20 лет от роду поэт-эгофутурист Иван Игнатьев основал издательство "Петербургский глашатай" (1912-1914), вокруг которого объединились литераторы, считавшие себя наследниками Игоря Северянина (1887-1941). В движение они оформились именно благодаря инициативе Игнатьева, взявшегося за коммерческую сторону - издание газеты, девяти альманахов и первых книг своих приятелей - Рюрика Ивнева (1891-1981), Георгия Иванова (1894-1958), Василиска Гнедова (1890-1978), Грааль-Арельского (1888-1938?) и других.

Северянин от предприятия вскоре отошел. Игнатьев в 1913 году сам возглавил созданную им "Ассоциацию эгофутуризма" , сообщая в возвышенных тонах в своих же изданиях о своих "стерляжьих раутах" и выступлениях "великих поэтов". Эту эгофутуристическую суету прервало "неестественно трагическое" самоубийство, поразившее даже современников, видевших не один суицид, склонность к которому распространялась в те годы со скоростью простуды.

20 января (2 февраля) 1914 года, на следующий день после свадьбы, Игнатьев усадил гостей за стол, выпил бокал шампанского, в слезах поцеловал невесту, вышел в спальню и бритвой перерезал себе горло.

"Зарезался И. Игнатьев после свадьбы, говорят, он был теткой", - так сухо отреагировал обычно более эмоциональный поэт Михаил Кузмин на известие о кончине Игнатьева. "Тетками" на жаргоне того времени называли щедрых состоятельных гомосексуалов средних лет, плативших за секс. Вряд ли 22-летний Игнатьев относился к их числу. Скорее, сказать так можно было о самом Кузмине, регулярно посещавшем с приятелями Таврический парк в поисках сексуальных партнеров.

Надо полагать, что Кузмин испытывал к Игнатьеву определенный род неприязни. Лично они почти не общались, но Игнатьев о существовании Кузмина не забывал. В первой же своей книге задел поэта в нескольких злых эпиграммах. Бравировал на публике своей антипатией к Кузмину. "...Не перевариваю оперы, каватины // Режиссеров, М. Кузмина...", - признается он в автошарже. Или вот такое произведение без адресата завершает его первую книгу, в которой было собрано все что ни попадя из написанного за пару лет.

Холоден, как будто студень.

Экс-студент.

И праздничный спектакль в будень

Он обратит в любой момент.

Красив, как гурия бедлама

И "в некотором роде" дама:

П о к л о н н и к  К у з м и н а.

Гудит, зардясь от "этакого срама",

Рой психопаток: - "Вот те на!" -

У многих слезы льют из глаз...

- "Так значит... пасс?! -

- М-да-с"!.. ... ...

Д-р-а-м-а!!!

Ну, не добился молодой поэт внимания Михаила Александровича. И других любовников было довольно. Перед трагическим взмахом бритвы заявились трое товарищей новобрачного, из которых известны имена двоих - поэтов Рюрика Ивнева и Георгия Иванова. Оба в те годы сторонники однополой любви. Закрылись в уборной, что-то долго обсуждали.

О чем они там говорили? Неизвестно. Игнатьев "был очень взволнован и нервничал <...>, бросился перед женой на колени и стал молить о прощении, убеждая ее покончить самоубийством вместе с ним <...>, стал говорить, что он болен, что его женой поэтому она никогда не будет, он виноват, что не сообщил ей об этом раньше" .

И почему не сообщил? Да пропел, прокричал глашатаем всеми своими пронумерованными "опусами"! Накануне вышел сборник "Эшафот" (1914) с прозрачным подзаголовком "Моим любовникам посвящаю". Из любовников в нем названы двое - режиссер Всеволод Мейерхольд и поэт-эгофутурист Василиск Гнедов. В "Эшафоте" уже находим и сценарий трагедии, разыгрывающейся на квартире молодоженов. "...Хочу смертей в Бесчестном кресле! // Хочу! Хочу! Хочу! Я рад!.." , - требует герой. И "...желание в похоронах первого ранга..." исполняется почти по написанному. И "кольцо жены" действительно "отдано псам" - псам смерти.

Существует и другая - непечатная версия произошедшего, в которой есть место и первой неудачной брачной ночи, и попытке убийства жены, и сумасшествию...

И на путь меж звезд морозных

Полечу я не с молитвой

Полечу я мертвый, грозный

С окровавленною бритвой.

Этим четверостишием попрощается со своим другом поэт Велимир Хлебников (1885-1922). И продолжит - "Есть скрипки трепетного, еще юношеского, горла и холодной бритвы, есть роскошная живопись своей почерневшей кровью по белым цветам..." , протягивая нить этого поступка Игнатьева к самоубийству Владимира Маяковского. В нестройном хоре сочувствия, вскоре угасшем (много было в те годы подобных смертей и исчезновений), голос "глашатая потомков" прозвучит, пожалуй, ярче всего". "Поэзия Игнатьева по стилю похожа на отсталое творчество Надсона, но Надсон - хлам, а не поэт в сравнении с Игнатьевым" , - заявит Маяковский на вечере памяти автора "Эшафота" в 1915 году.

Судя по многочисленным анонсам в изданиях Ивана Игнатьева (всего лично его вышло около пяти книжечек), планы юного литератора были обширные. На обложке тот доводил до всеобщего сведения, что "Эдиции, желающие иметь его произведения на своих страницах, должны обращаться к старшему секретарю Пантелееву...". Интервьюеры вовсе не принимались, а прием всех прочих - директоров, режиссеров, артистов, начинающих литераторов и композиторов был расписан по часам. Желающих "иметь произведения" было не много. Записки, в основном посвященные актерской среде, довольно безвкусны и намекают на реальных персонажей из окружения Игнатьева. Украшенные узорами речи сплетни, не вызвали никакого отголоска в прессе, кроме еще более язвительных пересудов.

Большая часть "эдиций" Игнатьева - не более чем проявления болезненного эгоизма, в котором главное - стремление задеть, например, "бездарно-свеколького" Сергея Судейкина или Михаила Кузмина ("постановки его звон рекламный").

"Настоящему присуща буржуазная спячка, именуемая в житейском обиходе спокойной, трезвой жизнью", - казалось Игнатьеву. Разбудить от этой спячки он и рвался, веря, что на "кладбище прошлого и на болоте настоящего яркими, быть может, нездоровыми, опасными огнями вспыхивает Будущее" .

В Будущем мы вспоминаем не только о гомосексуальности Игнатьева, переживание которой, очевидно, закончилось суицидом. И не только провозглашение Эго-Бога и Эго-Поэзии. Но и эксперименты с рифмами и прежде всего первые опыты визуализации "opus’ов".