Звездная старушка Вероника Маврикиевна

О Веронике Маврикиевне и ее подруге Авдотье Никитичне - персонаже, созданном ныне покойным Борисом Владимировым, слагались анекдоты, которые соперничали популярностью с анекдотами про Василия Ивановича и чукчу. Автор Вероники Маврикиевны - типичной представительницы советского интеллигентского псевдоаристократического плебса - имеет блестящую родословную: Вадим Сергеевич Тонков внук знаменитого архитектора русского модерна Федора Осиповича Шехтеля. Внучатое "яблочко" Маврикиевны довольно далеко укатилось от дедовской "яблони"...

- Я родился через шесть лет после смерти деда. Родом из обрусевших немцев, католик, Франц Шехтель в 1914 году принял православие и стал Федором Осиповичем. Это был блестящий человек, умевший работать по 20 часов в сутки. В 1917 году, выгнанный большевиками из собственного дома на Большой Садовой, 4, построенного по собственному проекту, Федор Осипович долго скитался по разным квартирам, пока не нашел пристанище на Малой Дмитровке, 25, в квартире своей младшей дочери, моей матери, Веры Федоровны Тонковой. Здесь в 1926 году он и умер. А через полвека была открыта новая планета, которой было присвоено его имя - "Шехтель".

- Ваш дед оказался в самой гуще культурных событий своего времени...

- Дед был членом многих зарубежных академий. Друзьями его были Чехов и Левитан, Морозов и Коровин... Хочу привести цитату из книги внука Саввы Морозова - эпизод беседы Морозова, Станиславского и Немировича-Данченко с Шехтелем как предполагаемым архитектором нового театра, будущего МХТ: "...Станиславский и Немирович озабоченно переглянулись. Какую цену заломит знаменитый зодчий? Но спросить напрямую как-то не решались. Не касался этого вопроса и Морозов. После томительной паузы он, наконец, вымолвил: "Что касается финансовой стороны дела, то..." Тут Шехтель предупредительно поднял руку: "Об этом, милостивые государи, говорить не будем. Заказ театра, украшающего Москву, я почитаю за честь выполнить безвозмездно". Станиславский и Немирович оцепенели. Морозов рассмеялся: "Знай наших! Фамилия Шехтель иностранная, а размах у Франца Осиповича истинно русский..."

Дед прошел через революционное время и остался в России, хотя ему предлагали прекрасные условия жизни и работу многие страны Европы. В его последнем письме читаем: "Я строил всем Морозовым, Рябушинским, Фон-Дервизам и остался нищим. Глупо, но я чист".

Еще я часто думаю о маме, сравнивая ее поступки с поступками людей, живущих сегодня. Как же она, узнавшая французский язык раньше русского, имевшая гувернеров и прислугу, привыкшая жить в собственном доме, причем в доме, который построил Федор Шехтель, как она, будучи красивой и привлекательной женщиной, художницей, не уехала со своим первым мужем за границу, а осталась в разрушенной революцией стране и никогда, понимаете, никогда не жалела об этом, не жаловалась на судьбу... В январе 1924 года, в дикую стужу, она встала в безумную очередь в Колонный зал Дома союзов и отморозила себе руки и ноги, чтобы проститься с человеком, который был самым страшным врагом ее семьи. Может быть, впоследствии из-за этого она станет инвалидом. Право, мы не ведаем, что творим... Потом она поймет все! В 20-е годы мама работала преподавателем рисования в Сокольнической школе. "Помню, - рассказывала она, - нарисовала я на доске козу и говорю ребятам: нарисуйте такую же козу у себя в тетрадке. Один мальчик уж очень старается, сопит. Подхожу к его парте и вижу: нарисовал козу, а под рисунком старательно вывел: "Ленин умер, а дело его живет!" Зачем же, спрашиваю, ты нарисовал козу, а под козой такое написал? "А как же, - отвечает мальчик, - вилять писать".

У нас дома с тех пор часто говорили: "Вилять писать"...

