Представляешь! Я и не знал, что такое бывает!

Я всего лишь неизвестный художник. В вечернем воздухе ловлю темы для своих новых эскизов.

Ты прошел мимо меня. Куда-то спешил. Взглянул на часы, покачал осуждающе головой.

Я весь вечер шел за тобой. Изучил твой характер и твои привычки.

Ты заходил в магазины. Покупал книги и вино. Я дошел с тобой до самого твоего дома, увидел, как загорелся свет в черном окне. Твое? Откуда мне знать? Я просто стоял под этим освещенным изнутри стеклом. Всю ночь. Шел дождь. Я изо всех сил зажмуривался - и верил, что капли на моем лице - это просто дождь. Просто дождь...

Пешком добрался до дома. Вместе с рассветом. Ты? Бред!

* * *

Я никогда не задумывался над тем, что значит жить одному. Я любил свое одиночество и изо всех сил старался оберегать его. Стены маленьких людных кафе скрывали меня от людей. Я сидел у окна и зарисовывал то, на что падал взгляд.

Когда-то давно, прихлопнув дверью родительской квартиры прошлое, я научился дышать самостоятельно. Поначалу было немного больно: так, еле заметная резь в груди. Но потом я привык. И даже стал посмеиваться над собой, когда начинал раздеваться на сцене. Да, у меня появилась профессия, все, как у большого мальчика. Стриптизер - чем не достойное занятие для уважающего себя члена общества?

Я снял маленькую квартиру около бара, где работал. Одна комната да кухня, в которой, после того, как была поставлена мебель и техника, было не развернуться. Сюда я никого не приводил. Только я. И мои карандашные наброски, ни один из которых я не закончил.

Да, за мной был этот недостаток: я считал, что я художник. Пусть не очень удачливый... А какая, в сущности, разница? Просто я посчитал, что с умением чертить неровные линии по куску бумаги мне дается и некая власть. Власть зажигать по вечерам черно-белые фонари на криво прочерченных тротуарах. Тонким карандашом я словно менял все местами, и мир реальный становился всего лишь наброском в моем блокноте.

Резким звоном в пустой голове - именно так упали ключи на столик в прихожей. Наверное, стоило начать приходить в себя? Но почему-то не очень хотелось.

Просто стоять, прижавшись к стене, ощущая себя продолжением дождя за окном, - было приятно.

В ту ночь я запрещал себе видеть сны. В полубреду шептать имя, которого не знаешь, - глупее просто ничего нельзя придумать! Разве не так? Вот и отлично!

* * *

Вечером перед работой я опять видел тебя. Я сидел в сквере на скамейке и рисовал. Была у меня такая слабость. Когда ты прошел мимо, я не поднял головы. Просто чувствовал: вот ты оступился в конце сквера, вот прикуриваешь возле фонаря.

Существует цвет у глаз, в которые никто не смотрит? Кто смотрит в твои глаза?

* * *

Я смотрел на тебя из-за стеллажа. Библиотека. Пыльные залы, пыльные люди. Даже компьютеры - и те пыльные! Надо бы при входе выдавать марлевые повязки! И здесь - сидишь ты? Забавно!

Да, я проследил за тобой. И что? И вот теперь имею удовольствие наблюдать, как ты перелистываешь страницы какой-то книги. Странная у тебя привычка: водишь пальцем по строчкам, когда читаешь.

Ты поднял голову. Посмотрел прямо на меня. Еле заметная улыбка. Мне? Ничего не могу разобрать! Вернулся к книге.

Как пьяный, вышел я из библиотеки. Мысли путались. Или у меня аллергия на пыль, или ты определенно что-то хотел сказать мне. От этого было не легче.

* * *

Сегодня было особенно холодно. Абсолютно непослушной рукой делал рваные штрихи в блокноте. Время от времени приходилось прерываться и надевать перчатки, чтобы хоть немного согреться. Думать ни о чем не получалось. Рисовал фонарь напротив, пытаясь придумать хоть какое-то, пусть самое нелепое, дело. Сам того не осознавая, я ждал тебя. Принуждая себя не рвать бумагу, спокойно перенося карандаш от точки к точке. Заставляя сердце биться под мерные движения руки.

Привет.

Я поднял голову. Знаешь, уже тогда я начал сомневаться, что вообще смогу подобрать краску для цвета твоих глаз. Проще всего было бы нарисовать их серыми. И никто не упрекнул бы меня во лжи. Кроме, пожалуй, меня самого.

