Отрывки из бесконечной книги небезызвестной в кругах элитарной литературы поэтессы Фаины Гримберг выдержаны в стилистике социально-философских и культурологических эссе. Проявления гомосексуальности рассматриваются в разнообразных широких контекстах - психологическом, литературоведческом, обыденно-бытовом, социально-организационном. Тонкие комментарии к изысканным примерам, блестящая аргументация и живой образный язык отличают это произведение.

...Кажется, достаточно общеизвестно сложение в нашем сознании того, что можно назвать (допустим, условно) "явлением гомо", именно как явления эксцессного. "Гомо" (в нашем сознании) - некий протестант; некая "личность гонимая"; "личность, противостоящая обществу"; личность, проблемы реабилитации, адаптации которой в обществе только-только начинают, что называется, "подниматься"... Допустим, допустим; и очень хорошо... Но... Почему этот самый "протестант", "изгой" выступает, как правило, защитником, сторонником "крайних", "ретро-патриархатных" структур; структур, выраженно иерархических? Что влечет его в эту амплитуду - где-то между "военным братством офицеров-аристократов" и шайкой воров?.. Туда, туда - наш общий друг Михаил Кузмин - туда, в католический монастырь, к старообрядцам, на самое общественное дно, в придворные creme a la creme - "сливки сливок"... Что общего между этими крайними парадоксальностями? А всё то же: крайняя выраженность структурированности, крайняя ретро-иерархичность структур... "Гомо"-либерал? "Гомо"-просвещенец? "Левый гомо"? Не то чтобы не бывает, не случается; а так как-то... неестественна...

Однако же, стало быть, "гомо" парадоксально привержен именно к тем структурам, которые его преследуют и гонят?.. Да?!..

А вот и нет! И парадокса никакого тоже нет. Это просто мы неверно определяем "гомо" в качестве именно эксцессного явления. Дело в том, что "гомо" для определенных систем общественных отношений - явление "нормативное", что называется...

Даже самая легчайшая, малейшая "попытка исследования" европейского (и русского, в частности) "гомо" легко в этом убеждает.

Подробности истории западноевропейских и северных скандинавских, и уже собственно древнерусских дружинных корпораций нам в определенной степени известны. Сугубо средневековый институт дружинной корпорации вытеснил "прототипные" регулярные армии Атиллы и Рима. Связующие дружинников обряды посвящения (инициации, "приема в объединение"); иерархические взаимоотношения внутри корпорации маркировались определенными "внешними приметами": прической, татуировкой, разновидностями украшений. Дружинный бой - поединок двоих. "Ячейка" дружинной структуры - "пара" - "старший и младший". Любопытно, что позднейшие попытки интерпретировать (уже в "регулярной" европейской армии) эту самую "парность" как "сыновство-отцовство" неизменно терпели крах; не складывается: "сто сыновей и сто отцов". "Отец" в структуре регулярной армии один - "полковник", "mon general". Дружина же четко членится на "пары" - "старший - младший", "покровитель - помощник", "друг - друг". Дружинный полководец - не "отец", не "полковник", но "один из наших", выборное лицо; с ним возможен спор, его возможно "сместить". Таким дружинным полководцем предстает, например, ярчайшая личность русского средневековья: князь Святослав I... В основе дружинной ячейки - отношения "гомо". Идеология регулярных армий активно вытесняет "друга-гомо", усиленно насаждая культ "отца", "патрона". Нельзя сказать, что это самое "вытеснение" не удается вовсе. Удается. Только результаты довольно любопытны. Всевозможные летописи, анналы и хроники сообщают нам крайне мало данных о жестокости дружинных походов. Скорее, напротив, подчеркивается некое воинское благородство, "иду на вы"; недаром именно из дружинных объединений вырастет "институт рыцарства" во всем многообразии своих смыслов, и совсем в иной тональности описываются действия "прототипных" регулярных армий - будь то воинство Атиллы или тумены Батыя. Здесь упор делается на "немилость к побежденным", на "жестокое отношение к мирному населению". Отметим, что "ячейка", например, "монгольской модели", уже не "гомо-пара", а "десятка", подчиненная "командиру-отцу". Отношения "гомо" теснятся, уходят в сферу "периферийных отношений", перестают быть "основой идеологии". Активные отношения с "другом" заменяются абстрактной преданностью "отцу". "Мужская дружба", впрочем, терминологически держится в системе армейской идеологии, но, утратив свой гармонический "гомо-смысл", преобразуется в некую ханжескую опять же абстракцию. Всю бездну гадости этого занятного ханжества надо еще и понять. То есть, надо понять, что молодой мужской особи, находящейся в системе регулярной армии, не полагается никакого "легального" сексуально-эротического обслуживания; молодая мужская особь обязана довольствоваться терпеливым ожиданием "легитимного" (пресловутый "законный брак") соединения с единственной женской особью и "бескорыстной мужской дружбой". (Что такое эта самая "бескорыстная дружба мужская", скажите вы мне? Это стало быть, не гомоэрос, поскольку последний запрещен "официально". А тогда какая же она бывает, эта "бескорыстная мужская дружба"? Ох! Никто не знает. Ужасно страшная тайна!). Но человек, поставленный ханжескими установками в невозможные для жизни условия (как пассажир Ильфа и Петрова: то ли танцевать с чемоданами, то ли нанять носильщика, чтобы танцевал рядышком), находит, конечно, "выход"; правда "выход" этот не выглядит особенно гуманным, поскольку проявляется в ужесточении внутриармейских (внутриструктурных) отношений, в том самом немилосердии к побежденным. Жесткость, жестокость довлеют в идеологии регулярной армии как принцип...

