Наверное, стоило бы начать не от себя, потому что получается слишком субъективно, слишком со своей стороны. Но так ближе, так идет из души, потому что - у меня тупик. По сути, я не такой человек, чтобы вдаваться в панику и молить о помощи. За себя стоять я училась всю жизнь. Сравнительно успешно. Ведь смогла же в своей не нежной работе обогнать и по уму и по физической подготовке многих своих коллег мужчин. Нет, соревнования с ними у меня не было. Это была скорее ревность. Я ревновала к тому, что не могла иметь. Семью. В моем понимании этого слова.

Природа меня не наказала. Я очень хорошо стерпелась со своим полом, с самого детства приняла свою девчоночью принадлежность, хотя уже тогда научилась понимать, что моя жизнь не сложится просто, потому что я слишком выделялась физической развитостью и тягой к дракам. Мне везло, не в том, что побеждала, иногда, конечно, были неудачи, попадались сильные мальчики, а в том, что не пришлось никогда серьезно получать в лицо. У меня ни разу не было на лице ни уродующих синяков, ни переломов носа. Хотя драться приходилось порой очень крепко. Я даже стала заниматься спортом, борьбой, что, собственно, не удивительно с подобным характером.

Мои родители тоже, наверное, понимали, что в моей жизни не обойдется без острых углов, поэтому они заранее старались оберегать меня от улиц, запирали в комнате, если я стремилась к соседским ребятам, просили меня быть внимательной с мальчиками. Почему-то родители думали, что я слишком рано созрела и уже по-серьезному встречаюсь с ними, "невестюсь", как они выражались. То, что они говорили, было для меня тогда странным, ведь не запрещали же родители моих друзей встречаться друг с другом, а почему мои запрещали, я понять не могла, ведь мы всего лишь играли. Мне все-таки пришлось угодить родителям, уж слишком расстраивалась моя мама, нелепо то, что не по той причине, плакала, и поэтому я ушла с улицы в спорт.

Природа меня действительно пожалела в том плане, что я не мучилась из-за неопределенностей. Быть хорошей собой означало для меня нравиться тем, кто мне нравиться. Даже если мужчины обращали и обращают на меня внимание, это не раздражает меня. Наверное, мне где-то жаль, что я не могу их отблагодарить за это внимание взаимностью. Но им уже повезло в том, что их в России вдвое меньше, чем женщин, поэтому они, как редкие животные, в цене, и у них есть из кого выбирать. Я не единственная. С другой стороны мне бывает жаль тех женщин, которые страдают из-за этого соперничества за мужчину, становящегося порой слишком избалованным, а оттого и эгоистичным. Вот на такой жалости я и попалась.

Не верное слово попалась. Разве любовь - это капкан или какая-нибудь сеть? Любить для меня значило ценить и принимать. Я принимала вольно. Невозможно заставить полюбить, если не любится. Хотя у меня, конечно же, разграничиваются внутри чувства любви и увлечения. Да, увлекаться приходилось очень часто. Женщина знает или порой не знает сама, как может увлекать. Легко. Взглядом ли, шепотом или прикосновением. Но женщины для меня - не спорт, и я не собиралась ставить рекорды.

Иногда свою неотразимость они используют очень умело. Мне приходилось видеть и даже испытать, как девчонки, попадая к нам в отделение, чтобы не оставаться в общей камере на ночь, пытаются уговаривать нас ласковыми голосами, улыбками или слезами отпустить их. Но не все умеют играть без фальши. Иногда у меня даже в ответ появляется улыбка умиления от их наивности, когда им кажется, что они правдоподобны и искренни. К сожалению, многие только играют, на деле являясь виновными. А иногда бывают очень странные, поразительные случаи.

Однажды, я помню, ко мне попала шестнадцатилетняя девочка, которую взяли по подозрению в нескольких кражах. Она казалась совершенно пораженной и удрученной от того, в чем ее обвиняли. Мне стало ее жаль, ведь случаются ложные обвинения тоже. Я пыталась ее ободрить, обещала разобраться, в чем была абсолютно убеждена, но отпустить ее пока не имела права. Мне не хотелось, чтобы она проводила ночь в неприютной клетке. В таком юном, хрупком возрасте, какой был у нее, подобные заведения могли оставить скверную память на всю жизнь. И я под свою ответственность решила, что ей лучше побыть до утра в маленькой комнате при нашем кабинете, где мы иногда отдыхаем на не очень просторном, но уютном, при подобных условиях, диване.

Девушка казалась очень усталой, у нее полузакрывались глаза, и был такой вид, будто ей уже все равно, куда ее приведут, лишь бы оставили в покое. Мы пришли в эту комнату, и я сказала, что она может пока расположиться здесь, а я буду продолжать работать в кабинете. Она очень удивилась, и даже, как будто проснулась, спросив, серьезно ли то, что я могу ее оставить здесь одну.

- Конечно. Почему нет? Ведь ты говоришь, что невиновна. Значит, тебе не зачем убегать. Хотя убежать отсюда и так не легко. Кругом решетки, охрана, сигнализация. Отдохни немного.