Привет, - чуть улыбнулся в ответ.

Вы рисуете?

Да ты наблюдательный!

Случается.

Можно посмотреть?

Что, вот так сразу?

Этот еще не готов. А другие дома. Если вы хотите... - по-моему, я слишком далеко зашел.

А вы приглашаете? - если это не насмешка, то я ничего не смыслю в живописи.

Да, - сыграем?

Ты резко поднялся, протягивая мне руку:

Так идем?

Я не испугался. Только чуть вздрогнул. Просто было прохладно, вот и все.

* * *

Тусклый свет загорелся в прихожей - это я не глядя дотронулся до выключателя на стене. Так скоро...

Я воевал со шнурками. Не желали развязываться. Чувствовал, как ты смотришь на меня сверху вниз. Интересно, тебе очень смешно?

У тебя в квартире тепло дышать.

А мы переходили на "ты"?

Да? - я наконец справился с обувью и поднялся. Близко. Твои глаза близко от моих. Я замер, пытаясь вспомнить, что я делаю в этом странном месте. Ничего путного не выходило.

Мы так и будем стоять, или ты пригласишь меня в комнату?

Прошу, - ухватился за стену и скривил губы так, что при большом желании это можно было принять за улыбку.

Ты внимательно посмотрел на меня и прошел в открытую дверь. Я вошел следом. Не знал, о чем говорить, мысли путались. Ты обернулся и пожал плечами:

Тут ты и живешь?

Вопрос показался мне излишним. Неужели и ты робел немного? Или играл? И зачем? Неужели ради меня?

Тут.

Хорошо.

Было непонятно, относились ли твои слова ко мне или к тому, что тебе хорошо в моем доме.

Садись.

Спасибо. Мы, кажется, говорили о твоих рисунках? - ты опустился в кресло и взял со стола несколько моих набросков. - Это они?

Да, но... - это были совершенно неудачные рисунки. Я не очень люблю критику, но здесь других мнений быть не могло. Как я думал.

Ты, видимо, считал иначе, не рассматривая, а как бы вчитываясь в плохо прорисованные линии. Я стоял рядом с креслом, чувствуя себя немного неловко в своей собственной квартире. Должно быть, ты понял это, вскинул на меня глаза, указал рукой на подлокотник. И что? Я сел. Так, по крайней мере, мне было чуть удобнее.

Твоих губ и глаз касалась графитная пыль моих рисунков, оставляя отпечатки снов на коже рук.

Лицо красивой женщины, вырезанное на коре столетнего дуба. Ее волосы переплетались и сливались с черными ветвями. Глаза смотрели и не видели. О чем я думал, когда рисовал ее?

Большая птица неизвестной мне породы раскинула крылья над протянутой рукой. Я вел ее так, чтобы смотрящему казалось, что где-то здесь, совсем рядом с ним кто-то лежит и протягивает руку, словно ища поддержки в близком ему человеке. Знает, что звать напрасно, что он не будет услышан, вот и тянется к нему - к небу - в своей последней мольбе. Признаться, я не совсем понимал, при чем тут птица, но уж очень хорошо она там смотрелась. И я не стал стирать ее.

А здесь - просто переплетение ветвей, а за ними - предполагаемое небо. Я рисовал, думая о колокольне Тодайдзи, что она стоит где-то там внизу, покрытая белым нетронутым снегом. Мерно и глухо гудит ее большой колокол, но никто не тревожит его. Это только ветер. Но ведь у ветра нет такой силы... Но все равно - только ветер. Когда-то в детстве я видел эту колокольню во сне. Но главное в ней - не она сама, а черно-белые ветви над ней, приоткрывающие небо, которое без них не могло бы существовать. Холодное зимнее небо.

Серый хрусталь небес... - эти твои слова как-то неожиданно и тихо прозвучали в моей комнате. Я вздрогнул и посмотрел на тебя. - Это Рембо. Ты ведь об этом думал?

И я понял, что - да. И даже если это было не так в тот момент, когда я рисовал, все равно - именно это у меня и получилось.

Да.

Угу. - Помолчал. - Ты хороший художник. Но почему-то никто об этом не знает. Ты никому не показывал эти рисунки.

Как ты понял?

Я всегда это знал.

Не надо! Не смотри на меня. Пожалуйста... Мы ведь, кажется, о рисунках говорили? Или нет?

Я тряхнул головой:

Глупости!

Ты пожал плечами, встал и подошел к окну.

Вечер. Хорошее время.