Но... совершенное изгнание отношений "гомо" из армейских систем, разумеется, не удается. Потому что... потому что эти отношения... естественны! Пресловутое "гони природу в дверь..." Не возить же с собой в обозе женщин и, соответственно, детей! Ага! Значит, если бы возможно было возить (то есть нанимать носильщика, чтобы танцевал рядышком), то и не возникало бы отношений "гомо"? В том-то и дело, что в данном случае "мужское партнерство" ("мужская корыстная дружба"?) вовсе не заменяет, не подменяет собою некие "естественные" отношения с женщиной. Социально-психологический смысл партнерства с женщиной - создание и поддержка "хозяйства", экономической "ячейки" обществ. Здесь же и "репродукция", воспроизводство новых и новых "общественных единиц". Социально-психологический смысл партнерства "гомо" - взаимная активная поддержка, взаимопомощь при координации совместных социальных действий (воинские походы - для мужчин; "артельный", совместный труд - для женщин). Разным социальным задачам соответствуют разные, гармонические для той или иной "общественной ситуации" формы сексуально-эротического "обслуживания"...

Таким образом наш "гомо-архаист", наш "ретроград" оказывается прямо-таки "новатором гуманизма"! И вполне естественно его тянет именно к тем структурам, в которых (пусть рудиментарно) сохраняются "парные отношения гомо". Отсюда и парадоксальное (на первый взгляд!) метание между воровской шайкой, казармой, самым "сливочным" аристократизмом, католическим монастырем и старообрядческим скитом...

Впрочем, даже сторонники классификации отношений "гомо" в качестве отношений "патологических" вынуждены признать частоту и даже некую обязательность, непременность подобных отношений хотя бы в "добрачный" (подростковый и юношеский) периоды человеческой жизни (см., например, Kinsey A.C., Pomeroy W.B., Martin C.E. "Sexual behavior in the human male." Philadelphia, 1948; или Kinsey A.C., Pomeroy W.B., Martin C.E., Gebhard P.H. "Sexual behavior in the human female." Philadelphia, 1953.)

