Одним из ярких примеров является здесь письмо к М.И.Чайковскому от 19 января 1877 года, впервые приводимое полностью. Вчитываясь в подробности рассказа композитора о любви к своему бывшему ученику, скрипачу Иосифу Котеку, мы обязательно должны припомнить, что именно на это время приходится начало создания Четвертой симфонии и что незадолго до того была закончена гениальная "Франческа да Римини".

Особый вопрос - психологические нюансы сексуальной девиации Чайковского, а также несомненные некоторые ее патологические проявления. Для неподготовленного восприятия ряд признаний композитора может оказаться полной неожиданностью и даже иметь шокирующее воздействие. Тем не менее, для медиков и психологов подобный материал, думается, станет объектом первостепенного внимания. Обратимся к конкретным примерам.

Глубоким заблуждением было бы считать, что Чайковский всю жизнь страдал из-за своей "аномалии". В последнее десятилетие, как видно из его писем, было найдено счастливое душевное равновесие - после бесплодных попыток борьбы со своей природой. Но на определенном этапе, в 70-е годы, композитор весьма остро переживал такое, как он считал, отклонение от "нормы" и особенно болезненно относился тогда же к аналогичным проявлениям у младшего брата Модеста. Многие его строки в те годы полны неподдельной тревоги за судьбу брата, а порою и жестокого самоосуждения. Читаем в письмах к Модесту Ильичу:

13 января 1870 года - "Если есть малейшая возможность, старайся быть не бугром (жаргонный термин, обозначающих гомосексуальность - прим. ред). Это весьма грустно. В твои лета еще можно заставить себя полюбить прекрасный пол; попробуй хоть один раз, может быть, удастся".

26 марта 1870 года - "Милый мой Модя! Поздравляю тебя с совершившимся уже, вероятно, расставанием с Училищем; живо вспоминаю то, что 11 лет тому назад сам испытывал, и желаю, чтоб в твою радость не была замешана та горечь, которую я тогда испытывал по случаю любви к Карееву. Переживая в памяти всю мою жизнь с тех пор, я с некоторым удовольствием вижу, что она не прошла даром. Желаю и тебе того же".

19/31 августа 1876 года - "Я переживаю теперь очень критическую минуту жизни. При случае напишу тебе об этом поподробнее, а покамест скажу одно: я решился жениться. Это неизбежно. Я должен это сделать, и не только для себя, но и для тебя, и для Толи, и для Саши, и для всех, кого люблю. Для тебя в особенности! Но и тебе, Модя, нужно хорошенько подумать об этом. Бугроманство и педагогия не могут вместе ужиться ".

28 сентября 1876 года - "Осуществление моих планов (насчет жениться - прим. ред.) вовсе не так близко, как ты думаешь. Я так заматорел в своих привычках и вкусах, что сразу отбросить их, как старую перчатку, нельзя. Да притом я далеко не обладаю железным характером и после моих писем к тебе уже раза 3 отдавался силе природных влечений. Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное как педерастическая бордель. Мало того, что я там был, но я влюбился как кошка в его кучера!!! Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей".

29 августа 1878 года - "В Фастове я взял газету ("Новое время") и нашел в ней московский фельетон, посвященный грязной, подлой, мерзкой и полной клевет филиппике против Консерватории. Лично про меня там почти ничего нет и даже упоминается, что я занимаюсь одной музыкой, не принимая участия в интригах и дрязгах. Но в одном месте статьи толкуется про амуры профессоров с девицами и в конце ее прибавляется: "Есть в Консерватории еще амуры другого рода, но о них, по весьма понятной причине, я говорить не буду" и т.д. Понятно, на что это намек. Итак, тот дамоклов меч в виде газетной инсинуации, которого я боюсь больше всего в мире, опять хватил меня по шее. Положим, что лично до меня инсинуация на сей раз не касается, но тем хуже. Моя бугрская репутация падает на всю Консерваторию, и от этого мне еще стыднее, еще тяжелее. Я геройски и философски выдержал этот неожиданный пассаж, продолжал до Киева толковать с Левой о черноземе и т.п., но в душе у меня скребли кошки".

9 января 1875 года - "Я очень, очень одинок здесь, и если б не постоянная работа, я бы просто ударился в меланхолию. Да и то правда, что проклятая бугромания образует между мной и большинством людей непроходимую бездну. Она сообщает моему характеру отчужденность, страх людей, робость, неумеренную застенчивость, недоверчивость, словом, тысячу свойств, от которых я все больше становлюсь нелюдимом. Представь, что я теперь часто останавливаюсь на мысли о монастыре или чем-нибудь подобном".

