая "первичная простая гармония": дружинников не призывают в приказном порядке перенести свои сексуально-эротические отправления исключительно в сферу "сублимативного ожидания"; сглажена, или совсем отсутствует привычная для европейского "общества регулярной армии" оппозиция: "ужасная война - прекрасная мирная жизнь"; для этой оппозиции характерно, в частности, педалирование невозможности "нормальных" (т.е. обязательных гетеро) сексуально-эротических отношений в периоды интенсивных военных действий; подобная оппозиция, ее интенсивное обыгрывание свойственны так называемой "антивоенной литературе" (классический пример: Хемингуэй - "Прощай, оружие"). Нормативные для дружины отношения гомо легко создают ощущение гармонии, просто потому что дружинники не лишены именно нормативного (это очень важно) сексуально-эротического "обслуживания"; причем отношения гомо не являются неким сторонним компонентом, они именно нормативны, естественны и необходимы, насущны; они связуют дружинников, способствуют лучшей воинской подготовке... Сравним с трагическими ("контрабандными" по своей сути, запретными) отношениями гетеро, реально практикующимися в регулярной армии. Отношения эти всегда посторонние армии как таковой, они армию "разлагают" по определенною; официальными установками они определяются как аморальные, продуцируют особый тип женского аморализма, характерного именно для института регулярной армии с его насильственными установками на "сублимативное целомудренное ожидание". Сюда относим насилия над женщинами "завоеванных территорий"; "официальное осуждение" сексуально-эротических контактов женщин с "врагами"; и - наконец - любопытное явление: наличие "военных женщин" именно в регулярной армии, это всевозможные маркитантки сестры милосердия, телефонистки и проч. Между прочим, именно "неуставные отношения" с этим женским контингентом и "разлагают" армию. Разумеется, никакой необходимости наличия женщин в армии не существует; функции снабжения провиантом, перевязки ран и т.д. прекрасно могут осуществлять "военные мужчины". Не является ли наличие женщин в регулярной армии неким достаточно ханжеским компромиссом?..

Дружине, разумеется, неведомы непростые и мучительные, противоречивые отношения, связующие людей в регулярной армии. Средневековые хроники и летописи не знают описаний "насилия над мирным населением", творимого дружинниками. Напротив постоянны описания благородного, "рыцарского" отношения даже к непосредственному противнику (что, впрочем, в свете вышесказанного естественно). Появление на территории средневековой Европы прототипной регулярной армии (монгольская модель) потрясло и ужаснуло европейцев именно практиковавшимся насилием над "мирным населением". Но это насилие понятно: для армии, куда "призываются" все (многие, большинство, все лица мужского пола), любой человек на "покоряемой территории" - потенциальный противник... дружинная корпорация, вступление в нее - дело добровольное, ненасильственное, и - более того - уйти из "своего рода", приблизиться к правителю-полководцу, войти в его дружинное окружение - это возможно лишь после инициальных обрядов, после ритуала посвященная. Так называемое "мирное население" - женщины, дети, мужчины-недружинники - рассматриваются как лица, не входящие в категорию "противник", лица, во многом "низшие". Наличие женщин в дружине не предусматривается, особенно в периоды боевых действий, когда отношения гомо особенно важны для боевой "корыстной" мужской дружбы. Вероятно, многие помнят скифские изображения жизни дружинников и классическое античное вазовое изображение воина, перевязывающего рану своему другу. Для всех этих изображений характерен какой-то удивительный (то есть нет, напротив, - неудивительный) гомоэротический дух, изображается, как правило, дружинная "пара", оставляющая впечатление "самодостаточности", этакое "им никто больше не нужен"; то есть им в их "парном единении" не нужны женщины...

В свете вышесказанного становится понятным утверждение старого эмигранта Виктора Ларионова, бывшего участника белого движения, бывшего кадета и юнкера; вот что он пишет в книжечке "Последние юнкера":

"Кадеты принесли в Училище (имеется в виду Константиновское Артиллерийское училище в Петербурге - Ф.Г.) свои традиции и навыки своеобразной военной бурсы. Эта военная молодежь не блистала, в большинстве своем, широким научным кругозором, но морально и физически она была гораздо здоровее, нежели молодежь многих гражданские столичных среднеучебных заведений."