- Интересно, как вас воспитывали в семье?

- Я был исправным пионером и патриотом, воспитанником советской школы. Помню, вышел фильм "Клятва". Центральная роль - Сталин. Я заявил своим родителям, часто критиковавшим действительность: вот вы пойдете, посмотрите этот фильм и все поймете! Обещаете? Они пообещали и пошли в кино. А вечером, надеясь, что я уже уснул, тихо говорили между собой. "Как же так? - слышу я голос отца. - Это вроде бы и не наш сын. Что у него в голове? Надо ему открыть глаза, все ему рассказать". "Так же нельзя", - отвечает мама. Отец, после большой паузы: "Нет, не надо. Пусть живет в неведенье. Он искренне верит во все происходящее". - "Но это же и страшно". - "Страшно. Но он нам не поверит. Он все должен почувствовать и понять сам. Без нашей помощи. Но... кого же мы воспитали?.. Ты понимаешь, это не наш сын..." Потом они перешли на шепот, и я уже не мог разобрать слова.

- Как вы попали в "служители Мельпомены"?

- После школы я поступал в ГИТИС на актерское отделение. Читал рассказ Чехова "Пересолил" и стихотворение Маяковского, своего любимого в то время поэта. Троих абитуриентов - Петра Щербакова, Бориса Владимирова и меня - вызвали в деканат и предложили сразу поступать на второй курс с досдачей экзаменов за первый. Вот так мы втроем оказались на втором курсе актерского отделения ГИТИСа.

Председателем приемной комиссии был директор института Матвей Алексеевич Горбунов, Мотя, как ласково за глаза называли его студенты и даже некоторые преподаватели, человек весьма странный и с неординарными, если не сказать больше, взглядами на происходящее вокруг. Ходил он горбясь, сутулясь, по стенке, всегда непричесанный и с огромным количеством перхоти на пиджаке (тогда еще не существовало шампуня, который сейчас постоянно рекламируется на телеэкране), какой-то вечно рассеянный и озабоченный. О нем ходила по институту и за его пределами масса анекдотов и легенд, некоторые из которых - я свидетель - были правдой. Это он собрал режиссерский курс Марии Осиповны Кнебель и заявил: "Сейчас вы все отправитесь заниматься с доцентом Кнебелью". Его постоянной присказкой было выражение: "Луше меньше, но луше". Он так и произносил: "луше". А однажды только что поступивший студент 1-го курса, еще не знавший своего директора в лицо, столкнулся с ним в коридоре, грубо толкнул его и рявкнул: "Ну что ты здесь стоишь как пень?" Матвей Алексеевич в ответ скромно пояснил: "Я не пень, а директор". После сдачи приемных экзаменов он подошел к Борису Владимирову и долго приглядывался к нему, потом произнес: "Воще ты мне нравишься... Из тебя получится хороший игрец. Но только у тебя уши слишком оттопырены". Борис не растерялся: "Не беспокойтесь, Матвей Алексеевич, я их на ночь буду полотенцем завязывать". - "Думаешь, это поможет?" - "Поможет, я уже пробовал, они раньше еще больше торчали". - "Ну, поглядим".

После сдачи всех экзаменов и зачетов за первый курс и первый семестр второго курса мы облегченно вздохнули и подумали, что нам совсем не вредно было бы зайти к директору и поблагодарить за оказанное доверие. Матвей Алексеевич был явно рад и благодушен. Видя такое расположение директора, Борис осмелел. "Матвей Алексеевич, посмотрите на меня внимательно!" - сказал он вызывающе. - "Ну, смотрю... А что такое?" - "Как что? Помните, вы мне советовали на ночь уши полотенцем завязывать?" - "Я советовал? А зачем?" - "Ну, чтобы они не торчали". - "А-а-а... Что-то припоминаю, но не определенно". - "Ну так посмотрите, - и Борис повернулся в профиль. - Я, как вы велели, на ночь их завязывал полотенцем". Матвей Алексеевич пододвинул Бориса к окну, обошел его вокруг и с удивлением произнес: "А ты знаешь, есть улучшения".