Я не знал, идти ли мне за тобой или оставаться сидеть. Было неудобно, спина ныла. Я встал.

Здесь все дело в цвете. Точнее в том, во что ты сам можешь превратить цвет одного вечера. Он будет таким, каким ты его нарисуешь.

Что? - я недоуменно смотрел в твою спину.

Да ничего! Смешай пару красок холодных тонов, а когда будешь рисовать, слушай колокольный звон. Слышишь?

Здесь рядом нет церкви. - Я подошел и встал за тобой. Посмотрел в окно. Начался мелкий дождь. Я не заметил бы его, если б не посмотрел на свет фонаря.

Это неважно. - Ты повернулся ко мне, пристально посмотрел в глаза. - Мне пора.

Ты придешь? - как-то нелепо вырвалось у меня.

Нет.

А чего, собственно, мог я еще ожидать? Дружеских клятв? Превозмогая подступившее смущение, выговорил:

Как тебя зовут?

И опять ты не ответил мне, только пожал с недоумением плечами и прошел в прихожую. Я - за тобой.

Когда ты ушел, я закрыл за тобой дверь и прислонился лбом к зеркалу. Пытаясь обмануть себя, что так мне значительно легче.

* * *

После того вечера я не видел тебя несколько дней. Сначала я думал, что это шутка. И ты придешь попозже. Но ты так и не пришел.

Я по-прежнему вечерами, если было время, сидел в том сквере, где раньше видел тебя. Или в кафе неподалеку. Но рисовать я больше не мог. То есть первые два дня я еще как-то водил карандашом по бумаге, обманывая себя тем, что создаю великое искусство. А все великое, как известно, рождается в муках. Но это больше походило на агонию.

В одну из бесконечно свободных ночей и пришла Бесс. Она редко спускалась со своей картины, которая занавешенной висела в самом темном углу моей комнаты. Бесс была красивой. Пожалуй, это лучшее, что мне удалось нарисовать. Я встречал ее, когда пытался поверить во всякие бредни о духах умерших, вампирах, демонах и прочей чепухе. Чтобы было хоть что-то... Только из этих соображений я и старался концентрировать взгляд на чуть заметном тумане у парапета набережной, когда выходил пьяным из какого-нибудь бара. Если всматривался достаточно долго, белый пар приобретал очертания двух женщин. Одна, тоненькая, бледная и грустная, все тянула к воде руки, словно вслед уходящему кораблю смотрела. И каждый раз туда, где уже будто прижились плавающие недокуренные сигареты и пустые металлические баночки, падал немного увядший ненюфар. Цветок еще долго хранил запах ее волос, перемешанный с запахом дешевого отсыревшего табака. Я знал.

А другой женщиной - была Бесс. И я нарисовал ее: сидящей в узкой келье в кресле, которое совсем не подходило под остальную монашескую обстановку. Ее густые волосы, перевитые нитями черного жемчуга, словно впитывали в себя свет маленькой свечки, стоявшей рядом с образами. И он там медленно умирал. Бесс, довольная, словно только что напилась крови, слегка улыбалась красивыми, чуть непропорциональными губами.

Я сидел на полу возле низкого прозрачного столика и пил. Увидев Бесс, я снова наполнил бокал и протянул ей. Она подошла, взяла его и с недоумением посмотрела на меня.

Что случилось, малыш?

Я начал рисовать еще один портрет.

Покажи, - Бесс заинтересованно посмотрела в сторону стола.

Не там, - я невольно улыбнулся и покачал головой. - Здесь, - достал из кармана пиджака блокнот. - Вот.

Рисунок был не только незакончен, но сейчас и вовсе казался мне неудачным. Ну конечно, я совершенно неправильно запомнил овал лица. Да и глаза... глаза какие-то чужие, неживые.

А он ничего! По этому поводу решил напиться?

Я промолчал, улыбнулся. Видно, не очень убедительно.

Эй, да не бери в голову. Ну, хочешь, я тебя укушу? Тебе полегче станет, и мыслей глупых в голове поубавится. - Такие предложения от Бесс поступали частенько, и не могу сказать, что я не пользовался ее добротой. Я вовсе не был для нее кормом. Она словно делала мне кровопускание, а вместе с кровью уходили и все мысли, которые беспокоили меня до этого. Ее поцелуи были даже приятны, хоть и немного болезненны.

Сначала я хотел было отказаться, но потом подумал и устало махнул рукой:

Спасибо, Бесс, будь добра.