Несомненно, что так оно и было: молодежь кадетских корпусов и юнкерских училищ, сохранивших в структуре внутренних отношении элементы сугубо "дружинные", и должна была быть, конечно, "здоровее", "проще", "гармоничнее"... Военную молодежь из бывших студентов (В.Ларионов рассказывает о времени первой мировой войны) отличает "интеллигентность и культурность"...

"Однако эти старшие юнкера 10-го курса, говорившие друг другу "вы" или даже "коллега", не признающие ни училищного "цука" ("инициальный искус" - Ф.Г.), ни старых традиций "Дворянского полка", ни старых юнкерских песен, не пользовались у новых молодых юнкеров из кадет большим уважением".

Для "юнкеров из кадет" эти "юнкера из студентов" - "сугубые, убогие шпаки". То есть, согласно еще той, дружинной психологии, - "недружинники", "непротивники", "презренные другие"... Подобным "другим" становится для мальчика Андрея, поступающего в кадетский корпус, даже родной брат Николя, которому предстоит учиться в гимназии...

"Брат давно уже бредил корпусом... Андрей начинал петь другую песню про штафирку - чернильную душу... песню о чернильной душе я принимал как личное себе оскорбление." (И.Кущевский "Николай Негорев", 1870-187I). Однако недаром герои романа Кущевского - современники времени александровских (Александра II) либеральных реформ; автор проникается приязнью к Андрею Негореву именно когда тот пренебрегает военной карьерой и поступает в университет, избрав сугубо "гражданский путь"...

Итак, кажется, за эту "первичную гармонию", за эту цельность полагается расплачиваться, что называется. Чем же? Пресловутыми "культурностью", "интеллигентностью", "сложностью", "противоречивостью"... Снова Ларионов: "... эти старшие юнкера-"коллеги" как-то признавали революцию или пытались ее оправдывать. Спорить с ними было невозможно, так как политический горизонт был в данном случае слишком различен. Кадеты отрицали и ненавидели революцию все как один, но не любили разговаривать на политические темы. Отрицание революции считалось аксиомой, не требующей разъяснения или доказательств. И если даже чувствовали в глубине души, что старший юнкер прав, в их глазах он все же оставался "сугубым, убогим шпаком", а такое существо никогда и ни в чем не могло быть правым, и могло заслуживать лишь жалость и презрение к своей "убогости".

Налицо архаический принцип воинской, дружинной корпорации: прав, потому что "наш", прошел "наши испытания посвятительные", входит в нашу дружину...

В России примерно с шестидесятых годов XIX века общество становится все более и более "штатским", "гражданским"; этому способствовало и введение закона о всеобщей воинской повинности (о котором, кстати, спорят в салонах "Анны Карениной"). Человек, сохраняющий элементы воинской корпоративной психологии, все более воспринимается как некий архаизм, "живая старина"...

Так воспринимают своего сверстника-кадета "размышляющие мальчики" в повести Н.Кузьмина "Круг царя Соломона" (пусть название не вводит вас в заблуждение, все герои повести - русские, а пресловутый "Круг" - приспособление для гадания)...

"Андрей был добрый малый и хороший товарищ, но совершенный зулус. Придет, бывало, ко мне, пересмотрит все книжки на этажерке и скажет: "А у нас в корпусе таких книг читать не позволяют". - "Так возьми почитай". - "Понимаешь, совершенно нет времени".

Тот самый милый Андрей, которому старший брат велел задушить котенка, предназначенного для вскрытия, отвечает на вопрос, не противно ли было душить: " - Раз надо, так о чем философствовать!"

