"ГДЕ НЕ БЫВАЕТ ДАРОМ"

В мск., в мск.Я скоро буду в Москве.

Будет много разных встреч - деловых, дружеских, дружески-деловых - и я уже заранее чувствую, как неловко буду оправдываться потом за то, что не успел, не позвонил, не сообщил. Приехал и не дал о себе знать.

- Ты часто бываешь на родине? - спросил меня один немец, с которым я намерен увидеться в Москве.

- Моя родина не Москва, она дальше и там я намерен побывать не скоро, - ответил я.

Ему, наверное, странно сделалось.

Во всяком случае, от его молчания образовалась какая-то дыра, в которую вдруг страшно засквозило.

Я шел за утренней газетой - мимо палисадников, через дорогу - а сам думал об этой странности: почему меня туда не тянет? и не тянуло никогда?

Родина, как место, мне совершенно чужда. Я думаю, что хорошо бы чувствовал себя и на далеком острове, если бы там были близкие мне люди.

Сорта усталостиЯ ехал в метро, а передо мной мелькали сорта усталости. Оказывается, она бывает такой же разной, как, например, счастье, которое то намекает о себе одной только тенью, то сияет, как спелое яблочко.

Усталость может принимать вид изможденной крайности, когда до костей, до мешков, до стертости какой-то особенно невыразительной казенной стены.

Она бывает ровной и даже бронзовой чуток - это усталость, которая легла, как слой пыли, не изменив лица, а будто отдалив его - оно чужое сделалось, отсутствующее.

У свежей, молодой, усталости только намеки - что-то в глазах, что-то в посадке головы или осанке, слегка отяжелевшей, словно тело вот только почувствовало земное притяжение и неохотно ему поддается.

Есть усталость, как безысходность, а есть как надежда, что завтра будет лучше.

Но вот что странно: не заметил я усталости, как бывает после хорошо прожитого, но очень длинного дня. Может, не туда смотрел.

Москва - город усталых людей. Надумал, когда в метро ехал с перерывом в год: по кольцевой на красную и по ней вверх.

Здрасте. Приехали.

Чурбан и чуркаВспомнил. Мой мальчик любит называть Россию "Чуркестаном".

Нет, неправильно.

Он не любит называть Россию "Чуркестаном". Он так удивляется. "Ну, и Чуркестан", - говорит он временами, когда обнаруживает какие-то российские странности. Они нелогичными ему кажутся, неестественными - рудиментом эволюции, которому пора бы уж стать полноценным рудиментом, а не мозолить глаза. Однажды в московском метро он увидел пожилую служительницу, которая торчала к людям обширным своим задом.

Как сейчас помню - в мелкий синенький цветочек.

Мы оказались на совсем новой станции метро, отделанной гранитом, мрамором и другими роскошествами, от которых глаза на лоб - так всего много и так уж пестро. Мальчик мой затоковал о богатствах российских ресурсов, я поддакнул, что их просто море. Он вспомнил, как в Сибири видел гранитные каменья, которые закатывали в асфальт. Не какую-то там дрянную гальку, а дорогостоящий красный гранит. Я запыжился гордостью, словно все российские граниты мне одному принадлежат - деваться от него некуда. Тут-то мы и уткнулись в женский зад - тетю в цветастом халате. Вернее, мой мальчик уткнулся - я б прошел и не заметил, потому что привычный.

Когда мой мальчик чего-то не понимает, то вид у него получается глупый. Мне кажется, что я, не понимая, могу просто задумчивым выглядеть, а он выглядит настоящим чурбаном, из которого внезапно вынули мысль. И вот, остолбенелый, он смотрел на цветастую поляну женского зада, которая энергично так подрагивала. Обладательница ее крохотным веничком о трех прутиках сосредоточенно собирала в совок грязь.

- Это она так моет? - спросил он.

- Да, наверное, - сказал я.

Он оглядел гранитно-мраморные роскошества и принялся содрогаться.

- Чуркестан, - приговаривал он, - настоящий Чуркестан.

- Почему? - я обиделся.

За родину всегда обидно. Несешь будто ответственность за каждый прутик и цветик каждый. Даже если он на жопе нелепой уборщицы изображен.

- А почему машину уборочную не купить? - спросил он, - Выгодней, дешевле, удобней.

- А почему бы тебе не пойти со своими советами, - огрызнулся я и указал направление. Да, прямиком в цветочные кущи.

Уборщица спора нашего не расслышала. Все торчала. Занята была: скребла прутьями роскошные полы. Наводила чистоту.

- И вообще, чего с чуркой живешь? - привел я свой коронный аргумент.

- Не знаю,- ответил он и руками развел, ничуть при этом не поумнев.

Глупый у него был вид. Потерянный.

Кстати, "Чуркестан" по-немецки - это "Kanakland". Было такое племя где-то в теплых краях. "Kanak" его звали. То есть "Чурка".

Дар- Она талантлива, но мы с ней плохо знакомы, - говорил я и чай пил - большую такую бадью воды, в которой плавали зеленые ошметки.

Одна московская барышня, которую я твердо намерен записать себе в подруги, показала мне это заведение - там много ступенек, углов, пестрых пятен, свободы много, потому что люди молоды или выглядят таковыми.

И вот день прошел, а я пришел туда со своей подругой, которую я собираюсь сделать героиней пьесы о "девушке достойной любви".

Мы говорили. И мне кажется, у нас было понимание.

- Напиши ей, - предлагала моя подруга, которую зовут, скажем, Лена.

- О чем? - спрашивал я.

Мы обсуждали людей, которые безбожно, неприлично талантливы, и вместо того, чтобы проходить мимо, живя свою жизнь, надо бы остановиться, задержать ход, очутиться с рядом и талантом напитаться. Он расширит твой мир, или представит его как-то совершенно иначе.