Откинь голову немного назад. Да, вот так хорошо. - Холодные губы коснулись шеи. А затем с резкой болью из меня стала уходить кровь. Перед глазами все поплыло, я упал на ковер, обнимая Бесс за шею. Резковатыми толчками, в обмен на темную влагу для Бесс, по венам разливалось твое имя.

* * *

Но почему-то ничто не помогало, ничто не успокаивало меня. Я жил в каком-то неуемном напряжении, словно ежеминутно касаясь рукой оголенных проводов. И это даже доставляло мне некоторое удовольствие. Поначалу. А потом я понял, что ты не придешь.

Ночью, после работы, покачиваясь, я дошел до дома. Я устал! И не мог больше выносить издевательства ветра, холодом своим бросающего в меня твои слова.

На кухне открыл полку и достал оттуда первый попавшийся стакан. Протер его полотенцем, старательно, будто жду в гости кого-то очень придирчивого и нервного.

И долго ходил по квартире, от стены к стене, зажав в руке этот несчастный стакан. Песенка, день и ночь крутившаяся у меня на языке, но которую я никак не мог вспомнить, потихоньку становилась слышной:

Well, it's blues in my house, from the roof to the ground,
And it's blues everywhere since my good men left town.
Blues in my mailbox cause I can't get any mail,
Says blues in my breadbox cause my bread got stale.
Blues in my meal-barrel and there's upon my shelf
And there's blues in my bed, cause I'm sleeping by myself.

Вспомнил, что, вроде бы, собирался что-то пить. Найдя в баре открытую бутылку красного вина, взял ее с собой в комнату. Держал ее обеими руками, словно боялся уронить. Когда пришел в комнату, оказалось, что каким-то чудом донес и стакан. Этому факту я поражался долго, все то время, что вино лилось из бутылки в стакан, наполняя его до краев. И сразу же опрокинул его, губами, не языком чувствуя его неестественную горечь. Странный привкус чужого горя! Мне не хватало только бумаги, я начал бы писать стихи! Посмеиваясь над собой, налил еще. Опустился на ковер, теперь уже потягивая вино медленно, словно смаковал собственное бессилие. Я совсем не думал о тебе. Просто это вино плескалось между стенок бокала. Меня укачивало, мутило от этого его мерного движения. Я выпил и налил еще. Ты. От боли в глазах, непонятно откуда вырвавшейся, стало трудно дышать. Волной она накрыла меня, волной отступила обратно. Медленно появлялся тот портрет, который я хотел бы нарисовать. Просто так, в воздухе протянутой вперед рукой я чертил вьющиеся линии твоего лица. Не мог оторвать глаз от получающихся странных узоров. Без сил, осторожно распускал серебристые раны тонким грифелем карандаша. Узелки сплетались, свивались в расплывчатый очерк твоего лица.

Боль распускалась во мне прекрасным цветком, передать красоту которого даже на бумаге, не то что словами - я не смог бы. Выхода не было.

Переведя взгляд на окно, увидел тебя там, стоящим возле неплотно задернутых штор. Едким запахом твоей сигареты на меня дохнуло твое невозможное присутствие. Но я знал, что это ты. Каким-то непонятным образом... Я просто силой убеждал себя, что всего лишь не запер входную дверь. Ты помог мне поверить в это.

Ты пришел.

Именно в ту ночь я начал рисовать тебя всерьез.

* * *

Ты любил гулять по вечерам. Обычно ты заезжал за мной в свободный день, потом мы выбирали случайный маршрут и бросали машину в какой-нибудь подворотне. Такой вопрос, как пропажа машины, тебя, видимо, не волновал. Что ж... меня тоже. Мы ходили долго. Ты словно прислушивался к каким-то непонятным для меня звукам. Иногда... да нет, всегда я думал, что город сам говорит с тобой. То есть если это и не диалог, то хотя бы некое его подобие.

Ты дотрагивался до стен старых домов, и от их шершавого камня - я сам слышал это - звучала странная музыка, похожая на мелодию старинного менуэта.

В тот вечер мы гуляли особенно долго. И вот...