Советский исследователь отношений "гомо" и вовсе вынужден был "танцевать с двумя чемоданами в руках" на предельной грани абсурда, утверждая при этом следующие занятные парадоксальности (опять же): "Гомосексуальные игры нередко встречаются у детей, хотя обычно они еще не имеют сексуальной окраски", или - "Максимальная гомосексуальная активность приходится на этап формирования психосексуальной ориентации, когда еще выражено разделение коллективов на однополые группы". Откуда взяты цитаты, не скажу, чтобы не обижать благополучно здравствующих авторов. Но кто мне объяснит, каким это образом "сексуальные игры" все-таки "не имеют сексуальной окраски"?! Что же касается человеческих объединений ("коллективов"?), то они имеют некую стабильную тенденцию именно "разделяться на однополые группы" отнюдь не только в тех случаях, когда состоят из индивидов нежного возраста "формирования психосексуальных ориентации"... То есть как ни верти, какие ни вытанцовывай интересные "танцы с чемоданами", а эти самые отношения "гомо", они для человеческой особи - не патология, а норма, в какой бы форме ни проявлялись: в эротической, или же - в сугубо сексуальной, как самодостаточные, или же - в качестве некоего "элемента многообразия"...

Но вот ведь: "эротическая" или "сексуальная"? То есть: "я не мог на него наглядеться", или же - объясняйте нам очень подробно, посредством "неприличной" (обсценной) лексики; а не то - посредством "шершавого языка" гинекологии и андрологии: чего это такое и как же оно делается: иррумация, пенилинкция, фелляция и coitus peranum... И если уж завелась речь об "Андрее Николаиче" классической русской прозы, то он "ничего такого" никогда не делал, он "совсем не такой"! Да?!.. "Да!" - отвечают советские психологи "застоя". Для них: "нежность и ласковость" - черты по сути "девические"; а вот "чисто мужская модель", она "нацелена на обладание", потому что она и есть "культивировавшийся веками и воспитываемый у мальчиков социальный стереотип мужественности". (Откуда цитаты - опять не скажу.) Однако... предположим, что аналог воинский "нацеленности на обладание" - быстрое взятие и разграбление крепости, сопровождаемое эксцессным насилием. Но ведь такая форма ведения военных действий как "честный поединок" - значительно древнее! Ну а если не полагать единственно естественной классическую формулу: "мужчина женат на женщине и от этого рождаются дети"?.. Борис Виан в "Красной траве" устами Вольфа, нежно утешающего своего молодого приятеля Сафира Лазули, подметил, что "мужчины утешаются точно так же, как женщины"... А мы, (то есть я) подметим, в свою очередь, что даже задолго до рождения классического М. Кузмина, русская классическая проза умела сказать решительно ВСЁ, не прибегая к "шершавым языкам" белого халата и мата.

Хочется, конечно, для самого начала заговорить не об Андрее Николаевиче, о котором и будем говорить (но это "будем", а вот "хочется"...)... хочется для самого начала заговорить о другом Андрее, об Андрее Ивановиче Тургеневе, который, не умри он в этом немного последвадцатилетнем возрасте от не вовремя скушанной ложечки мороженого, несомненно явился бы создателем, основателем иной "не-" и даже "анти"- пушкинской русской литературы, литературы, основанной не на английском донжуанизме и французском адюльтере, но основанной на культивации славянской общности и на развитии патриотизма образца германских студенческих корпораций, в своей основе имеющих структуру средневековых корпораций воинских, дружинных... Ага!.. Но прекрасный Андрей Иванович покушал роковое мороженое и литература пошла "другим путем"... Но Лотман, определяя свое отношение к этому встающему из "рукописного наследия" образу юноши говорил просто: "любовь"... Тем не менее, рукописное наследие Андрея Тургенева все еще опубликовано фрагментарно, и мы покамест не будем начинать с него, с его отношений с Андреем Кайсаровым и Алексеем Мерзляковым, и т.д. Ограничусь цитатой (известной уже не так недавно) из одного письма Андрея Кайсарова к Андрею Тургеневу. Об этом письме еще один Андрей (А.Л. Зорин) вот что говорит в статье "У истоков русского германофильства" ("Новые безделки" Сборник статей к 60-летию В.Э. Вацуро. Москва, НЛО, 1995-96): "До какого эмоционального накала доходило это представление о Германии, как о стране "Schones Seeles", можно судить по одному из писем А. Кайсарова Ан. Тургеневу, которое, если забыть о душевной температуре, в которой жили эти молодые люди, может показаться просто двусмысленным." А вот и цитата:

"Теперь я пробегаю в мыслях все прошедшее. В 1798 году мы познакомились, два года любили друг друга или были только привязаны, 801 год любили друг друга, а последнюю ночь я был счастлив. - Брат! еще раз заклинаю не забывать этой ночи, не забывать меня. Может быть чрез несколько лет мы увидимся, и эта ночь будет еще свежа в моей памяти, в моем сердце <...> (Эти скобки и многоточие не мои. - Ф.Г.)

