<< Окончание. Начало 11 октября

Как же я был не прав!

Мне потребовалось около 45 минут, чтобы набраться храбрости и хоть с кем-то заговорить. Похоже, что все на этой базе ходят с исключительно с мобильными телефонами, или с детьми на руках, или окружены как минимум пятью приятелями. Наконец я вижу одинокого парня. На вид ему - чуть больше двадцати, выглядит серьезно, брови сведены над переносицей, лоб пересекает преждевременная глубокая морщина. Он толкает перед собой тачку, забитую всеми теми штуками, которыми вы обычно запасаетесь, когда переезжаете на новую квартиру: швабра, пластмассовое ведро, мусорные пакеты, бумажные полотенца. Парень говорит, что неделю тому назад вернулся из Ирака и теперь пытается освоиться на новом месте.

Я объясняю ему, чем здесь занят, и готовлюсь услышать в ответ как минимум выговор, но парень и бровью не ведет. Дышит спокойно, смотрит на меня внимательно, из чего я делаю вывод, что слишком серьезно сам себя напугал - у страха глаза велики.  Похоже, я боюсь этого разговора гораздо больше, чем он. В ответ на мой вопрос он отвечает: "Да, я был знаком с некоторыми геями. Один проходил курс обучения в моем подразделении, со вторым я служил в Ираке. Они, конечно, не рассказывали своей гомосексуальности, но мне кажется, что все об этом знали. Выглядели совершенно обычно, во внешности - ничего особенного. Один из них, похоже, очень следил за ногтями. Но в этом никакой проблемы не было, равно как и в том, что они - геи".

"Правда? - переспрашиваю я. - Но ведь люди всегда во все пытаются сунуть свой нос".

После этого я задаю вопрос о том, издевались ли над этими парнями, оскорбляли ли их? Он отвечает, что никогда ничего подобного в их адрес не слышал: "Не было ничего такого, что можно было бы назвать серьезными издевательствами, - говорит он. - У нас все друг друга порой называют "педиками" или "гомиками" - но это в порядке вещей, ничего особенного". 

Я спрашиваю о том, что он думает насчет потенциальных проблем, которые могут возникнуть, если геи будут открыто служить в армии. Он вспоминает о душевой, и что спать приходится в одном бараке. Хотя чем дольше он об этом говорит - тем менее уверенно звучит его голос: "Может быть, следует завести четыре барака - для геев, для лесбиянок, для женщин-натуралок и для гетеросексуальных мужчин? Я не знаю. Наверное, мне стоило бы над этим поразмыслить".

Я меняю тему, чтобы выдернуть его из политических рассуждений и вернуть к воспоминаниям о собственном опыте: "Так что вы можете сказать о тех парнях-геях из вашего подразделения? Кого-нибудь когда-нибудь волновала эта проблема?"

"Нет, - отвечает он. - Никогда".

Мы пожимаем друг другу руки, улыбаемся, и он произносит: "Спасибо за то, что пишете об этом статью. Надо было на эту тему поговорить".

Я иду дальше, ощущая себя невероятно счастливым. С первой же попытки мне удалось найти солдата, который точно знал, что служит рядом с парнем-геем. Но всякий раз везти мне не может, наверняка, другие окажутся более враждебными. Чтобы не сталкиваться с такими, для своего следующего разговора я пытаюсь разыскать парня с приветливым выражением лица. И он очень быстро находится. На носу у парня - очки, поэтому мне сразу чудится, что этот человек прочитал много книг, а значит, может оказаться приятным и безопасным собеседником. Я снова подавляю в себе подступившие было волны страха и начинаю объяснять ему ситуацию. Пока я говрю, он улыбается и кивает, а потом с акцентом, присущим выходцам со Среднего Запада, начинает расказывать, как покинул свою ферму и повидал в жизни столько всего, о чем раньше и представить не мог. "Сперва, когда я только начал служить в армии, я даже удивлялся, насколько открытыми там были гомосексуалы. Но это не имеет никакого значения. В моем подразделении был один такой офицер, мы периодически подшучивали над ним: "Эй, ты, курильщик трубки!" [pipe smoker - одно из сленговых гей-прозвищ]. А он отвечал: "Ну и что? У вас с этим проблемы?" Проблем у нас с этим не было, потому что он всем нравился. Он был очень способным человеком. Так почему нас что-то должно было волновать?"