Музыка из старенького проигрывателя путалась в твоих руках, не зная, куда ей ткнуться. Кофе был обжигающе горячим, я пил его медленно, морщился - терпеть не могу эту гадость! В той дешевой палатке, возле которой мы наконец-то остановились, чая не было. Только кофе и чебуреки с чем-то сомнительным внутри. Было поздно, редкие люди спешили мимо нас к себе домой. Мы провожали их долгими взглядами, словно пытаясь определить их дальнейшую судьбу. Прочитать их прошлое. И эта тусклая, ничем не примечательная музыка вдруг вихрем взвилась вокруг нас, заставила тебя посмотреть мне в глаза и что-то прошептать. Так тихо, что я, конечно, не разобрал слов. Переспрашивать смысла не было. Я стал в себе творить под эту музыку слова, которые ты мог бы произнести. Но получалось что-то о далеких морях, о капитанах на мостиках, которые тонули вместе со своими судами. О том, как раскрывались на дне старинные сундуки... Я словно очнулся, тряхнул головой и пробормотал какое-то извинение. Ты уже смотрел в сторону, вечерний сумрак пил цвет твоих глаз. Я поежился - холодно, зябко было этим вечером на улице.

Идем к тебе?

Да, - я не ожидал, что ты это предложишь. Просто задумался и все.

Ты оказался рядом. И мы пошли по асфальтовому тротуару к моему дому, жужжащему лифтом и пахнущему сладкими пирожками от кофейной на первом этаже.

Ты, твое простое существование в этом мире, твое дыхание, паром носящееся теперь где-то вокруг меня - частица тебя, которую впитывают мои легкие. Я видел тебя. И старые тени у заборов съеживались и исчезали. Свет проливался холодным мартини на серую мостовую, по которой апельсиновыми дольками скользили фары проезжающих мимо машин. Я поднял на тебя глаза. Сегодня ты был почти что мой...

* * *

Ты приходил ко мне. По вечерам, если я не работал. Или - по ночам. Мы часто спорили о том, как получилось, что мы встретились. Я считал, что это просто совпадение путей. Случайность. Ты говорил, что я звал тебя. Конечно, я считал, что ты не прав. Но переубедить тебя не получалось. Иногда ты пропадал надолго. Месяц, два отсутствия были обычным явлением. В те пустые ночи, наполненные запахом забытых тобой сигарет, которые я сжигал в пепельнице, как ароматические палочки, меня не то чтобы мучили кошмары, но спал я плохо. Никак не мог понять, то ли я сплю и вижу во сне себя, пытающегося заснуть, то ли просто не сплю всю ночь. Я мучился твоим именем. Пытался определить цвет табачного запаха из пепельницы возле кровати и примешать его к краске на моей палитре.

И бывали дни, когда, с трудом открывая глаза, я видел тебя. Словно ничего и не было, ты стоял у окна и смотрел на улицу. Не показывая, что проснулся, я разглядывал тебя. Ничто не указывало на то, что ты вообще дышишь. Просто замер спиной ко мне.

Словно почувствовав мой взгляд, ты поворачивался ко мне, и какая-то незнакомо усталая улыбка переливалась из твоих глаз в мои. Твой голос звучал, словно из этой холодной улицы за стеклом:

Вставай. Ты слишком долго спишь. Я не могу ждать тебя вечно.

* * *

Когда в тот вечер я пришел домой, то сразу почувствовал твое присутствие. И точно - я не ошибся.

Ты склонился над моим столом и смешивал краски. Почему-то вдруг ты представился мне маленьким мальчиком из старой, потрепанной детской книжки. Я тихо подошел и заглянул тебе через плечо. Ты меня не видел, так старался. Отражался в темном оконном стекле: чуть прикусил нижнюю губу, наморщил нос; твои руки двигались очень плавно и аккуратно. Сделав все, что нужно, ты потянулся за листом картона и тут в стекло заметил меня.

Ты?

Никогда, ни раньше, ни потом не слышал я твоего голоса. Никогда не видел твоих глаз. Не чувствовал тепло руки, к которой, перепачканной краской, я невольно прикоснулся. Никогда. Только в тот кусочек нашей общей жизни я сумел разглядеть тебя. И был рад, что встретил тебя.

Только тогда я понял, почему так неуловим был цвет твоих глаз. В нем, как в детском калейдоскопе, сосуществовали, не сливаясь, два разных цвета: темно-синий и светло-серый. Они, такие несхожие, менялись, усиливаясь попеременно. И здесь, впервые, вдруг слились.

А потом ты улыбнулся, словно извиняясь за шалость, провел тыльной стороной ладони мне по щеке и прошел в ванную. Вместе с краской с рук ты, видимо, смыл то единственное, что заставило два цвета слиться в один.