Но она почему-то меня не отпускала, стала задавать вопросы, почему я здесь работаю, и как мы решаем, кто прав, кто виноват, ведь даже в суде иногда осуждают невиновных. Я ее постаралась убедить, что виновная в этих кражах будет обязательно установлена, потому что есть свидетели, которые видели преступницу и могут ее опознать.

- Свидетели?

Этот вопрос она задала очень тихо и поникла. Исход этого дела мне был уже ясен. Она подняла на меня грустные, такие несчастные глаза, что уже не возникало никаких сомнений в ее вине. Я все равно хотела дать ей немного времени побыть одной и не собиралась ни о чем расспрашивать. Она засопротивлялась, начала говорить о том, что быть одной в таком ужасном здании страшно, что она никогда не бывает одна, что лучше, если она побудет со мной в кабинете. Удивляюсь, как можно быстро поменять расположенность на раздражение. Мне было не понятно, чего она хочет. Все какие-то увертки, витиеватые вопросы. Я была сама ужасно усталой. И тогда я достаточно жестко сказала, что в следственной камере в одиночестве она не останется, но это начнется с завтрашнего дня, а сегодня у нее есть еще возможность побыть немного одной и подумать, чтобы больше не совершать преступлений и не нарушать законы. К сожалению, я могу быть прямой и могу обидеть. Вообще, ранить словом - свойственно многим. Но девочка не то, чтобы обиделась или рассердилась, она схватила мою руку, умоляюще, почти безумно глядя на меня, стала просить, не оставлять ее одну. Оказалось, что она панически боялась одиночества, и совершала эти кражи только из-за того, чтобы избавиться от своего страха. Все краденые вещи она складывала дома, не собираясь их ни продавать, ни самой пользоваться. Конечно, мы все вернули уже на следующий день.

Но для меня так и остается загадкой, почему, чтобы преодолеть страхи, нужно обязательно идти на преступление.

У меня к таким существам скорее нежность, чем влечение, скорее забота, чем желание ими обладать. Не сомневаюсь, в некоторых ситуациях они, используя ложь ради спасения, могут без разговоров пойти с тобой в постель. Но для чего это нужно тебе? Только для обладания? Только для познания очередного вкуса? Мне очень важна взаимность, а не использование друг друга. Не так, чтобы: она тебе плоть, а ты ей волю.

Моя работа в чем-то мне помогает и в чем-то вредит. В сторону милиции сейчас можно услышать много упреков, особенно в Москве. Массовое мнение - это, как стихийное бедствие. Наплывами. Мне кажется, люди часто впадают в крайности, когда что-то осуждают или восхваляют, не чувствуя умеренности, не различая сторон. На самом деле, в милиции, как и везде, есть и позитивные и, конечно, негативные стороны. Я думаю, быть офицером милиции для меня - это моя совесть. Но иногда мне становится трудно, когда увлечения и влюбленность пересекаются с работой. Да, мне приходилось влюбляться в подследственных, но это не значит, что я ими пользовалась и позволяла использовать себя. Существует еще одно предубеждение, если женщина работает в милиции, она обязательно должна любить женщин. Мужественные профессии не определяют сексуальную ориентацию, они лишь слегка раскрывают характер.

Это письмо - риск, который я хочу взять на себя из-за признательности к женщине. Мне захотелось открыто сказать ей - Люблю. Почему признание в любви должно быть риском, даже если работа связана с риском? Просто мы обе оказались на распутье. Мы не знаем, как мы пойдем дальше.

Нашу встречу друг с другом я чудом не называю, хотя мне хотелось бы, чтобы это было так. Потому что случилось много не понятных, символичных событий, будто, определенно ведущих меня к ней, цепочкой обстоятельств в два месяца.

Был праздник.

Когда я думаю о празднике, я представляю себе что-то удивительное, нежели, чем уже свойственное этому слову, ассоциативное: стол, танцы, гости. В тот вечер мы приехали по желанию моей подруги в Подмосковье к ее знакомым, в какую-то компанию. У меня начинали складываться с подругой сложные отношения, срывы, ревностные сцены, недоверие. Я не знала, кто к кому ревнует. Давно уже исчезло то, что делает близость двух существ счастьем, или хотя бы желанием его. Мне становилось с ней трудно. Она старалась из нежности выжимать страсть, или у нее время было такое, страстное. Кусала мне губы, царапала кожу, так, будто мне доказывала, что сильнее и ведет. Подруга была с виду абсолютной женщиной: носила длинные волосы и юбки, красилась, отращивала ногти, которые каждый раз нервно сгрызала, пыталась отращивать их снова. Все было запутано в общем клубке наших, уже отмирающих чувств, которые мы все еще старались оживлять. Наша темпераментность просто не подошла друг другу, и это мы в конечном итоге поняли, но так и не решались разойтись. Наш разрыв должен был непременно случиться. В тот вечер это и произошло.

Когда мы были почти у дверей квартиры ее знакомых, она, неожиданно, схватив меня за куртку, прижала к стене в подъезде и начала сильно целовать в лицо, размазывая по нему свои губы в помаде, не разбирая и, кажется, не понимая, что целует и зачем. Мне больше не хотелось терпеть, потому что было против души и сердца и не приносило радости. Оттолкнуть ее было не сложно. Я так и ушла, даже не желая реагировать на ее истерические вопросы.