Я к тебе не пропущу ни одной почты, буду всегда писать листа по три, в этом только будет состоять все мое удовольствие, я не захочу его себя лишить. Буду воображать, что все это говорю с тобою лежа в твоей комнате на твоей постеле и буду на полчаса забываться. Впрочем, и еще не отчаиваюсь. Авось еще и нынешней зимою удастся провести такую ночь. Ведь я у тебя буду иногда ночевать, приехавши в Петербург! А ты к этому времени приготовь какую-нибудь хорошую немецкую трагедию, будешь ее со мной читать, и, одним словом, проведем время так, чтоб я его мог помнить так же, как и мою счастливую, любезную ночь. Да смотри, чтоб у тебя был табак и кофе. Ты ведь будешь жить домком".

Корректный комментарий A.Л. Зорина: "Высшим счастьем, доступным этим молодым людям, оказывается ночь на немецкий, как они это понимают, лад: с немецкой трагедией, кофе и табаком. Так достигается подлинное родство душ, дарящее высшее наслаждение."

Я, к стыду своему, никогда не видела (и почему-то и не рвусь увидеть), как же они в действительности происходят, эти все фелляции и замечательный coitus peranum (нет, я не рвусь; я чистый теоретик); но на этом небесном фоне корректного комментария А.Л. Зорина я вижу отчетливо всю бездну своей развращенности и наивности... Почему? А потому что у меня нет сомнений в том, как провели свою счастливую ночь А. Кайсаров и Ан. Тургенев. Более того, оба они были юноши скорее "общественного" нежели "семейного" воспитания (Тургенев, впрочем, в меньшей степени), привыкшие, как это определял Кайсаров: "жить всегда в артели" (см. Ю.М. Лотман "Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени")...

И все-таки, все-таки... начнем мы (я то есть) покамест не с Андрея Ивановича Тургенева, а вот именно с Андрея Николаевича, и с его создателя, другого Тургенева, Ивана Сергеевича...

Если принципиально не превращать моего любимого Льва Николаевича Толстого в этакого несколько идиотического "описателя" своих родственников, друзей и случайно встреченных незнакомых; то есть если отбросить заводящую исследователя в унылый тупик (и бесконечный!) пресловутую "теорию прототипов"; и если, соответственно, признать, что котенок рождается от кошки, а яблоко вырастает на яблоне, то и в литературном процессе текст рождается в результате непростого взаимодействия других текстов. И, стало быть, для того, чтобы засесть писать "Анну Каренину", необходимо не: 1) столкнуться нос к носу с дочерью Пушкина и 2) нанять в Ясную Поляну управителя Фоканыча; а необходимо: 1) вдумчиво прочесть "Каменного гостя" (все тот же самый Пушкин, только уже не в качестве производителя дочерей, а в качестве создателя текстов) и 2) столь же вдумчиво прочесть повесть И.С. Тургенева "Андрей Колосов"... Однако "Анну Каренину я разбираю в другом месте, не здесь и не сейчас; и потому сейчас только ограничусь одним замечанием: ни в коем случае не следует начинать раскладку: "Aга! Каренин - командор, Анна - донна Анна; Андрей Колосов - Левин? Вронский?"... Оно всё по-другому, немножечко потруднее... Но я полагаю, что значимость "Андрея Колосова" и "Трех встреч" именно в "системе раскрытия первоисточников" знаменитого романа Толстого не подлежит сомнению...

Некоторое невнимание исследователей к ранней прозе Тургенева, конечно, печально. Но однако послушаем мнение молодого Тургенева по интересующим нас (здесь и сейчас) вопросам.

