Недавно на сцене Театра им. Моссовета состоялась премьера спектакля Романа Виктюка "Непостижимая женщина, живущая в нас, или Любовные игры". Израильский драматург Ханох Левин перед смертью попросил, чтобы эту пьесу поставил именно Виктюк. О премьере, творчестве и друзьях Романа Виктюка беседует корреспондент журнала "Профиль" Анна Горбашова.

- Некоторые спектакли по пьесам Левина запрещали в Израиле. Ваши спектакли запрещали в СССР. Вы специально выбираете скандальных драматургов?

- У творца сердце бьется не с той стороны. И если ты сознательно не шагаешь в армаде обласканных властью, то твои драматурги - это люди на обочине. Государство считает их мешающими победной поступи вперед. Это и Вампилов, и Рощин, и Володин, и Петрушевская. Эти люди препарируют систему, ставят диагноз тому, что происходит в обществе.

Про Людмилу Петрушевскую в свое время слова нельзя было произнести. В студенческом театре МГУ я поставил ее "Уроки музыки" благодаря собственному безумию. А в МГУ в те времена сидел один из самых строжайших цензоров страны - товарищ Ягодкин. После премьеры этого спектакля театр университета закрыли на неопределенное время.

- В перестройку стало свободнее?

- Когда началась перестройка, мне позвонила Галя Волчек и сказала: "Подумай, что бы ты хотел поставить". "А тут и думать нечего, - ответил я. - Надя Крупская, когда была министром просвещения, составила список литературы, которая "категорически должна быть сожжена". В этом списке были "Бесы" Достоевского, "Мелкий бес" Сологуба, "Соборяне" Лескова. А еще последователи Нади ненавидели Серебряный век. Я хотел вернуть зрителям духовную продукцию.

- В том числе и "Утиную охоту" Александра Вампилова?

- Саша Вампилов боялся советской власти больше, чем я. То, что зашифровано в этой пьесе, он несколько раз пытался мне передать. Но когда он мне рассказывал, я точно знал, что эта пьеса никогда не будет поставлена. Мы ходили по разным театрам. Помню, один главный режиссер кричал, что этой пошлости в его театре не будет никогда, швыряя разрозненные листочки. Вампилов - великий - ползает на коленях, собирая их, а режиссер продолжает кричать: "Пошлость! Не было и не будет!" Зато потом у всех этих главных режиссеров портрет Вампилова висел вместе с вождями в кабинете, а в интервью они рассказывали, что открыли великого драматурга.

- Сейчас, когда все можно, по какому принципу вы отбираете пьесы?

- В пьесах, которые мне предлагают, я читаю первую страницу и иногда последнюю. И мне становится все ясно. В большинстве из них нет шифра, одни буквы, за которыми ничего...

- Что значит "нет шифра"?

- В искусстве есть два принципа - заколдовывать мир и расколдовывать. Если художнику кажется, что он разобрал механизм мира (например, соцреалисты), то это примитивно. А загрузка мира колдовством и есть для меня самое интересное.

Я убежден, что у каждого великого драматурга, ушедшего в мир иной, там, наверху, есть окошечки, сквозь которые он заглядывает на землю, находит душу и бередит ее: "А вот ты, вспомни обо мне". Так меня два раза тревожил Лев Толстой, четыре - Михаил Булгаков.

- Толстого любите?

- Конечно. Но признаваться в любви к Толстому сейчас считается дурным вкусом. Его философия не подходит к нынешней системе цинизма. Точно так же не вписывается Федор Михайлович Достоевский. Его все время норовят искорежить, переделать в некую абсурдную систему, хотя в его произведениях этого нет совершенно.

- "Непостижимая женщина..." заколдовывает мир?

- Абсолютно. Ханох Левин, драматург из Израиля, - человек потрясающей судьбы. Мы встретились на гастролях нашего театра в Израиле. Он приходил к нам и на "Служанок", и на "М.Баттерфляй". К сожалению, он ушел из жизни, но перед смертью попросил, чтобы его последнюю пьесу - "Непостижимая женщина внутри нас" - перевели на русский язык и передали мне. Я долго ее не читал. Возил с собой на гастроли и не читал. Хотел прочитать дома, в родном Львове, но опять не стал читать.

- Почему?

- Боялся разочарования. Когда я все-таки себя преодолел и начал читать, то с первых же строк понял, что это действительно про непостижимо заколдованную женщину. И воплотить все именно так, как написал автор, непросто. Но Вера Сотникова играет потрясающе!

- Как вы выбираете актеров?

- Они находят меня сами. С великой балериной Натальей Макаровой нас свела судьба. Я узнал во МХАТе, что после многих лет эмиграции она приехала в Россию и будет танцевать в Мариинке.

В зале неистовство. Макарова, стоя на коленях, целует сцену и плачет. В ложе плачет ее мама, с которой они не виделись семнадцать лет. Я пробираюсь за кулисы. Народу полно. Наташа смотрит на меня сквозь слезы и вдруг кричит: "Это он! Я вас жду!" Я подумал, что я сумасшедший. Оказалось, она звонила актеру Игорю Дмитриеву и спрашивала про меня. Макарова хотела попробовать себя в драме в моей постановке. В театр Дмитриев не попал, а я попал. "Я - Роман", - представляюсь. И все случилось. На следующее же утро мы встретились в домике КГБ, где жила Макарова. Я предложил ей пьесу Гибсона "Двое на качелях". Мы репетировали в Лондоне, Сан-Франциско, Нью-Йорке - везде, где она гастролировала. На премьеру в питерский театр им. Пушкина попасть было невозможно. Мэр Собчак просил меня провести его вместе с женой. Труднее было провести пенсионерок...