* * *

От общения с тобой я получал странное удовольствие. Видно, ты уже научил меня своему непонятному взгляду на мир: все вокруг казалось мне смутным, словно дымка, очерченная карандашом. Я даже попытался набросать в блокноте новые образы этого призрачного мира, но дым нельзя зарисовать. Или, по крайней мере, нельзя зарисовать смутное ощущение дыма где-то в области гортани. А именно таким и был для меня теперь мир, в котором жил ты.

Я пытался хоть как-то ориентироваться, ловя тебя за руку, но все было напрасно.

Сегодня я был один. Я не знаю, радовался я этому или печалился. Как знать, может, и лучше было бы, если б... Что "если б", я не знал. У меня не было сил додумать мысль до конца. Я искал и не находил в себе - себя. Потерялся в собственной памяти о твоем существовании.

Было слишком пусто. Я ничего не хотел, да ничего и не мог. Только спать. Опустил голову на стол, под включенную лампу. Тепло.

Я чувствовал, как тонкой болью опоясывает мне голову тепло твоих рук. И в то же время я спал. И сквозь сон ощущал твое присутствие. Присутствие тебя - другого. Положил руку мне на голову, легким движением - по моим волосам, будто здороваешься, приветствуешь меня. Даже во сне я чувствовал, как изменился ты - опять.

Я вовсе не хочу мучить тебя. Я причиняю тебе боль, знаю.

Иногда. И она проникает внутрь, заставляя просыпаться от жажды. Эту жажду утоляют морской водой. Ты чувствуешь, что море рядом? Только чуть-чуть заставь себя поверить в это. Стоит только спуститься по невысокой крутой лестнице, и через несколько метров твои ноги почувствуют близость воды. Твоя жажда поведет тебя. Ты и во сне услышишь голос этой темной теплой влаги, которая, как старое мокрое покрывало, окутает тебя и увлечет на дно, чтобы там полностью подчинить себе. Разве ты забыл, что если б не я, ты так и не узнал бы ценность своей собственной жизни? Просто существовать, встречая закаты на скамейке сквера, зарисовывать сценки из жизни, танцевать по ночам, а потом напиваться... потому что не можешь понять... или принять себя самого, без каких бы то ни было изъянов. Поверить, что ты совершенство уже только потому, что умеешь дышать. Только потому, что глаза твои видят тонкие прожилки на листе клена, лежащем на асфальте. Видят и помогают пальцам более уверенно сделать первый штрих, чтобы от этих движений родилась мелодия. Музыка.

* * *

Я проснулся часа в три дня с ужасной головной болью. Словно в голове у меня ухало и стонало маленькое привидение. Я не знал, что происходит. Только чувствовал, что то, от чего я бежал все эти годы, опять подступает ко мне, как ком подступает к горлу. Отгоняя тревожные мысли, я встал и натянул джинсы. Пройдусь, подумал я, и все станет на свои места.

Было холодно. Медленно пошел по улице. Ничего не хотелось. Прислонился к рябинке у какого-то магазинчика, вдохнул мерзлый воздух. Наверное, я слишком много думаю о тебе. Надо заняться чем-то, найти себе какое-нибудь новое дело. Но ничего не приходило на ум.

Людей на улице было мало, и все они быстро проходили мимо меня. Я смотрел в конец пустой аллеи и ждал. Ты появился там минут через пять. Быстро шел в мою сторону. Я вышел на дорожку. Ты увидел меня, остановился. Видимо, и вправду не ожидал. Или только притворялся? Я медленно пошел к тебе. Боль, которая жила во мне все это время, уходила куда-то в землю. Ты стоял, не шелохнувшись, и ждал, как я поступлю. Я, сам не понимая почему, вдруг побежал к тебе, крепко обнял за плечи. Да, сейчас ты - тот, каким я видел тебя в первый раз. Тот, за кем я следил. Я смотрел в твои глаза, и ты не отводил взгляда.

- Прости, я спешу, - холод твоих слов заставил меня отпустить тебя и отойти на пару шагов, будто меня отбросило в сторону. Ты поправил сумку на плече и пошел дальше. Так и не обернулся и больше ничего не сказал.

В ту ночь я танцевал так, словно хотел свернуть себе шею. Выпады причиняли мне острую боль, я знал, что дорого заплачу за эти минуты, но ничего не мог с собой поделать. Я творил заново свое тело и ту музыку, которая звучала у меня в голове. А когда я вышел из бара, я хотел только одного - утопиться. Но даже на это сил уже не было. Я сел на ступени какого-то подъезда и уронил голову на руки. Сколько я так просидел - не знаю.