В конце беседы он тоже пожимает мне руку и благодарит. Сам не понимаю, как меня угораздило пообщаться с двумя такими приятными людьми подряд? Вот почему для следующего интервью я решаю найти человека, который внешне выглядит несколько более жестким. Но когда я обнаруживаю парня, который соответствует моим представлениям о суровом мужчине - в полосатой футболке, лет около тридцати, с каменным, непроницаемым лицом, - тот отвечает: "Несколько лучших солдат, которых я знал, были геями. Один из них как-то напился вечером и полез в драку. Он отправил своего противника в нокдаун, посмотрел на него сверху вниз и сказал - перед всеми, кто это видел: "Ну, и каково это - чувствовать, что педик надрал тебе задницу?" За эту реплику, которая на самом деле была совершенно идиотской, его и уволили из армии. Меня это ужасно разозлило, потому что если солдат - гей, - то ко мне это не имеет никакого отношения. Это - его личное решение, и если это - его решение, то меня оно не касается. Главное, что он продолжает выполнять свою работу, а та политика, которая преследует за гомосексуальность и может перепутать ее с крепкой дружбой, должна быть отменена, потому что она не имеет права на существование".

И тот парень в очках, и этот, с каменным лицом, и еще несколько других солдат, с которыми я пообщался, - все как один утверждали, что в случае, если геям разрешат служить открыто, они видят лишь одну проблему. А именно: все они не очень понимали, как парни-геи способны будут проходить начальную военную подготовку - процесс, разработанный специально для того, чтобы выбить из новичков страх, а то и индивидуальность, и превратить их в солдат. Единственное задание которых - повиноваться приказам.

Никто из них не в состоянии был четко сформулировать, почему открытому гею сложно будет пройти эту подготовку, но, похоже, мысли их сводились к следующему: если о том, что парень - гей - будет известно всем, он может стать своего рода мишенью в сложный период обучения, что помешает установлению нормальных отношений между ним и другими солдатами. "Мне кажется, что геи могли бы подождать, пока не пройдут период обучения в военном лагере, и совершить камин-аут только после него - тогда все будет прекрасно", - сказал один из моих собеседников.

Так вот, оказывается, в чем дело. Гомофобия играет не последнюю роль в период посвящения в солдаты. Признать то, что среди новобранцев есть гей, означает, что любого можно заподозрить в гомосексуальности, а, следовательно, любое проявление мужской привязанности - если речь идет просто о дружбе, на которой базируется военное товарищество - может быть расценено неправильно. Однако многие солдаты - по крайней мере, молодые солдаты, - давно привыкли к подобным двусмысленностям и приспособились к ним. Они ведут себя как очень мудрые люди.

Я подхожу к человеку с тусклыми серыми глазами. День теплый, но одет он так, словно на дворе декабрь: сине-зеленая фланелевая рубашка, спортивная фуфайка и тяжелая куртка. А когда позже он поднимается, чтобы сходить за сигаретой, и натягивает кепку на самые брови, то начинает походить на персонажа из видеоигр. Он жует бургер, и в промежутках отвечает на мои вопросы, рассказывая, что служит в пехоте, что ему - всего 20 лет, и что через несколько дней он отправится в Ирак. Из всех солдат, с кем я в общей сложности три часа беседовал в этот день, он - единственный, кто никогда не встречал открытых геев в своем подразделении. Однако при этом он утверждает: "Гомосексуальное поведение бывает в Вооруженных Силах. Повсюду. Каждый день".

"Не совсем улавливаю мысль", - отвечаю на это я.

"Это означает, что гомосексуальное поведение бывает везде. Повсеместно. Ежедневно. В каждом виде войск. И в пехоте, наверняка, тоже. Хватание за задницу, - произносит он так, словно английский - это не родной для него язык. - Каждый день меня кто-то хватает за задницу. А это - гомосексуальное поведение".

Я не знаю, что на это ответить. Поэтому переспрашиваю: "Что вы имеете ввиду?"

"Для того, чтобы служить в пехоте, ты должен быть немного геем", - говорит он.

ЧТО?

И он обстоятельно объясняет, что имеет ввиду, разговаривая со мной так, словно я - идиот. Единственный момент, когда кто-то из моих сегодняшних собеседников общается со мной с нотками презрения - не из-за темы разговора, а из-за того, что я, тупица, не могу его уразуметь. "Ты должен быть немного геем. Ты постоянно находишься среди парней, ты прикасаешься к парням, ты общаешься только с парнями. Имеется ввиду не тот гей, который отсасывает. Потому что если кто-то попытается мне такое предложить - тут же здорово схлопочет. Но если тебе хочется у кого-то отсосать в свободное время - у кого-то, кто на это согласен, в своей собственной жизни, - занимайся этим сколько угодно. Мне. Нет. До. Этого. Никакого. Дела".

