Японская поэзия прекрасна и неповторима. Она наполнена благоуханием сакуры, белоснежными видами Фудзи, лунными бликами. И пением цикад, и шорохом дождя, и трепетом листьев... В ней и одухотворённые образы природы, и тончайшие нюансы человеческих чувств. И, конечно, любовь. Любовь во всех её проявлениях - любовь к юной девушке или к прекрасному юноше, любовь к детям, любовь к родителям...

Но мы не найдём здесь пышного многословия или страстного излияния чувств, привычных в европейской поэзии... Сила эмоционального воздействия японских стихов о любви в другом - в потаённой нежности, в скрытом намёке, в неожиданном сравнении, в выразительной детали или невольно вырвавшемся признании. К подобной сдержанности чувств располагает и дух японской культуры, и сама лаконичная форма традиционного японского стиха - танка или хайку.

Именно в силу указанных причин не всегда легко выделить в японской поэзии темы и мотивы, которые на неуклюжем европейском наречии можно назвать гомоэротическими. Но они в ней, несомненно, есть. Нежная любовь к другу и печаль о разлуке с ним, любовь к прекрасному юноше и восхищение его красотой - всё это присутствует в японской поэзии, начиная с древнейшего периода её развития. Впрочем, зная о влиянии китайской поэзии на японскую, этому и не приходится удивляться: ведь в Китае эта тема зазвучала намного раньше.

Начнём наш обзор с классического памятника японской литературы: "Исэ моногатари" ("Повесть из Исэ"). Знаменитый сборник лирических рассказов "Исэ моногатари" (начало Х в.) создавался во времена первого расцвета хэйанской культуры, изумительной по богатству и тонкости переживания мира. По своему жанру - это синтез поэзии и прозы, где в каждой главке герои изъясняются стихами в форме танка. Но "Исэ моногатари" - не только книга далёкой эпохи. Это одна из основополагающих книг японской классической литературы, которую изучали и комментировали все последующие поколения.

Мы имеем на русском языке её прекрасный перевод Н. И. Конрада с его же комментариями и статьёй. К сожалению, наш блестящий японист, глубокий знаток Японии и японской литературы, ни словом не обмолвился о теме мужской дружбы-любви, совершенно явно представленной в "Исэ моногатари". Надо сказать, что из 125 главок этой книги лишь 5 можно отнести к указанной теме - остальные 120 посвящены большей частью любовным отношениям дам и кавалеров. Но ведь и 5 главок - это явление, исторически и психологически весьма знаменательное, тем более что речь идёт о всемирно известном памятнике. Очевидно, то, о чём свободно говорили и писали древние японцы, советскому учёному было неудобно даже назвать по имени.

Прочитаем без предубеждения пару подобных историй. Вот главка 37 "В давние времена Ки Арицунэ, куда-то уехав, не возвращался долго и вдруг ему:

"Из-за тебя я привык
к думам тоскливым.
Не это ли люди,
что в мире живут,
"любовь" называют?"
И Арицунэ в ответ:>
"Из-за меня, говоришь?..
Из-за того, кто и сам
столь неопытен, что
у людей спросить должен:
что ж такое любовь?"

Довольно ясно, о чём здесь идёт речь. Известный своей красотой и талантами кавалер Ки Арицунэ получает письмо от юноши, который тоскует о нём и говорит о своей любви, но как-то робко и неуверенно. Ки Арицунэ отвечает робкому юноше так, чтобы тот понял, кто истинный виновник их разлуки.

В главке 43 другой кавалер, провожая своего близкого друга в провинцию, неожиданно дарит ему женскую одежду и при этом произносит прочувствованные стихи, причём жена кавалера тоже принимает в этом самое живое участие - подносит ему чарку и передаёт одежду. Всё становится более понятным в главке 45, продолжающей рассказ.

"В давние времена кавалер имел очень хорошего друга. Думали оба они, что ни на миг друг от друга не отойдут, но уезжал тот в провинцию, и с горестью сильной расстались они. Месяцы шли, и в письме, присланном другом: "Как грустно! С тобою не видимся мы; время проходит... уж не забыл ли меня? В отчаянье ужасном я помышляю... сердца ведь людей в этом мире: с глаз лишь долой - сейчас и забвение".

Так он писал, и в ответ кавалер:
"С глаз долой - говоришь?
Так не кажется мне...
Ни минуты одной,
Чтоб забыл я тебя, -
Облик твой предо мной".

Здесь вряд ли нужны комментарии, но хочется всё же отметить, что, при столь явно выраженных чувствах, истинный характер отношений героев остаётся в тени, и никто не может упрекнуть автора в безнравственности. Такая сдержанность - в духе эпохи Хэйан.

Разумеется, многие стихи, обращённые к друзьям, не содержат в себе никаких гомоэротических мотивов, но там, где они есть, их трудно не заметить. Кто же они, эти юноши, которым многие известные поэты посвятили свои стихи? Эти герои-юноши почти всегда безымянны: юный послушник в монастыре, юный студент, юный красавец-кавалер при дворе какого-нибудь князя, юный актёр театра Кабуки, наконец, просто симпатичный крестьянский паренёк... Их красота, чистота и нежность привлекают сердце поэта, даже если и нет оснований говорить о каких-то более близких отношениях.

А то, что такие близкие отношения были возможны и существовали в действительности, мы хорошо знаем из многочисленных рассказов и романов, начиная с эпохи Хэйан. С развитием городской культуры, появлением "весёлых кварталов" и театра Кабуки, где женские роли первоначально играли юноши-актёры вакасю, японская гей-культура становится более демократичной. Мотивы однополой любви к юношам проникают и в народную песенную поэзию коута и фуси. В стихах появляются фривольные мотивы, связанные с темой однополой любви к мальчикам и юношам. Вот характерный пример такого рода стихов в жанре фуси.

Вакасю

Ох, какого же вакасю
Видел нынче я -
Поутру он шёл из замка,
Ей-же-ей, друзья!

Кабы тушь была да кисти,
Да бумаги лист -
Хоть малюй с него картинку,
Так хорош, артист!

Ту картинку бы да в спальню...
Только вот семья!..
А не то увёз бы, право,
Ей-же-ей, друзья!"

(Перевод А. Долина)

Милым простодушием дышит стихотворение, написанное от лица девушки, где дан выразительный портрет нежного юного красавца:

Милый-небожитель

Станом тонок, как девица,
Миленький мой.
Только с неба мог спуститься
Миленький мой.
Он вчера по горной тропке
Брёл застенчивый и робкий,
Дымкою увит.
Не могла я надивиться -
Ну по всем статьям девица!
Прямо райский вид!

(Перевод А. Долина)

Ясно, что такой паренёк привлекал внимание не только юных девиц. Моральные нормы конфуцианства и буддизма, не поощрявшие такого рода увлечений, конечно, оставались в силе. Но реальная жизнь шла своим путём, зачастую весьма далёким от этих норм и запретов. В эпоху Токугава однополая любовь была почти возведена в культ среди самураев. И то, что происходило в жизни, находило свое отражение в искусстве и литературе, в художественной культуре, запретить которую было невозможно. А эстетически осмысленные и закреплённые в художественном слове чувства и отношения, в свою очередь, становились образцом для подражания и возвращались в океан жизни.