- Как вы оказались на эстраде?

- После института я загремел в армию. Вернулся, поработал в Театре Ленинского комсомола, областном драматическом Театре имени Островского. Получил театральную закваску. В театре платили 700 рублей, а у меня на руках - жена с двухлетним ребенком и мама - инвалид второй группы. Иметь деньги можно было только на эстраде. Впрочем, дело даже не в деньгах. Когда идешь в театр и видишь хороший спектакль, думаешь: "Зачем я пошел на эстраду?" И хочется снова в театр! А когда видишь плохой спектакль, думаешь: "Как хорошо, что я на эстраде - сам себе хозяин!"

Работа на эстраде очень сложная - в том смысле, что ты сам себе и директор, и менеджер, и продюсер, и художник, и режиссер, а часто и автор. И если я стал писать, то дело вовсе не в дефиците авторов. Просто хочется найти свое.

В шестидесятые годы Борис Владимиров организовал эстрадный театр и предложил мне быть его артистом и по совместительству завлитом. Дело было молодое - как сейчас говорят, нераскрученное. В те годы Борис представлял очень цельную натуру, был человеком, который ясно знал, что он хочет и как этого достичь. Громя бюрократов и чиновников, проникнув в недра ЦК ВЛКСМ, встречаясь с секретарями этого высшего комсомольского органа, Борис Владимиров стал художественным руководителем театра "Комсомольский патруль", его ведущим артистом. География поездок - от Камчатки до Бреста, от Мурманска до Ташкента. Все театры столицы сокращались до предела, а неугомонный Борис Владимиров выхлопотал штат - 23 человека! Авторами миниатюр были Виктор Ардов, Аркадий Арканов, Григорий Горин... Основная нагрузка лежала на нас с Борисом: все парные интермедии и миниатюры исполняли мы с ним вдвоем.

- Кажется, некоторые спектакли "Комсомольского патруля" ставил Марк Захаров?

- Марк Захаров поступил на актерский факультет ГИТИСа, когда я учился на третьем курсе. Это не мешало нам общаться. Друзьями мы не были, но товарищами были неплохими. Плотнее мы стали общаться, когда он поставил нам с Борисом несколько миниатюр, а потом целый спектакль по нашей с Павлом Леонидовым инсценировке повести Роберта Шекли "Ордер на убийство". Марк изумительно репетировал, требуя от нас твердого соблюдения рисунка. Мы с Борисом прошли огромную школу, работая с Захаровым. Пожалуй, именно в работе с Марком Захаровым я преодолел барьер подчинения в дуэте. Когда после распада "Комсомольского патруля" мы выступали с Борисом эстрадным дуэтом, причем он оставил за собой роль "первого" артиста и художественного руководителя, на самом деле мы работали на равных, без традиционного разделения эстрадной пары на "белого" и "рыжего". Марк очень остро чувствовал современность, начиная с поиска характера и кончая чисто режиссерскими решениями. Мы по-другому заиграли, четко пристраиваясь друг к другу. Как-то мы шли по Тверской, и Борис со свойственным ему темпераментом обратился к Марку: "Вот ты такой хороший артист, так здорово показываешь... А занимаешься только режиссурой. Я тоже режиссерский заканчивал у Завадского, а вот ведь играю. Почему ты не хочешь быть артистом?" Я приготовился к тому, что Марк начнет пространно объяснять свою приверженность к режиссуре, но он был предельно краток: "Видишь ли, Боря, актерство - неуважаемая профессия". И у Бориса сразу отпала охота дискутировать на эту тему.

- Судьба сводила вас со многими "знаковыми" людьми своего времени...

- В первую очередь, замечу, с Юрием Гагариным. О гагаринской улыбке за год было написано больше, чем об улыбке Джоконды за несколько веков. Его улыбка стала эталоном доброжелательности, открытости и искренности. Она выражала "оттепель" шестидесятых.