Но... В регулярной армии "лицо с гражданской психологией" может действовать достаточно жестоко, именно руководствуясь "законами и правами". Человек же воинской, дружинной психологии действует иначе, для него всего важнее эта принадлежность "к нашей дружине "... Все тот же Ларионов:

Узнав о том, что взятый в плен "красный" не бежал, хотя на какое-то время остался без охраны, молодой командир "белых" предлагает: "Хочешь к нам в батарею - разведчиком?" Пленный соглашается. Но... "... из штаба группы пришел приказ: "Немедленно расстрелять взятого вами в плен советского комиссара"... Андрей подумал, позвал своего ординарца и приказал ему привести пленного... В тишине раздался голос Андрея: "Ты наш солдат и уже надел наши погоны. Оставь здесь шашку и винтовку. На мосту на южной окраине нет заставы. Ступай с Богом и, если к тебе когда-нибудь попадет белый, - поступи с ним так же." Пленный не бросился на колени, но лицо его выразило всю глубину его чувств."

Обратим внимание на то, что в речи молодого командира отчетливо звучат фольклорные интонации...

Однако нам самое время попытаться представить себе, каким же образом эта психология "человека дружины" возникает, складывается. И, разумеется, какую роль при этом играют элементы гомо.

Выделим для начала два момента: I) формирование группы и 2) формирование пары. Формирование однополой корпоративной "группы", судя по всему, опережает формирование "пар" внутри объединения. Для примера начнем с объединения женского, это мордовское кумовство на Троицу и русское кумовство; обряды описаны соответственно в "Очерках мордвы" Мельникова-Печерского и в статье фольклористки Е. Елеонской "Крещение и похороны кукушки..." Вначале происходит сбор девушек в определенном месте, где осуществляется совместная трапеза и целый ряд обрядовых действий, особо важную роль играет ритуальный поцелуй, описываемый Елеонской так: "... те, которые желают покумиться, вешают на сплетенные ветки свои кресты и целуются в дуге веток..." Елеонская приводит и характерную девичью песню, рисующую ситуацию женского гомо в условиях "принципиального" отсутствия мужских партнеров. Эта песня исполняется при обряде кумовства или гадания по бросаемым в воду венкам.

Елеонская наблюдала обрядность эту в первые десятилетия двадцатого века. Характерно, что она описывает вмешательство (как бы "незаконное") юношей и подростков, которые в момент приготовленная обрядового кушанья - яичницы (в русской традиции яичница - стойкий символ состоявшегося сексуального контакта) выбегают из-за кустов, где прятались, и пытаются помешать девушкам, девушки прогоняют их. В гораздо более раннем описании обряда девичьего кумовства, сделанном Мельниковым-Печерским, обряд воспринимается совершенно серьезно как сугубо девичий, невозможно вмешательство не только "мужского элемента", но даже и замужних женщин...

Итак, мы видим, что девичье объединение состоит из "кумовских пар". Такова и структура деревенских девичьих "артелок" Поволжья, описанных Н. Кочетовым в романе "Девки", действие которого происходит в двадцатые годы XX века. Надо отметить, что элементы женского (девичьего) гомоэроса и гомосекса даже в самые суровые периоды официальных запретов оставались почти нормативными. Например, в произведениях ХVII-ХVIII века "Повесть о Фроле Скобееве" и "Новгородских девушек святочный вечер, сыгранный в Москве свадебным" (И.Новиков) с подробностями описана святочная девичья "игра", во время которой девушки опять же разбиваются на пары и каждая пара проводит ночь в отдельной спальне.

Доказательство возможного существования девичьих воинских дружин можно увидеть в болгарской обрядности празднования дня Святого Лазара. Воскрешенный чудесно Лазарь, знакомый нам по Евангелию от Иоанна, здесь явно заместил некое древнее языческое, умирающее и воскресающее божество. В этот день девушки ходят по своему селу разомкнутым хороводом. Предводительница имеет на голове нарядный мужской головной убор. Иногда она вооружена саблей или ружьем. Мужчины в этот день не появлялись на улицах, рискуя (еще в конце XIX - начале XX века) подвергнуться чувствительным побоям, действиям с их половыми органами, унизительным и болезненным, и даже групповому сексуальному насилию. Впрочем, ясно, что само по себе сексуальное насилие, побои, даже убийство не являются здесь самоцелью; это всего лишь ритуальные действия, расправа обрядовая над "другим" - одно из инициальных действий, знаменующих вхождение девушки в "чету", "дружину".