Должен же, черт возьми, быть на этой военной базе хоть кто-то, кому до геев есть дело! Я специально задаюсь целью найти парня, который будет производить самое суровое впечатление и наверняка пошлет меня куда подальше при одном упоминании этого слова. И я - как мне кажется - такого нахожу. Рукава его рубашки закатаны, обнажая ручищи, которым позавидовал бы любой игрок в американский футбол. На одной из них - татуировка, из-за которой его вполне можно принять за члена банды "Ангелы Ада".

"Меня так воспитывали, - объясняет этот человечище, - поэтому я считал, что геем быть плохо. Мои родители этого не одобряют, и они учили меня тому, что быть геем - неправильно. Но свое мнение по этому вопросу я быстро изменил. В школе один из моих лучших друзей признался мне, что он - гей, - и я понял, что это - всего лишь другой способ жизни. Я знал нескольких солдат-геев и считаю их очень хорошими солдатами. Поэтому никаких проблем с этим у меня не возникает. Надеюсь, они отменят эту политику".

"Но, наверное, у вас были товарищи, у которых проблемы возникали", - цепляюсь я за остатки надежды услышать какие-нибудь гомофобные изречения и стараясь не выдавать своего расстройства.

Он кивает головой: "Да, есть большое количество людей, которые думают не так как я, считают гомосексуальность неправильной - возможно, по религиозным причинам, - и ненавидят геев. Один из моих приятелей - деревенщина. Наверное, самая большая деревенщина, которую я встречал в своей жизни. Когда он узнал, что в нашем подразделении есть гей, он невероятно возмутился. Типа, я не могу общаться с этим дерьмом, я не собираюсь с ним вместе служить. И он собирался использовать это как оправдание для того, чтобы не вербоваться повторно. Я ему ответил: "Слушай, я этого парня хорошо знаю. Он - отличный человек, но при этом - гей. И еще я знаю, что если ты скажешь ему, что ты - натурал, поэтому тебя не интересуют все эти штучки, он тебя не тронет". Знаете, чем все кончилось? Тот парень - деревенщина - в конце концов извинился перед геем. И теперь они - лучшие друзья, клянусь вам!"

Наверное, я встретил бы куда более прохладный прием на другой военной базе, Форт Браггс, которая расположена в так называемом "библейском поясе США". Или если бы я говорил с высокопоставленными офицерами вместо молодых военнослужащих. Ведь военная культура - это своего рода соревнование: кто лучше следует установленным правилам. "Глупейшая политика, - ответил мне на вопрос один из офицеров ВВС. - Но я буду ей следовать, поскольку это - политика. Если они ее изменят - я буду следовать новым правилам. Точно так же, как и большинство людей".

Когда я разговаривал с солдатами на базе Форт Льюис, в каждом разговоре я упоминал имя Патрика Мерфи, о котором говорилось в начале этой статьи, и рассказывал о его работе, направленной на отмену политики "Не спрашивай, не говори". Фактически все мои собеседники знали, кто такой Мерфи, и почти все отметили, что его лидерство очень важно для прогресса.

Сам Мерфи утверждает, что, общаясь с военным руководством, сталкивался с разными мнениями: "Я разговаривал с нынешними армейскими лидерами - а это очень большое количество людей, - и многие из них считают, что я абсолютно прав, ведя борьбу с "Не спрашивай, не говори". Кроме того, они напоминают мне, что придется вести серьезную борьбу с чинами в Пентагоне, и предупреждают, чего от кого из них можно ожидать".

"Да, я воспринимаюсь как хороший парень, - продолжает Мерфи. - Но веду свою борьбу не для того, чтобы всем понравиться. Я преследую цели укрепить наши Вооруженные Силы, сделать их более сильными и тем самым защитить наши семьи. У нас есть десантники, которые на парашютах спускаются в Багдад, но при них нет военных переводчиков, которые помогли бы им, потому что 16 лет тому назад у Конгресса не нашлось мужества принять правильный закон. И эту чертову проблему нельзя называть второстепенной или периферийной".

Мерфи рассказывает мне еще одну, последнюю историю: "Несколько недель назад я оказался в Афганистане. На мне военная форма, штаны цветы хаки, рукава я закатываю, потому что умираю от жары. А солдаты вокруг меня - в полном боевом обмундировании - тащат на себе оружие. Наверное, сегодня это - самая опасная точка на планете. Так вот, пока я там находился, один из этих солдат схватил меня за руку, притянул к себе - буквально на секунду, - и шепнул на ухо, так, чтобы никто не услышал: "Продолжайте борьбу за то, чтобы отменить "Не спрашивай, не говори"!" И я ответил ему: "Я буду продолжать, брат!"