Помню, однажды, в пору существования нашего театра "Комсомольский патруль", Гагарин пригласил нас, четырех артистов, к себе домой на Чкаловскую. На его письменном столе под стеклом я увидел большую, почти во весь стол цветную фотографию нашей планеты, снятой из космоса. Теперь таких фотографий много, но тогда я не мог оторвать глаз от играющей всеми цветами радуги Земли. Юрий Алексеевич поставил на стол бутылку бренди, но сам пить отказался: "Давайте за мое здоровье! Тренируюсь. А при тренировке это дело никаким боком. Я еще хочу на Луну махнуть..." Я вышел на кухню. Там сидел какой-то мужик. "А кто на кухне сидит?" - спрашиваю. "Валин дальний родственник", - улыбается Гагарин и подмигивает: не хотел говорить, что охранник.

Разговорились. "Да какой я герой?! Когда я полетел, первое, что я хотел крикнуть: "Земля, тормоз!" Ничего похожего на тренировке не было, выворачивало всего наизнанку! Ну, ничего, мы еще полетаем!.." Он весь был в этом: скромность в сочетании с полетом мечты.

- Вашему образу Вероники Маврикиевны уже почти 30 лет. Редко кто из масок так долго живет на эстраде. Как возник дуэт "звездных" старушек?

- В начале семидесятых на нашем горизонте появился популярный артист радио, ТВ, кино, эстрады, театра и "Король капустников" Александр Ширвиндт. Господи, до чего же он тогда был хорош собой! Его вальяжность, луженый взгляд, изящное остроумие вперемежку с матом, умом и изыском приводили всех в восторг. Уже тогда шепотом передавались его остроты из капустников и закулисные шутки. Классикой стали его выражения: "террариум единомышленников", "если тебе за сорок, ты проснулся и у тебя нигде ничего не болит, значит, ты умер"... Я был знаком с ним шапочно еще со студенческих лет. Тогда он показался мне высокомерным и надменным, говорящим через губу баловнем судьбы и отрицательно красивым. Потом я понял, что ошибся на все сто. Я стал товарищем благородного, доброго и чрезвычайно внимательного человека, который скрывал эти качества за маской нагловатого пошляка. Его вечная ирония другому бы не подошла. Надо обладать высоким духовным содержанием, чтобы позволять себе легкое снисхождение к окружающим товарищам и друзьям и мутный взор по отношению к малознакомым. Ширвиндт пригласил наш дуэт к себе в передачу "Терем-теремок. Сказка для взрослых", где он был автором и режиссером, а также играл постоянную роль Домового.

Передача набирала обороты. В ней были задействованы ведущие артисты Театра сатиры (кроме тех, что были заняты в "Кабачке 13 стульев"). Время от времени в "Теремке" появлялись Георгий Менглет, Андрей Миронов, Вера Васильева, Лев Шимелов, Савелий Крамаров, эпизодически выступали Леонид Утесов, Мария Миронова, Александр Менакер и другие. К этим "другим" прибавились и мы с Борисом. Мы сыграли свой "проходимый" репертуар и стали постоянными обитателями передачи. На телеэкране мы появлялись в миниатюрах Григория Горина "Хочу харчо", Виталия Аленина "Бокс", Аркадия Хайта и Александра Курляндского "Слон". Ну, это когда один любитель розыгрышей приходит к соседу и говорит, что сейчас к нему приведут в квартиру слона купать, дескать, в зоопарке вода кончилась... Помните? У нас был большой запас и других миниатюр, но все они не проходили по цензурным соображениям. Словом, к началу 1970 года мы репертуарно иссякли. И Ширвиндт как-то говорит Владимирову: "А ведь у тебя была "старуха" Виктора Ардова. Смешная такая. Да и у Вадима было что-то в этом роде..." - "Да что ты, Саша, это же такая архаика... Платок, очки надевать, кривляться..." - "И все-таки покажите, что вы там с Вадимом делали..." Посмотрев наших "отдельных" старух, Ширвиндт изрек: "Образы смешные и интересные. Вполне новогодние. Давайте сделаем так: ты, Вадим, напиши какую-нибудь новогоднюю штучку, а мы ее потом разукрасим..."

