Хедвиг Лахманн. Уайльд и его характер. Уайльд и идеи Христа

В натуре Уайльда глубоко заложено было влечение к образу Христа. Идеальное общество будущего, набросанное им в "Душе человека", в сущности отвечает духу Того, кто считал всякого достойным проникнуть в царствие небесное. Изречениям Иисуса, преданиям, сложившимся вокруг него, Уайльд придавал своеобразный, но неопровержимо-глубокий смысл. В период тяжелого испытания Христос творил в его душе такие же чудеса, как и в сердце верующего, освобожденного благостью Искупителя от тяготевших на нем грехов. С неожиданной ясностью вдруг поразила Уайльда высшая форма самоосуществления, телесного воплощения того духа отречения, который легкой дымкой окутал всю жизнь Иисуса, запечатленный грандиозным завершением в Его смерти, полной тайны, беспримерно-геройской. Уайльд почувствовал, что рассеянные в мире идеи и символические слова тогда лишь получат истинную власть над душами людей, когда они претворятся в конкретные образы, в личную судьбу; поэтому тот, кто хочет дать человечеству новое учение, должен найти в себе силы и готовность для подвига.

Тень смерти (фрагмент). 1873 г. Худ. Уильям Хант

Та безграничная способность Христа к слиянию с чувствами других, с какой Он отдался "страданию мира", Уайльду казалась искупительной силой, равнозначащей с даром художника, благодаря которому и дано ему сливаться с бесконечно многими формами и явлениями жизни. Христос открыл чудовищную перспективу вглубь бытия, и она сделала возможным для всех и каждого стать иным, чем, он был до сих пор. Таким образом, самый обыкновенный грешник, силой необъяснимого мистического отношения к миру, мог сбросить старую оболочку своей души, - более того - путем возрождения, - он мог "изменить свое прошлое". Все до такой степени зависит от того, как человек относится к самому себе, что он в одно мгновение может освободиться от гнета вины, которую закон предписал ему искупать годами.

"Ах, Дориан, как вы счастливы! Как восхитительна ваша жизнь! Вы подолгу отведывали от всего. Вы давили виноград собственными устами. Ничто не утаилось от вас. И все это было для вас как музыкальный звук -это не задело вас. Вы все тот же". Так говорил лорд Генри Уолтон Дориану Грею, который после запятнанной преступлениями и диким развратом жизни сохранил всю красоту и прелесть юности. Такой же нетленной свежестью, невозмутимой ясностью духа при совершении самых ужасных поступков, наделяли греки своих богов; но страстно-ищущий, жаждущий неслыханных наслаждений дух нашего времени, который со щитом Горгоны витает над объятыми ужасом обителями сладострастия, выставляет рядом с ними образ, который, несмотря на опустошения, каким добровольно подвергает себя душа, носит на лице своем железную маску красоты.

Призывать демона, чтобы он совратил дух на преступления против природы, - открывать сокровеннейшим искушениям жизни пути в свою фантазию, взвинчивать свою душу до конвульсивных судорог исступленных экстазов, - и быть все-таки безгрешным, стирать пятна, как пыль, с новым и новым запасом молодых сил высоко поднимать голову - таковы черты современной души. Но, увы! Душа имеет свое тайное зеркало. В часы безжалостного одиночества она бывает принуждена видеть в нем свое изображение. Блестящая гладкость, выдуманная мозгом, оказывается обманом - истинный лик души измят и стар, изрыт бороздами и морщинами, отмечен ужасными следами - невыносимое зрелище! Душа как бы расколота на две половины: одну, не знающую угрызений душу интеллекта, и другую - подчиненную извечному закону совести - душу чувства - таков смысл аллегории в "Портрете Дориана Грея". Физическая красота не поддается опустошениям старости, не выдает никаких следов пронесшихся над ней ядовитых страстей; но тайное "я", образ, сложившийся еще тогда, когда никакая тень не омрачала чистоты Дориана, - оно претерпит все разрушительные изменения. Чем равнодушнее Дориан к уродам своей души, - тем глубже и резче выступают на портрете следы. И когда он, обремененный преступными тайнами, в последний раз обращается к портрету, - из рамы ему насмешливо строит гримасы отвратительная рожа.