"Прием" в "корпорацию" отдельного индивидуума сопровождается болезненными ритуальными, инициальными действиями, в которых отчетливо выражен компонент гомо. Многие подобного рода унизительные и болезненные испытания (или во всяком случае рудименты этих испытаний) можно пронаблюдать и сегодня, наблюдая просто-напросто "прием новичка в компанию" в самых обычных школах. Впрочем, для нас сейчас интереснее обрядность более архаичная. Таково, например, описанное фольклористами неоднократно "доение коровы", вошедшее позднее в "святочный игровой цикл": обнаженного парня ставили на четвереньки и пытались доить (дергать за мужской половой орган). "Испытуемый" имел право отбиваться, "лягаться". Участники "игры" - юноши. Характерно, что "испытуемый", еще "не принятый" приравнен как бы к животному. Сексуальные действия в отношении него носят "имитационный" характер. Для первичного, начального этапа инициации вообще характерны подобные действия, имитирующие "навыворот" истинный сексуально-эротический контакт: щипки, толчки, всевозможные "дерганья" как бы издевательски подменяют собой настоящие ласки; ту же функцию "подмены" исполняют и насмешки и бранные слова, адресуемые испытуемому вместо "добрых" слов. Все исследователи единодушно отмечают, что подобные "игры" и "забавы" практикуются исключительно в однополых объединениях... Пресловутое "доение коровы" имело разнообразные варианты: "лисица", "коза", "петух". Главным игровым компонентом всегда оставалось непременное приведение испытуемого в состояние большей или меньшей беспомощности, в состояние, ограничивающее или даже и "регламентирующее" возможность сопротивления. Вслед за этим неминуемо следовали имитационные, "издевательские" манипуляции с наружными половыми органами. И конечно, трудно согласиться с исследователями И.А. Морозовым и И.С. Слепцовой, полагающими, что подобные "забавы" проникли в крестьянский быт из быта... ссыльных поселенцев, "каторжников". Ведь эти "инициальные игры" бытуют стабильно по всей Европе...

Осмысление "дружины" как "единства" находим в текстах русских сказок, где "богатыри" - все "братья", "инициированные", "рожденные" единообразно; причем характерно уравнивание собственно "чудесного рождения" и инициации как таковой. В сказке "По колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре" девять богатырей, инициированных" "внешним видом", рождены чудесно одной матерью. В сказке "Иван Быкович" три богатыря "на одно лицо" обязаны своим рождением чудесной рыбе, съеденной царицей, кухаркой и коровой. В сюжете "Баба Яга и Заморышек" богатыри рождаются из куриных яиц одного гнезда. В этой сказке интересен мотив сказочного юниората, когда младший, принципиально физически слабый выступает носителем "жреческого начала". Эта же сказка содержит интересный "инициальный" мотив ритуального убийства "других", "лиц противоположного пола": сорок братьев женятся на сорока дочерях Бабы Яги, в брачную ночь происходит любопытное превращение: "... нарядили они молодых жен в свои платья, а сами оделись в женины и легли спать". Ночью слуги волшебницы убивают "по ошибке" дочерей ее. Интересно сопоставить эту сказку с известным античным сюжетом о данаидах, где данаиды - "девичья дружина", "сестры", вступают в брак с аналогичной мужской дружиной, "братьями", сыновьями своего дяди Эгипта, с единственной целью расправы над ними в первую брачную ночь. Можно предположить, что подобная ритуальная расправа входила в "инициальный цикл". Здесь налицо элементы "профанации" отношений гетеро: взаимное переодевание, как бы некий "размен" половыми функциями; расправа над брачными партнерами, после которой "дружина" как бы обретает окончательную свободу. Интересно, что в русской сказке сюжет выдержан более логично, нежели, например, в известной интерпретации Эсхилом мифа о данаидах, где брачные узы все же настигают их. В русской сказке "братья" уверяют, что отправились в характерный инициальный "путь" в поисках невест, причем эти "невесты" должны представлять собой девичью дружину, инициированную происхождением "от одной матери" "единым рождением". Таким же образом и "сыновья Эгипта" преследуют "дочерей Даная". Однако после убийства "жен" братья-богатыри русской сказки возвращаются домой, не помышляя более о женитьбе.