К тому времени я уже написал около 20 пьес и такое же количество интермедий и миниатюр. Сотрудничал даже с таким известным детским писателем, как Валерий Медведев, автор знаменитого "Баранкин, будь человеком". Так вот, по совету Ширвиндта я накарябал что-то вроде диалога двух старух, пришедших в клуб на елку. Они сдали своих правнуков в театральный зал, а сами сидят и ждут окончания представления. Ширвиндт рукой мастера поправил многие места, и мы стали репетировать. Во время репетиций нашлось самое главное - взаимоотношение этих старух, их характеры и социальный адрес.

1 января 1970 года по первой программе ТВ в передаче "Терем-теремок" объявились две старушки. В следующей передаче они снова оказались на экране. И стали постоянными обитателями "Теремка". Потом по распоряжению председателя Гостелерадио Лапина "Теремок" был закрыт, и две старушки повели кочевой образ жизни, переползая из одной передачи в другую.

- Почему закрыли "Теремок"?

- Ходили слухи, будто главный сказал: "Слишком много черненьких. Всего двое русских - Владимиров и Тонков, и то похожи на евреев!" Кстати, в одной из передач Леонид Осипович Утесов обратился к Ширвиндту: "Шура! Хорошо бы мне аккомпанировал песню ее автор Модя Табачников!" На что Ширвиндт со свойственным ему спокойствием ответил: "Ледя, ты посмотри повнимательней! Еще одно такое лицо в эфире! Передачу закроют!" Как в воду смотрел.

Но "крестный отец" Авдотьи Никитичны и Вероники Маврикиевны не оставил нас. Он еще долгое время был нашим автором и режиссером как на ТВ, так и на эстраде. Наш дуэт с Тонковым - это вечный союз романтического Дон Кихота и приземленного Санчо Пансы.

- Как вам творилось в радиусе действия карандаша цензора?

- Эстрада семидесятых шла обычным, проверенным путем, а именно - к светлому будущему. Авторы десятками изготавливали монологи для конферансье. Как правило, исполнялся только один, который несколько лет проходил ЛИТ и утверждался художественным советом. За каждую репризу приходилось драться, доказывая во всех инстанциях, что в ней нет ничего антисоветского, что она только подтверждает силу и могущество социалистического строя. Но красный карандаш редактора делал свое черное дело, стремясь превратить сатирическое, а точнее, юмористическое произведение в ура-патриотическое. Иное дело на ТВ. Здесь редактор, не советуясь с исполнителями, на свой вкус и, главным образом, страх кромсал интермедию. Иногда мы с Борисом не узнавали наших миниатюр, сыгранных на ТВ.

Например, когда в середине семидесятых произошло повышение цен на водку и соответственно на коньяк (вместо 6 рублей он стал стоить 8,12), возник анекдот, который мы решили сыграть. Анекдот интермедийно выглядел так. "Послушай, Маврикиевна. Вот ты, ходят слухи, образованная..." - "Естественно!" - "Так вот, если ты такая образованная, объясни мне, какая разница между химическим составом воды и коньяка". Вероника Маврикиевна напрягала память: "Помнится, мы в гимназии проходили, что химический состав воды - аш два о, а вот формулу коньяка что-то не припоминаю". - "Как была неуч, так и осталась: вода, это ты правильно сказала, аш два о. А коньяк - аж восемь двенадцать!" Эту подрывающую основы государства репризу вырезали из двух миниатюр. И только когда она утратила свою актуальность, поставили в эфир... в День химика.

