Дар - псевдоним Давида Яковлевича Рывкина - возник из начальных букв его полного имени. ДЯР превратилось в более благозвучное и осмысленное дар как будто случайно. Он в действительности был подарком (даром) для литературного, преимущественно поэтического андеграунда, Ленинграда 1950-х - 1970-х годов. Некоторым казалось, что Дар, которому еще Осип Мандельштам читал свои стихи (и в середине XX века это было невероятным) вообще не догадывается, что кто-то просто стихов не пишет.

Птенцами гнезда Дара или Деда, как называли его в кругу близких друзей, стала целая плеяда ленинградских поэтов и прозаиков. Все их имена вряд ли удастся назвать. Но вот наиболее громкие (читателю, не искушенному в поэзии, придется поверить нам на слово) из них - Глеб Горбовский, Виктор Соснора, Александр Кушнер, Олег Охапкин, Виктор Кривулин... В этот список стоит непременно включить и, скорее всего, совсем незнакомых обывателю сочинителей. Василия Филиппова, по телу которого, прислушиваясь к Дару, мы никогда "не проведем рукой", Алексея Любегина, находившегося под "высшим покровительством любви" Дара и, наконец, Геннадия Трифонова. Последнего Дар "активно не любил", но "восхищался его стихами и очень жалел". Так по-разному Давид Дар пишет о трех питерских поэтах, судьба и жизнь которых волновали его уже в Израиле, куда он эмигрировал в 1977 году.

Давид Дар родился 24 октября 1910 года в семье петербургских евреев. После семи классов школы работал на Балтике на судостроительной верфи нагревальщиком заклепок. Через рабфак пришел к журналистике. С 19 лет начал печататься в газетах. Корреспондентом объездил весь молодой Советский Союз - от Карелии до Дальнего Востока, от Кавказа до Заполярья. В 1933 году в числе других 120 литераторов отправился вместе с Максимом Горьким в знаменитую поездку на Беломорканал.

Прошел войну комвзвода разведывательного батальона на Ленинградском фронте.

В 1948 году организовал литературное объединение "Голос юности", работавшее в Ленинграде при ДК Профтехобразования. Руководил им без малого 20 лет. Этот "Голос юности", заседания которого плавно перетекали в квартиру Дара или вовсе не выходили за ее стены, и стал едва ли не главной кузницей литературных кадров для Ленинграда второй половины ХХ века.

Легендарность Дара подчеркивает прозрачная иносказательность многих высказываний о нем невских литераторов второй половины ХХ века - "наставник трубадуров" (поэт Иосиф Бродский), "литературная повитуха большинства питерских писателей" (прозаик Владимир Губин), "проводник к личности" (сексолог Лев Щеглов). Впрочем, у Константина Кузьминского вслед за расхожим "мой учитель" в адрес Дара следует наиболее откровенное: он "...был единственным открытым гомосексуалистом в Питере, в 40 лет ...понял, что мальчики - это лучшие девочки. И открыто это пропагандировал. Но он любил в мальчиках не заднюю часть, а талант и молодость. И он опекал лучших поэтов Питера...".

Опекун лучших поэтов Питера был мужем известной советской писательницы Веры Федоровны Пановой (1905-1973). "Проницательная и терпимая" (Г. Трифонов) Панова знала о гомосексуальности мужа, но, по словам современников, "демонстративно ревновала его только к кухаркам". Поэтому в 1968 году, вероятно, не сильно задумывалась, когда взяла в литсекретари 23-летнего поэта Геннадия Трифонова, лирический герой стихов которого последовательно обращал свои взоры не на "нее", а на "него".

Хорошо быть Даром -

получаешь даром

каждый год по новой

повести Пановой.

...Так иронизировали современники над, казалось, неравным браком двух писателей. Эпиграмма не уточняет, что к каждой повести с 1946 года лет пять или шесть "выдавалась" еще и Сталинская премия. Но заподозрить Дара в паразитировании на успешности супруги не удается. Хотя даже юным писателям его представляли не иначе, как "мужа Веры Пановой".

Они были одной семьей - Вера Панова - настоящей матерью детям Дара, а Давид Дар - отцом и наставником ее сыну. Первый муж Пановой - Борис Вахтин отправился в 1934 году в лагеря на "вечную разлуку".

В решении творческих вопросов Панова и Дар всегда оставались самостоятельными, хотя финансово Панова обеспечивала семейный быт в большей степени. Это, повторимся, дает повод некоторым ее компаньонкам в мемуарах обвинять Дара едва ли не в иждивенчестве: идет какой-то подсчет съеденных мальчиками Дара сладостей, бутербродов и выпитого чая. Конечно, премий Дар не получал, но все же был членом СП СССР, мог рассчитывать на соответствующие доплаты, да и сам достаточно много издавался - с 1941 по 1972 годы из-под пера его и соавторов вышли 11 книг прозы.

Не известно, советовался ли Давид Дар с супругой, когда в мае 1967 года направил в Президиум очередного Всесоюзного съезда писателей письмо: "...пришло время покончить с иллюзией, будто государственные или партийные служащие лучше, чем художники, знают, что служит интересам партии и народа, а что вредит этим интересам. Сколько их было в России, разных Бенкендорфов, Ильичевых и Поликарповых, безуспешно пытавшихся задушить и поработить русское искусство! ...Мы не нуждаемся ни в чьей опеке...".