К той же тематике примыкают рассуждения Чайковского в ответ на предложение Модеста поселиться вместе с ним и его глухонемым воспитанником Колей Конради. Петр Ильич питал болезненную нежность к этому мальчику, основой которой была, безусловно, жалость к его природной беспомощности. Прекрасно понимая, во что может вылиться совместное проживание воспитателя с известными "склонностями" (Модеста) и его ученика, Чайковский с самого начала беспокоился о нравственной стороне вопроса. Именно этой проблемы касается цитировавшееся выше высказывание о том, что "бугроманство и педагогия" несовместимы. Естественно, и сам Петр Ильич хотел в такой ситуации быть примером нравственной чистоты. Поэтому, отвечая на предложение Модеста о постоянном проживании втроем, - в письме от 18-20 мая 1878 года - композитор сначала по пунктам перечисляет "бытовые" причины своего отказа, но главный акцент делает на следующем: "Я не хочу, чтоб злые языки начали язвить невинного ребенка, про которого неизбежно стали бы говорить, что я готовлю себе в нем любовника, да притом немого, чтобы избегнуть сплетней и толков"

Примечательны свидетельства Петра Ильича о его отношении к "прекрасному полу". Одно из ранних писем к Анатолию содержит недвусмысленный намек на то, что Чайковский имел определенный сексуальный опыт с женщинами:

2 декабря 1871 года - "Я должен тебе прежде всего выразить мое скорбное недоумение насчет твоей болезни. Что у тебя шанкр, то это меня нисколько не удивляет, ибо с кем его не было? (Вспомни только, какой шанкр насадила мне Гульда у Фюрст в Петербурге!) Итак, ничего нет невиннее, как этот всем доступный орденский знак".

Однако спустя шесть лет, в письме к тому же Анатолию, следует другое признание (стыдливо замалеванное кем-то в подлиннике):

12 января 1877 года - "Она очень хорошенькая женщина, но увы, это для меня ничего не стоит, и я, признаться, буду очень рад, если можно будет обойтись без посещений ее".

Весьма любопытным представляется и другой купированный эпизод из переписки с Анатолием. 9/21 января 1879 года. Композитор рассказывает ему о своем эротическом сне, главной героиней которого явилась двоюродная сестра Чайковского. Тщетными в этом сне оказались ее попытки к интимному сближению - Петр Ильич "притворялся рыдающим", жалел ее, говорил о своем "страстном желании", но от "кровосмешения" отказался. Когда же она стала проявлять настойчивость - он "от ужаса" проснулся... Интересный пример для психоаналитиков!

Начиная с 1876 года главным "поверенным" в интимных переживаниях брата становится Модест Ильич. Массу примечательных подробностей мы находим в адресованных ему письмах Чайковского вплоть до 1886 года (последний эпизод в переписке братьев, связанный с гомосексуальной тематикой). Среди них и детальные описания своих "приключений" (с характерной для подобных рассказов "подменой": об объекте влечения - мужчине пишется как о женщине).

3 марта 1876 года - "Ты не поверишь, как мне интересны подробности твоего житья-бытья в Лионе. Я просто захлебывался от удовольствия, читая описание шествия семинаристов в Собор, и как я понимаю хорошо твои ощущения. Положим, что в шлейфе для простого смертного не заключается ничего особенного; но Боже мой, сколько для нас с тобой знаменательного и обаятельного в этой маленькой подробности".

4 мая 1877 года - Моя любовь к известной тебе особе (И.Котек - прим. ред.) возгорелась с новой и небывалой силой! Причиною этого ревность. Он связался с Эйбоженкой (знакомая Котека - прим. ред), и они (......) по 5 и 6 раз в день. Сначала это от меня скрывалось, но сердце мое мне еще раньше сказало правду. Я старался отдалить от себя эту мысль, выдумывая себе разные утешения. Но в один прекрасный день он мне во всем сознался. Не могу тебе сказать, до чего мучительно мне было узнать, что мои подозрения были основательны. Я даже не в состоянии был скрыть моего горя. Мною было проведено несколько ужасных ночей. И не то чтобы я сердился на него или на нее - нисколько. Но вдруг я почувствовал с необычайной силой, что он чужд мне, что эта женщина в миллионы миллионов раз ему ближе. Потом я свыкся с этой ужасной мыслью, но любовь разгорелась сильнее, чем когда-либо. Мы все-таки видимся каждый день, и он никогда так не был ласков со мной, как теперь. А знаешь, отчего я охладел к нему весной? Теперь я наверно знаю, что это из-за изуродованного пальца. Не странно ли это?" В конце письма читаем: "Свадьба Шиловского состоялась. Перед этим он пьянствовал без просыпу, целые дни ревел и падал в обморок. Теперь совершенно счастлив и доволен. Проломал жену (это совершенная правда) и ездит целые дни с визитами к аристократам".