Еще один случай: однажды я писал передачу "Москвичка", у истоков которой стояли мы с Борисом. Принес текст только что назначенному главному редактору. В миниатюре старушки говорили по телефону. "Вероника Маврикиевна! Что это у тебя в трубке скрипит?" - "Это не скрипит. Это мой правнук Маврикий играет на скрипке "Свадебный марш" Мендельсона". - "Мендельсона? Из 28-й квартиры?" - "Нет, композитора Мендельсона. А когда он жил и творил, квартир еще не было". - "Скажи своему правнуку, чтобы не скрипел!" - "Что вы, что вы! Он может рассердиться! Тогда он стреляет смычком. Очень метко. Как Телль!" - "Маврикиевна! Ты что-то путаешь. Коктейль не стреляет, а только пенится, и все!" - "Я говорю, как Телль! Вильгельм Телль! В прошлом известный стрелок". - "Стрелок-радист?" - "Нет, просто стрелок. Когда Телль стрелял, радистов еще не было..." Первым делом редактор обратил внимание на фамилию Мендельсон: "Вы что же, еврейскую тему разрабатываете? Вы же знаете, как все напряжено! Зачем еще масла в огонь? А?" Это "а?" меня очень насторожило. "Вижу, вижу: понимаете!" Я ничего не понимал. "Так что про евреев не надо... Зачем про них говорить? Согласны?!" Слово "согласны" прозвучало как утверждение. "Пойдем дальше (хотя дальше было некуда. -В.Т.). Эпизод с Вильгельмом Теллем... Ну скажите мне, при чем здесь Вильгельм Телль? А? Не вам же объяснять, что он отстаивал интересы народа! Правильно?!" Я молчу. "Так вот, я считаю, хотя Вильгельм Телль и не совсем наш человек (он так и сказал), но обижать его нельзя!.."

- Как сейчас складываются ваши отношения, так сказать, с несуществующей цензурой?

- В монологе для одной недавней телепередачи я написал: "Сексуальные меньшинства, требуйте большинства в парламенте!" Мне сказали: "Ни в коем случае!" - "Почему?" - "Да у нас их 80%! Сразу закроют - и мы останемся без работы!" Такая цензура есть. А эстетической цензуры сейчас не существует. Все ругаются матом, а слово "жопа" вообще стало своим, родным!

- Ваша Вероника Маврикиевна с Авдотьей Никитичной дали импульс целой серии анекдотов...

- Кажется, первым анекдотом о наших старушках был такой, появившийся в начале семидесятых. В конце лета встречаются Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. "Как ты, Маврикиевна, отдыхала, где лето проводила?" - "Я, Авдотья Никитична, отдыхала в Париже, купалась в Сене..." - "Маврикиевна! В сене не купаются, в сене... сексом занимаются!"

Прошел по ТВ сериал "Семнадцать мгновений весны" - и тут же новый анекдот. В купе поезда едут Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Вдруг Маврикиевна падает с верхней полки. К ней бросается Авдотья Никитична: "Как же тебя, Маврикиевна, угораздило? С чего ты с полки на пол шлепнулась?" - "Ох, Авдотья Никитична, - стонет, - мне во сне Штирлиц приснился. Такой милый. Можно, говорит, вас на одно мгновение?" - "Ну, а ты чего?" - "А я говорю: "Пожалуйста, хоть на все семнадцать!" - и подвинулась..."

- Раньше вы были гостями телепередач "Арт-лото", "Голубой огонек", непременными участниками сборных концертов, включая правительственные. А что сейчас?

- Я прихожу в ужас от современной эстрады. Даже не от эстрады, а от ее "дискотечности". Одно время страшно трусил выступать в клубах: вдруг во время моего выступления какой-нибудь зритель за столом попросит передать соль или налить водки... Потом рискнул. Наверное, из уважения к моим сединам зрители отвернулись от столов к сцене. А может быть, это произошло потому, что во время речи, особенно юмористической, нельзя отвлекаться и что-нибудь пропускать, как во время танца или песни. После меня вышли две девочки - совершенно голые. Стриптиз! Я не ханжа и все-таки не знал, как себя вести в этой обстановке. Маврикиевна прошла мимо них так, чтобы не задеть.

Поделиться линком

Настоящий ресурс содержит материалы 18+