Однажды вечером несколько еще довольно молодых, но уже переживших первую молодость, представителей дворянского сословия сидели перед, камином и беседовали. И вот один из них, "небольшой бледный человечек" по имени Николай Алексеевич рассказал о своем знакомстве с личностью необыкновенной. Шестнадцати лет Николай Алексеевич сделался студентом. Женщин он "боялся". Но юноша, воспитанный в системе представлений о женщинах, как о существах "иных", "других"; о существах, подлежащие "покорению", "пленению", "взятию", и должен их "бояться". И должен предаться нормативным отношениям "гомо", "артельным", "дружеским" отношениям. И в этих отношениях естественно выделяется для него некий "вестник, предвестник истинной любви" (как Розалинда для Ромео предвещает Джульетту) "В числе моих новых друзей находился один довольно порядочный и добрый малый... Этот Бобов... как кажется, полюбил меня. И я его... знаете ли, не то чтоб влюбил, не то чтоб не любил, так как-то..." Глагол "любить" говорит (пользуясь определением А.Л. Зорина) об определенного рода "душевной температуре", и (что бы там ни рассуждать о пресловутой "двусмысленности") просто-напросто о тех самых отношениях "гомо" (впрочем, конечно, эротических, а не сексуальных).

Но вот Бобов знакомит Николая с Андреем Колосовым, "необыкновенным человеком". Андрей Колосов - "признанный объект коллективного обожания". Войти в число его поклонников - честь. Но попытки выделить себя в этом "числе", претендовать на "нечто большее" неминуемо приведут если и не к враждебному напрямую, то уж во всяком случае к насмешливо-ироническому отношению этого самого "числа". И - как мы далее увидим - Андрей уже из этого "числа" сделал свой выбор; выбор, разумеется, нимало не удовлетворяющий "число" (пресловутое "что он в нем нашел?"). Но... "числу" приходится мириться...

Каков же Колосов в восприятии Николая, Бобова и прочего "числа"? В чем она, "необыкновенность" Колосова?

"Он был роста довольно высокого, строен, ловок и весьма недурен собою. Его лицо... то особенное "нечто", о котором я сейчас упомянул, состояло у Колосова в беззаботно веселом и смелом выражении лица да еще в улыбке чрезвычайно пленительной... вы, господа, не можете себе представить, как охотно все мы покорялись этому человеку. Мы как-то невольно любовались им; его слова, его взгляды, его движения дышали такой юношеской прелестью, что все его товарищи были влюблены в него по уши..." В одном из прижизненных изданий еще ярче: "... такая невыразимая красота покоилась на этом прекрасном юноше, что все его товарищи были влюблены в него по уши". То есть "товарищи" были "влюблены" именно за эту самую "невыразимую красоту"! С позиций "натуральной сексуальности", "гетеросексуальности" товарищи Андрея Колосова поступали, конечно, дурно, любя его. По канонам "отношений в мужском коллективе", принятый в "гетеросексуальном обществе", Колосова и вовсе не следовало ценить; рассказчик это сам понимает, но и он и слушатели понимают также, что Колосов ценен именно в качестве объекта отношений "гомо". Помимо "невыразимой красоты", Колосова отличает еще одно качество, роднящее его с "идеальной партнершей" в системе гетеросексуальных отношений: Андрей Колосов - естествен. "Колосов сам не чувствовал своего могущества; он не признавал в себе тех достоинств, которыми люди (то есть "мужчины" в системе гетеросексуальных отношений - Ф.Г.) привыкли гордиться; и потому был чрезвычайно прост и скромен, разумеется, не "молчалинскою скромностию". Разумеется! Пресловутая "молчалинская скромность" - презренное для "мужчины" свойство в системе отношений "гетеро"; свойство, маркирующее достойную презрения социальную зависимость субъекта, его приниженное положение в иерархии "должностных", "общественных" отношений. "Простота и скромность" Колосова представляют собой очарование той самой естественности, столь ценимой у "партнера" в системе "гомо" и столь желанной у "партнерши идеальной" в системе "гетеро". "Он был одарен весьма ясным и здравым рассудком (не "умом", заметьте! - Ф.Г.), говорил не красно, но чрезвычайно увлекательно, и до того чуждался всякой лжи, что в его присутствии даже привычные лгунишки прикусывали язычок"...