23 мая 1877 года - "Ты спросишь: а любовь? Она опять спала почти до полного штиля. И знаешь почему? Это только ты один можешь понять. Потому что раза 2 или 3 я видел больной палец во всем его безобразии! Но не будь этого, я бы был влюблен до сумасшествия, которое опять и возвращается каждый раз, как я позабуду несколько об искалеченном пальце. Не знаю, к лучшему или к худшему случился этот палец? Иногда мне кажется, что Провидение, столь слепое и несправедливое в выборе своих протеже, изволит обо мне заботиться. В самом деле, я начинаю иногда усматривать не пустую случайность в некоторых совпадениях обстоятельств (В этот день (23 мая 1877 года) композитор сделал официальное предложение своей будущей жене, А.И.Милюковой - прим. ред.). Кто знает, быть может это начало религиозности, которая если когда-нибудь обуяет меня, то уже всецело, т.е. с постным маслом, с ватой от Иверской и т.п.

Посылаю тебе карточку мою с Котиком вместе. Она была снята в самый разгар моей последней вспышки".

27 ноября/9 декабря 1877 года - "К нам приехал из Берлина Котик, в которого я только оттого опять не влюблен до безумия, что у него изуродованный палец. Что это за милое, наивное, искреннее, ласковое, доброе создание! Это в полном смысле очаровательное создание. Стоило бы ему только всегда носить перчатку на больном пальце, чтобы я с ума сходил от любви к нему".

Следует отметить, что для высших гомосексуальных кругов России того времени были достаточно характерны интимные контакты с представителями низшего сословия - лакеями, извозчиками, банщиками. Не являлся исключением и Чайковский (вспомним про "булатовского кучера"). Одно из самых впечатляющих его признаний находим в письме к тому же Модесту от 9 сентября 1877 года. Рассказывая о каменском лакее Евстафии (весь этот эпизод купирован), Чайковский пишет о нем как о "прелести", у которой он "счел бы себя счастливым целую жизнь чистить сапоги, выносить горшки и вообще всячески унижаться, лишь бы хоть изредка иметь право целовать ее ручки и ножки".

Интересные подробности встречаются и в письмах к Анатолию. Вот как композитор описывает, например, свои "итальянские похождения":

11/23-14/26 декабря 1877 года - "В 8 часов мы по обыкновению пили чай. В 9 мне захотелось гулять идти и я отправился. Известные тебе руфьяны (сводники) догадались, чего мне нужно, и устроили мне сегодня целую травлю. Приманкой для зверя (т.е. меня) служило очень хорошенькое существо, с которым они надеялись взять меня в свои сети. Я боролся ужасно, потому что приманка подействовала, - но выдержал характер. Хотят ли они меня шантажировать или просто содрать денег, но я не дам себя одурачить. Чтоб испытать их, я сделал вид, что слежу за приманкой, и пошел за ней. Когда она наконец вышла на какую-то площадь и я за ней, я остановился около кафе. Едва я успел встать в тени, как прошмыгнули оба руфьяны, следившие за нами. Через несколько времени они прошли. Тогда, чтоб покончить все это, я подошел к одному из них (помнишь, курчавому) и сказал ему прямо: "Оставьте ваши хлопоты, я понимаю, зачем вы меня преследуете. Вы очень ошибаетесь. Но если вы будете приставать, то смотрите!.." Они ничего не ответили, и я ушел с торжеством.

Содержание

В постели с Чайковским - 1 """
В постели с Чайковским - 2 """
В постели с Чайковским - 3 """
В постели с Чайковским - 4 """
В постели с Чайковским - 5 """
В постели с Чайковским - 6 """
В постели с Чайковским - 7 """
В постели с Чайковским - 8 """
В постели с Чайковским - 9 """
В постели с Чайковским - 10 """