- Каких пенсионерок?

- В гостинице "Октябрьская" меня нашли пенсионерки: "У нас нет денег, чтобы попасть на премьеру, но перед смертью мы должны увидеть Макарову". Целая манифестация. Иду к директору и говорю: "Георгий Александрович, Доранька, вы должны так стоять на дверях, чтобы то закрывать глаза, то открывать. Я разыграю с вами пьесу". Он решил, что я его разыгрываю. Театралкам сказал: "Возьмитесь перед входом за руки и повторяйте: "Мы длинной вереницей пойдем за Синей птицей" - и все". Вот так они цепочкой шли мимо Жоры, которому я внушал: "Только пять человек прошло". Они потом плакали громче всех...

- Да вы гипнотизер просто.

- Однажды я воспользовался своими способностями в Штатах. В театре "Метрополитен" был вечер Баланчина (Джордж Баланчин - русский танцовщик труппы Дягилева, основатель Американской школы балета. - "Профиль"). Я как раз гостил у Макаровой. Билетов нет. Она звонит в администрацию, реакции - ноль. Но мы решили пойти. Американцы вытаскивают билеты. Беспрепятственно проходим все кордоны и входим в зал. "Иди на четвертый ряд, вон два места!" - командую я. "Тут все занято. Нас выгонят!" - волнуется она. Садимся. Томительно долго, сволочи, гасят свет. Мы отсидели там все три отделения. Выходим на улицу, и я спрашиваю, как бы между прочим: "А почем были те места, где мы сидели?" "Долларов триста за билет или дороже!" - отвечает Наташа. "Ты видишь вон тот ресторан? Мы обязаны потратить сэкономленные шестьсот долларов". Так мы и сделали.

- Вы ходите в театр как зритель?

- Категорически хожу, я не могу не ходить. Я преподаю в ГИТИСе режиссуру и должен быть в курсе происходящего.

- Вы обеспеченный человек?

- Какая вы наивная. Один известный журнал сделал со мной интервью в Нью-Йорке. Седьмая авеню, самый центр, у входа в дом - швейцар, на стенах - импрессионисты... Я-то думал, что это копии. А оказалось - настоящие. Меня снимают на фоне Моне и Мане в антикварном интерьере. Написали, что я - один из богатейших людей... Я спрашиваю: "Вы хотите на меня навести воров, мне что, замки менять ни с того ни с сего?" Но если бы они увидели мою квартиру... Там только книжки и сплошная музыка. Вот вы, журналисты, часто спрашиваете: "Что вы любите есть?"

- А что вы любите есть?

- Макароны по-флотски и советские пельмени за пять копеек. Открываю холодильник, а там...

- Пачка пельменей?

- И не одна, а целых пять.

- И в метро ездите?

- Езжу. Один раз журналисты даже ездили со мной. Люди смотрели просто замечательно, а я улыбался в ответ.

- А машину водите?

- Боже упаси. Как это возможно, если я не понимаю ничего в технике? Даже с мобильным телефоном не могу разобраться. Фима Шифрин подшутил надо мной на гастролях в Израиле. Едем в машине. Мой мобильник пикает и пикает. Это какие-то эсэмэски приходят. Вдруг замечаю, что Фима на заднем сиденье тихо нажимает на клавиши телефона. Шлет мне письма...

- Ответили в результате?

- Никогда в жизни. Так и не научился. Это бесполезно. Творцы отстранены от всей этой техники.

- А DVD-проигрывателем, компьютером тоже пользоваться не научились?

- У меня на бумажке записано, как включать-выключать-перематывать DVD. А компьютер - это следующий этап, еще не приступал. Шифрин - первый желающий меня обучить, но я-то знаю, что сразу все испорчу.

- То есть компьютер дома все-таки есть?

- Однажды на передаче у Михаила Швыдкого о проблемах компьютеризации я на всю страну объявил, что у меня вообще нет компьютера, но если кто-то захочет меня приобщить - подарите. Сижу в театре, раздается звонок, я хватаю трубку. "Виктюка нет, - говорю. - А что вы хотели?" "Мы из такой-то фирмы, хотели подарить ему компьютер". Я забрал и поставил дома эту мебель.

- У вас наверняка есть проигрыватель для пластинок?

- Обязательно. Музыка - моя страсть. Я в этот мир пришел благодаря Верди. Когда мне было семь месяцев у мамочки в животе, она ходила в оперный театр. Я так начинал биться, что приходилось в антракте уходить. Моим криком была высокая нота увертюры Верди - гласит мамина легенда. Я с детства знал, что буду дирижером. Мне и цыганка нагадала. С этим убеждением я поступал в ГИТИС, но дирижером так и не стал.

- Верите в предсказания?

- Верю и в предсказания, и в экстрасенсов. Именно поэтому никогда не спрашивал своего знакомого Павла Глобу, что со мною будет. Не хочу знать. Глоба как-то предсказал Александру Панкратову-Черному, что он погибнет в автокатастрофе. Саша жутко хохотал, но действительно в этот день попал в катастрофу. Слава богу, не погиб.

- Вы, как уроженец Западной Украины, поддержали "оранжевую революцию"?

- Да, я голосовал за Виктора Ющенко. Меня снимали украинские камеры в Москве, крутили там целыми днями по телевизору. Я и на выборы летал.

- Сейчас вы не разочарованы?

- Нет. Пропаганда - это одно, а реальность - другое. Это была такая вспышка! А дальше уже вступает бесовское начало, которое все хочет погасить.