Через месяц Панову поразил инсульт - не могла ходить, отнялась левая рука. И она себя похоронила. В "Последнем слове" прозвучало: "...официальная дата моей смерти будет какая-то другая, но для себя я числю указанную дату..." - 20 июня 1967 года. Панова благодарила своих близких и называла себя плохой матерью, мачехой, женой. На последнем отдельно оговаривалась: "...плохой женой в смысле недостаточного внимания и недостаточной заботы о муже, в смысле же верности всегда была тверда идиллически, никогда никто не был нужен, кроме мужа, тут моя совесть чиста ". Перед уходом она тщательно диктовала мемуары, вышедшие без купюр лишь в 2005 году.

Панова и Дар хорошо дополняли друг друга. Успешная советская писательница и литератор, активно контактировавший с представителями неофициальной ленинградской культуры. В 1969 году Дар направил свое письмо в поддержку Солженицына, участвовал в кампании по защите Иосифа Бродского, летом 1972 года написал предисловие к самиздатовскому сборнику 14 поэтов "Живое зеркало: Второй этап ленинградской поэзии", подготовленному Константином Кузьминским.

Еще при жизни Пановой Дар часто предоставлял кров молодым поэтам. Они подолгу жили у него. После кончины жены Дар заменил для некоторых из них и дом тоже. Так, например, Михаил Армалинский вспоминает, как в 1974 году увидел в гостях у Давида Яковлевича "...по-мальчишески юного поэта Л. "Как я вскоре узнал, - продолжает Армалинский, - Дар, часто давал приют и другим молодым поэтам, которым было некуда податься. Такая ситуация в СССР с людьми без прописок, без жилья была неудивительна, и я только восхищался отзывчивостью Дара. Потом мне кто-то стал намекать, что Дара интересуют не только стихи, ...но и сами поэты, причём их весьма поэтические части тела, которые принято считать прозаическими. А точнее, высоко вздымающиеся, которые называют "низкими". В то время я воспринял это как "грязные сплетни".

Для Дара, ветерана Великой Отечественной войны, человека со связями безупречной репутацией воспитателя литературной молодежи сплетни остались сплетнями, после смерти - злыми намеками в мемуарах. Обошлось без последствий с УК РСФСР и у "мальчиков", за исключением поэта Геннадия Трифонова, о котором мы отдельно рассказываем в этой книге.

В Иерусалиме в издательстве "Tarbut" незадолго до смерти (умер 16 сентября 1980) Дара на русском языке успела выйти его небольшая книжечка с очень точным названием - "Исповедь безответственного читателя". И на самом деле Давид Дар всегда был прежде всего читателем своих столь разных учеников, среди которых, за редким исключением, были только мальчики - поэты и прозаики. В правом нижнем углу обложки сиротливо значился автограф - Давид Дар.

К сборнику из 10 своих рассказов и эссе Дар предпослал цитату из Мишеля Монтеня. "Мои недостатки предстанут здесь, как живые, и весь облик мой - таким, какое он в действительности, насколько, разумеется, это совместимо с моим уважением к публике...". С наивысшей степенью такого уважения Дар рассказал о своей жизни - передал то, что в воспоминаниях о Даре складывается в формулу "он любил в своих мальчиках талант". Многие тексты этой книги проникнуты откровенным гомоэротизмом.

Как и его жена Вера Панова, "похоронившая" себя после инсульта, Дар поставил себе надгробный камень после отъезда из России: "Я умер в России. От старости и скуки...". Жена в могиле, там же один "из дружочков" - "восемнадцатилетний мальчик", мечтавший о подвигах и славе". Последние три года в Израиле он говорил со смертью на равных.

Литературные юноши - это его "Последняя любовь". Юные таланты часто чувствует свое одиночество. Дар "отворял темницу их одиночества". Его отношения с подростками были лишены какого-либо вероломного разврата. Сексуальная близость приходила вслед за привязанностью, рождалась вместе с любовью.

Возможно, позже, после смерти Пановой, когда изменилось очень многое - родственники "отодвинули" его от наследства, он остался один, иногда выпивал, кто-то мог бросить ему в спину упрек в нравственной нечистоте...

"...Ваш хуй прелестен. Я видел его однажды во всем его величии. Он не очень толст, но строен и изящен. Он обладает божественным (женственным) цветом кожи (так же как живот и ягодицы). Ваш хуй абсолютно артистичен. Я уверен, что ему значительно приятнее находиться в нежном рту, чем в вонючей пизде" . Это дар о "таланте" Константина Кузьминского.

А вот Константин Кузьминский о нем: "Дед был - сама любовь в наш век злобы, подозрительности и неприязни. В какая "-полая" она, эта любовь, была - мне и в голову не приходило задумываться. Дед просто любил. Он любил не жопу, а юность...".

Давид Дар - был учителем в высшем смысле этого слова. Наставником в сократовском понимании. Сократовский взгляд на однополую любовь отчетливо просвечивает сквозь эссе Дара последних лет: это и обожествление мальчиков - объектов своей любви, страсти, похоти. Абсолютное служение своему ученику - способность отдать ему все лучшее во всех смыслах: в быту и в мастерстве. И "что может быть более славным и благословенным делом, чем эта мистерия, в которой участвуют два искренне любящих друг друга человека" ("Федр" Платона).

Но семена Сократа, посаженные Даром, не могли прорасти в условиях советской действительности. Дар, вероятно, страдал от этого и пытался как-то сопротивляться - отсюда его ироничная позиция в жизни и творчестве (в СП СССР его считали литературным шутом), его идейный протест - в письмах, в поддержке любого нетрадиционного (речь об андеграунде) творчества. Наконец, его отъезд в Израиль.