"Дорианом Греем" Уайльд исчерпал до конца то учение, которое составляет последний побег философии всей его жизни: исчерпывающее проявление личности через эстетическое наслаждение. Бытие, лишенное своего духовного содержания, сведенное к моментам влечений индивидуума, наделенного утонченным чувственным аппаратом - отсюда нет пути к дальнейшему развитию. "Портрет Дориана Грея", таким образом, тесно связан с последним периодом жизни самого Уайльда. Этой книгой он сам вынес себе приговор, сам признал негодным жизненный план, осуществление которого ему так отличию удавалось во всех его частях. Подобно Дориану Грею, который не может иначе избавиться от предательского облика своего "я", как пронзив портрет, а вместе с ним и свое собственное сердце, так и поэт не мог освободиться иначе, как разрушив целую область своего существования и найдя подземный ход к самым корням жизни. Отныне вся его прежняя жизнь представляется нам лишь предварительной ступенью того перелома, когда из бездонных глубин страдания, он извлекает, словно зарытый клад, свое собственное "я". Лишь теперь обрел он истинную основу отношений к людям и вещам, на которой душа его, подобно хорошо-вспаханной ниве, станет приносить новые плоды. Все утонченности культуры, все неважное отходит в сторону; - все внутренние силы его души сливаются в одно величавое настроение - благоговейное преклонение перед величием бытия. Кольцо его жизни плотно смыкается. Снова, как и в те дни, когда был написан диалог "Критик, как художник",- фантазия является тем духом, через который поэт постигает мир; но это уже не прежняя, безгранично-разливающаяся, без мук творящая фантазия, а откровение любви, "свет миру", та фантазия, которая нашла свое высшее выражение в Христе.

Очень трогательно, когда Уайльд в своих заметках, говоря о том, что осудив его на заточение, толпа загоняет его своими оскорблениями и выслеживаниями в новую вторую тюрьму, - называет людей без сострадания "существами, лишенными всякой фантазии". И действительно! Насколько правильно видит он поэта в Христе, так же справедливо связывает он способность к сочувствию с даром художественной чуткости. Могло казаться, что с того момента, как вокруг Уайльда сомкнулись стены тюрьмы, он был ввергнут в обитель проклятия, что от тех, кто разделял с ним заточение, он был отторгнут непреодолимой преградой. Обыкновенные преступники, воры, бродяги - ближайшие соседи того, кто сидел за столом богов! Но это был мир равенства, которое распространялось на всех. Невинно-осужденный мог спокойно жить рядом с убийцей и чувствовать себя одинаково с ним. Что там, за стенами тюрьмы называлось преступлением, нарушением закона, грехом, - здесь было лишь прошлое, роковое нечто, причина страдания. Ведь страдание уничтожает моральные различия - все терпят одинаково и каждый в сердце прощает другого.

Хедвиг Лахманн. Уайльд и его характер

Эстет и его предшественники

Самостоятельная индивидуальность

Исполненный мистицизма дух Азии

Целомудренная сила любви

"Саломея"

Превосходство искусства над жизнью

Демонически-страстные склонности натуры

"Любовь, которая не смеет называть себя своим именем..."

Уайльд и идеи Христа

Тысячи тюрем смотрят на мир, тысячи темниц, где гнездится закованное в цепи отчаяние, тысячи зачумленных логовищ, в которых гниющие плоды пускают новые ядовитые ростки - зачатки и новых преступлений. Но разве мы не видели, как явился некто - поэт с любящим сердцем, - кто сумел одеть блеском красоты эти обвеянные дыханьем смерти места? И не показал ли он, что тем, кто заточен в них, дано воплотить самую сущность страдания, вечные символы муки, перед которыми кажутся ничтожными все людские обвинения, где исчезают их собственные недостатки? Разве не начертал он огненными буквами, что любовь творит чудеса? "Баллада Редингской тюрьмы" - песня искупления, дарующая всем отпущение грехов, смывающая клеймо с чела отверженных. Если бы дух этого стихотворения глубоко проник в сердца людские, если бы оно увлекло их своей безмерной мощью, люди разбили бы двери тюрем, взломали бы камеры и поверглись бы ниц пред страдальцами, подавленные безысходной скорбью. Если бы знали они, какое глубокое презрение и застывшее возмущение встает в сердцах этих, отверженцев, они с изумлением загдянули бы в свои мирные, безмятежные души, устыдясь своего благополучного существования. Инициалами "С.З.З." - номер его камеры - Уайльд пометил свою балладу. Он сам был в числе тех, кто окровавленными пальцами щипал пеньку, разбивал камни и обливался потом на ножной мельнице. Вместе с остальными в безумной сердечной тоске лежал он на коленях в ту страшную ночь, когда на утро должен был умереть от руки палача молодой солдат, убивший свою возлюбленную; и на своем собственном лбу ощущал он смертельный пот умирающего. В личину величайшего на земле презрения замкнулся тогда гений. Но когда тюрьма осталась позади, и мир снова открыл ему часть своих радостей, он опять вернулся к своему унижению, к арестантскому халату, сырой темной камере и из былого позора создал себе вечную поэтическую славу.

Кроме "Баллады", произведения поистине великолепного в своей царственной законченности, где глубокая нежность вылилась в прекрасные кристаллы алмаза, Уайльд ничего больше не написал. Его физические силы были надломлены тяжелыми лишениями тюремной жизни, а железная маска, в которой свет встретил его возвращение, разрушила сладкие надежды на восстановление прежнего литературного положения.

Он тотчас же покинул Англию и нашел убежище в стране более свободного духа - во Франции. Свое благородное имя заменил он псевдонимом "Себастьян Мельмот". Умер он в Париже, 30 ноября 1900 года, в одиночестве и бедности...

Поделиться линком

Настоящий ресурс содержит материалы 18+