* * *

Я не ждал тебя. Не знаю, что случилось, только вдруг ты мне стал не нужен. Проснувшись, я почувствовал странное, немного томящее одиночество прежних дней. Будто и правда ты и все, что связано с тобой, было только дурным сном.

И только слова, запахом гари и сигаретного дыма проникавшие в меня, мешали мне окончательно поверить в это:

Well, it's blues in my house...

Я не мог нарадоваться самому себе. Каким уверенным я был, как точны были все мои движения, даже, казалось бы, ненужные. Как аккуратен я был в ту ночь, когда шел к бару. Всего пару кварталов, но на каждом пешеходном переходе я дождался зеленого света.

Со сцены я заметил тебя не сразу. Ты стоял у стойки, пил что-то из высокого узкого бокала. Рассматривал меня. Но так, словно с гордостью наблюдая за первым выступлением в консерватории своего ребенка.

Позже я наткнулся на тебя в гримерке.

Ты очень красив.

Разве ты не знаешь, что я не хочу видеть тебя?

Не обратив ни малейшего внимания на эти слова, ты стал с интересом рассматривать плакаты на стенах.

Зачем ты пришел? - сделал я еще одну, на сей раз более робкую попытку.

Ты никому, кроме меня, не нужен, - ты говорил спокойно, без какого-либо намека на эмоции.

Зачем ты пришел? - повторяя вопрос, я надеялся разозлить тебя, надеялся, что так ты скажешь что-нибудь более соотносимое с той реальностью, в которой я до сих пор жил.

Ты все еще надеешься на чудо? - вопрос был скорее не в голосе, а в каком-то еле уловимом жесте: ты с небрежной обреченностью поднял и опустил руку, словно проведя в воздухе радугу. - Надеешься, что наступит день - и все переменится? Неправда! Ничто не бывает просто так. Даже для того, чтобы ты сейчас, в эту самую минуту мог видеть меня, тебе требуется огромное, почти нечеловеческое усилие. Почему ты улыбаешься? Ты мне не веришь? Да ты всей силой своего ускользающего сознания удерживаешь меня! Не надо спорить. Ты так устал. Отдохни!

Я и вправду почувствовал, что глаза начинают слипаться. Я поверил твоим словам, хотя верить-то, собственно, было нечему. Ты ничего не обещал. Я до сих пор не знал, кто ты. Не знал, зачем ты пришел ко мне теперь и зачем приходил раньше. Но я так устал. Так устал постоянно доказывать всем и самому себе свою же собственную необходимость. А теперь все было так просто! Ты читал мои мысли.

Пока ты слышишь мой голос, ты на самом деле необходим. Мне.

Не в силах больше стоять, я упал тебе на руки. Закрывая глаза и падая в синий сумрак пустых скверов, я успел увидеть над собой огромное небо, заполненное серебряной штриховкой, и твое обеспокоенное лицо надо мной. И, уже совершенно не отдавая себе отчета в этом, проследил до конца за мелькнувшей канителью мысли: "Я не верю твоему беспокойству".

* * *

Ты выхлопотал мне отпуск на две недели. Уж не знаю, как ты уломал хозяина бара, в котором я выступал, только на следующий день, то есть вечер отпускные вместе со всеми оформленными бумагами лежали у меня на столе.

Никогда не знал, что стирптизеру полагается отпуск! Да еще оплаченный на две недели.

Хозяин ничего не сказал мне, только та преувеличенная любезность, с которой ты распахнул для меня дверцу машины, да твоя странная насмешливая улыбка заставили меня задуматься. Я знал уже, что обращаться к тебе с вопросами не имело ни малейшего смысла. Ты просто рассмеялся бы мне в лицо. Поэтому я и не стал задумываться. Просто кинул сумку на заднее сидение, сел и пристегнул ремни. Ты всегда подшучивал над этим моим правилом, я же никогда не отступал от него. Пристегивать ремни безопасности, как и переходить дорогу только на зеленый было для меня делом принципа.

Это был маленький отель, который я сперва принял за чей-то дом: настолько он был обжитой, домашний, из окон его пахло булками с корицей и цветами. Цветы там были везде. Такое ощущение, что их выращивали специально к нашему приезду. В моем номере они были в вазах на столе, на тумбочке у кровати, на подоконнике, даже в раковине в ванной плавали какие-то странные цветочные созвездия. Как я выяснил позже, в твоей комнате творилось то же самое. Странно, я ожидал фиников и бананов на завтрак, а меня умудрились завалить цветами, как плаксивую девчонку! Впрочем, я был даже рад этому. Здесь, на этом острове, в уединенном отеле, где никто не знал нас, не знал меня, я чувствовал себя спокойнее. Словно заново учился ходить, держась за стены собственного разума. И поначалу нередко пользовался твоей поддержкой. Постепенно отвыкая от запаха твоих сигарет.