- Настоящие таланты щедры, у них широкое поле действия, - говорил я, выпивая отвратительный этот чай.

Та, о которой мы говорили, певица. У нее восхитительный голос, а образ плотный, цельный, как бывает с настоящими талантами, когда трудно понять, где образ - слепок его, а где, собственно, он сам.

Да, талант.

Вот всего несколько абзацев написал, а слово "талант" употребил неприличное количество раз.

Мы стали с Леной перебирать, какие еще таланты встречали в своей жизни. Были режиссеры и фотографы. Я принудил ее пообещать, что она сошьет мне веселенький костюмчик, потому что Лена костюмный художник и, в общем-то, все, что я говорил о нашей знакомой певице, относилось и к ней.

Я пил дурной чай и напитывался талантом Лены. Большим, щедрым. Человеческим. В общем, зря я сейчас замылил это слово - талант. Лучше так сказать: дар.

"Ла-ангвайлиг"- Мне скучно, - лениво пропел по телефону мой мальчик.

Он не скучал, а ему было скучно, потому что скучают немцы другими словами - они тоскуют, их фермиссе дих, говорят они, а скуку испытывают именно как "ла-ангвайлиг".

- Мне ску-учно, - и еще добавил, - Мне та-ак скучно.

И это говорило о том, что суббота, утро, выходной. Он один в пустой квартире и ему скучно - "та-ак".

- А мне некогда, - сказал я и принялся рассказывать о приятных встречах и перспективных знакомствах, смешных разговорах, московской дороговизне, нечеловеческом темпе и человеческом месиве, которое бывает в центре в час пик, когда чувствуешь себя даже не песчинкой, а налипшей на сапог грязью, потому что, опустившись в духоту, быстро покрываешься липким потом, он течет, и, взглянув на себя в кафе, куда забежал отдышаться, удивляешься, что на лице нет грязных разводов. Я говорил о душистых московских барышнях, а еще - о новом типе русского - новом русском - от которого в новой России действительно что-то зависит.

- Он жесткий. Быстро принимает решения, - рассказывал я, на ходу суммируя впечатления, - Он неуступчив и даром не даст ни копейки. Он ничего не даст, если ему невыгодно. Слова "даром" для него нет.

- Бузинесс, - сказал мой мальчик.

 Капризный у него был голос. Ясно виделось, что лицо у него красное, куртка пижамная задралась, лежит он, брюхо чешет, соображая параллельно, каким быть субботнему завтраку.

Может, и скучному. Но ведь субботнему.

- Одеваться он не умеет, - продолжал я, - Не мой, во всяком случае, вкус. Стертые цвета. Мятая классика. Некогда ему одеваться. Много работает. Курит много. А на сложные многоходовки неспособен.

"Многоследовки", - сказал я, не зная, как перевести это слово, ведь мальчик у меня немецкий.

- Там все быстро меняется. Ему незачем далеко думать, - рассуждал я, все больше увлекаясь.

Я начал думать эту мысль незадолго до звонка моего мальчика.

Вначале решил, что это дореволюционные разночинцы вдруг повылезли, немытые радетели добролюбовых времен, но тут к внешности прилагалась другая внутренность, и представилось отчетливо, что, да, он такой - новый русский, от которого действительно что-то зависит.

Я привирал, конечно - в любом обобщении есть вранье. Например, в этот образ не помещается стриженый скуластый мужичок в черных замшевых туфлях и полупальто тоже черном, с глазами в прищуре, как в хитром напоминании о стародавнем монголо-татарском владычестве. От таких - уверенных - тоже наверное, что-то зависит, но беседовать с ними мне в мой нынешний приезд не приходилось - я только видел, обращал внимание. Даже слишком. Ах, красавчики.

- Все быстро меняется, - спешил я закруглить свою мысль, - Многоследовки ему незачем. Важно знать, что здесь и какой будет поворот. А там видно будет. От курения ведь тоже умирают не завтра. Ему "сейчас" важно. Немедленная выгода. Хваткий он, а блеска нет.

- Однокомнатная квартира, - сказал мой мальчик, который выучился угадывать мои любимые метафоры.

- Двухкомнатная благоустроенная в двух-трех станциях от кольца, - поправил я.

- Когда-нибудь этот пузырь лопнет, - ему захотелось соскочить с этих умствований на любимую тему - о том, что взлет цен на недвижимость в Москве не может продолжаться вечность, и о том, как глупы и недальновидны мы были, что в свое время не разбились в лепешку, не взяли кредит, и не купили в Москве квартиру - сглупили, в общем, и потому теперь не стали намного богаче.

Но говорить об этом мне было неинтересно.

- Скучаю, - сказал я, а для пущей ясности добавил, - По тебе.

И в этом, если так подумать, тоже была правда - за вычетом свиданий, встреч, знакомств, долгих переходов, за минусом боязни не поспеть, да, чувство это было. На ровном огне грелась мысль, что все это ненадолго: скоро я вернусь домой, в нашу конурку, где по утрам много света, а по субботним утрам есть еще возможность долго валяться в постели, смотреть на окно, залитое синим, не спешить никуда, ни к чему не стремиться - застрять в точке совместного покоя, называя его матовым этим словом: ску-чно. "Ла-ангвайлиг".

Москва. Постфактум....а праздник располагается на станции метро "Баррикадная". Недалеко от входа. По другую сторону дороги банк "Hомос", а если пройти дальше, да не забыть поднять голову, то утыкаешься в вывеску "Хня", то есть "Хна" - салон красоты.

Просто праздник какой-то. Куда ни глянь.