А из моего окна было видно море. В пасмурные дни, а их выдалось несколько на нашу поездку, оно сонно вздыхало и слегка морщилось, если я заглядывался на него слишком долго. Я же в него буквально влюбился. Мог часами сидеть на берегу и рисовать волны, подходящие к самым ногам. Они лизали края моих и без того вымокших от сырого песка ботинок и убегали обратно. Чтобы вновь вернуться ко мне. Это завидное постоянство раздражало тебя. Казалось, ты хотел заставить море замереть, изменив его вечному изначальному ритму - дыханию. К счастью, ты был над этим не властен. Наверное, еще поэтому я так сильно полюбил море: оно не обращало на твои насмешливо искривленные губы ни малейшего внимания. Оно и не думало спорить с цветом твоих глаз.

* * *

Ты попросту протянул мне руку. Я уже понял, что общаться с помощью жестов, каких-то едва заметных... не движений даже, намеков на движения - было тебе куда проще, чем произносить слова. И я, к слову сказать, уже начал привыкать к этому. Вот и сейчас я, повинуясь то ли твоему приглашению, то ли приказу, встал с кресла в холле, в котором до сих пор так неплохо сидел и читал толстенную книгу, и пошел за собой. Книгу я уронил на пол, и мне показалось, что там для нее самое подходящее место: толстый темно-синий кирпичик среди вьющихся зеленых растений и занесенного с близкого берега еле заметного песка.

Ты ничего не говорил. Шел немного впереди, подбивая по пути камешки. Смотрел - то на них, то куда-то далеко, в море, словно ловил там какую-то забытую мысль. И никак не мог поймать. Твое присутствие здесь, рядом со мной и моим морем, казалось таким естественным, словно ты и был тем небом, которое отражалось в волнах моей памяти. Я помнил о тебе. Все, что только можно сказать о ветре на разных языках, сейчас приходило мне на ум. Но я тоже молчал, ловя и внимательно рассматривая неимоверно легкие догадки о тебе. Они все время были со мной, внутри меня, а я не мог ничего понять! Сейчас я сам смеялся над собой. Как я мог так долго быть слепым!

Песок под твоими ногами тихо танцевал - от твоих движений и от неумолкающего весь день сумасшедшего ветерка. Ты мой, мой полностью, без остатка. Ничего странного не осталось. Нет печали, нет и радости...

Я обнял тебя. Ты ничего не сказал, замер у самой кромки воды и тихо стоял, словно прислушиваясь к моему дыханию и сравнивая его с еле колеблющимся морем.

Мой холодный ветер, ты больше не нужен мне.

* * *

Мы еще не распаковали вещи. Так и бросили чемоданы в прихожей. Я сел на одни, ты прислонился спиной к стене. Тусклый ночной светильник даже воздух делал матовым. Не мог я видеть твое лицо теперь, когда все уже решил. Сам. Без тебя.

Ты не боишься, что твои рисунки останутся незаконченными? Без меня.

Я просто перестану тебя рисовать.

Краски на палитре засохли. Словно морским песком, покрылись пылью. Скрадываются твои черты. Исчезают в едком сигаретном дыме. Но даже теперь - ты все еще улыбаешься.

* * *

Прошло время. Много времени прошло. Сколько, я точно не знаю. Я проживал его без тебя. Я не рисовал тебя. Я вообще больше не рисовал. А все прежнее сжег.

Легкий стук в окно. Так звенит неудачно подвешенный "поющий ветер", бьется о деревянную раму. Холодно. Я не вспоминаю тебя. Просто от стен моей комнаты отскакивают отзвуки твоего голоса:

Привет.

Я давно уже не видел Бесс. Да и наверное сам не поверил бы, если б кто сказал, что она сходит с картины.

Ничего не осталось мне.

Только на столе под компьютером - фотография старого друга, которого не видел уже сотню лет. И несколько карандашных рисунков в блокноте.

Привет.

Перелистываю страницы старого блокнота. Одну за другой. Одну за другой. Полустертый рисунок на предпоследней странице. Еще один серый лист. Оттачиваю карандаш. Аккуратно и медленно вывожу линии.