Не знала дороги, оказавшись на неизвестных мне улицах. Я была тогда очень усталой. Улицы казались тоже усталыми и хмурыми, почти без работающих фонарей.

Нет, я не встретила ее в этот вечер, хотя тогда, бредя в непонятных чувствах, я, конечно же, мечтала о знакомстве с кем-то, кого бы могла поцеловать без мыслей о помаде на своем лице, даже если бы эти губы были накрашены помадой. Мне нужен был человек, которого я хотела бы принять всего, целиком и без сомнений.

Постепенно мне становилось холодно. Надеялась спросить у кого-то дорогу, но не у кого было спросить, никто на пути не встречался, хотя было совсем не поздно, только темно, из-за зимы.

Услышав юношеские голоса, говорящие на своем, малопонятном для взрослого уха языке, с перемешкой мата и современного жаргона, я приблизилась к группе молодых людей, но сразу же напросилась на неприятный прием. Мне пришлось постараться расположить празднующую молодежь к себе, чтобы выяснить дорогу. Один паренек оказался очень любезным, и почему-то взялся меня проводить. Было забавно, когда он по дороге с достоинством назвал свой поступок джентльменским уважением к нездешним гостям и защитой их от дерзких местных ребят. В ответ я ему сказала, что дерзкие местные будут наказаны, если попытаются приставать к прохожим. И он рассмеялся.

- Почему же ты пошел со мной, если не веришь в правосудие? Разве ты их не боишься? Или думаешь, тебя не тронут, потому что знают?

- Совсем не поэтому. Я знаю, где они обычно собираются, и вас от этих путей отвожу.

Я поблагодарила своего спутника, когда мы вышли, наконец, на автобусную остановку, и не удержалась спросить, почему такое недоверие к милиции. Он сказал, что есть много причин. Одна из них была связана с другом моего провожатого. По его словам друг попал под ложное обвинение в групповом грабеже, к которому был непричастен. Наверное, во мне сработала профессиональная гордость. Не смотря на то, что к этому району и этому делу я не имела никакого отношения, я пообещала себе разобраться. Мой спутник с готовностью дал мне номер телефона и адрес друга. Перед прощанием он спросил, кем я работаю, что имею возможность помочь его другу. Узнав мою профессию, он изумился:

- В милиции?

Но, не сказав ничего более, он от меня убежал. Меня тогда поразило, что слово "милиция", которая изначально создавалась для защиты, вызывает у молодых страх и отторжение. Но, к счастью, даже одним добрым поступком можно горы свернуть и мнения переменить. Семья Андрея, юноши, которого обвиняли в групповом грабеже, до моего вмешательства тоже думала плохо о всей милиции. Мне удалось помочь, пробить, настоять, и было действительно доказано, что Андрей не виновен, выяснилось, что настоящие хулиганы, искали жертву, прикрывая своего заводилу.

При нашей первой встрече Андрей произвел впечатление человека интересного и непосредственного. В свои пятнадцать он здраво и смело размышлял о политике, о своем месте в этом обществе и будущей жизни. Он не показался мне ни агрессивным, ни разбойничьим по характеру, хотя вполне возможным бунтарем, но скорее с благородным настроением и рациональной продуманностью, нежели чем с предрасположенностью к обычному разбою.

Через месяц обвинение было снято.

Семья Андрея крепко за него стояла. Ко мне на работу наведались с благодарностью его родители, бабушки и дедушки, в общем, почти все его родственники, и их радости не было меры. Я тоже за них искренне порадовалась, потому что они оказались очень трогательными и милыми. Однажды они пригласили меня к себе в гости на праздник. Был повод - женский день. Этот день я не научилась воспринимать праздником, скорее просто выходным среди недели, потому что не считаю, что нужен какой-то особый день, чтобы подарить женщине цветы или оделить ее вниманием.

Я старательно пыталась отказаться. Но семья оказалась очень рьяно настроенной на мой визит. Они использовали верную тактику, послали ко мне делегацию из старших членов семьи, и я, конечно же, согласилась, из уважения.

Не предполагая, что этот день может стать для меня таким важным, я приехала к ним после работы, не заехав домой и не переодевшись. Так, в форме я появилась там. И перед ее очами тоже.

Сначала я торопилась отдать должное и вернуться домой из-за множества планов в голове. У меня не было цели запоминать. Семья была очень многочисленной, состоящей из всевозможных родственников, сватов и чего-то подобного, к тому же были в гостях их друзья и какие-то соседи. Виктория, оказалась женой старшего брата Андрея, из-за слова жена я не стала особо настраиваться, поэтому пролистала всех членов андреиной семьи, в том числе и ее. Виктория была старше меня всего на три года, мне двадцать восемь.

Наверное, так бы и прошла эта встреча с ней, ставшая единственной в моей жизни. Но эта семья, будто не хотела меня отпускать. На следующей неделе собирались праздновать день рождение мужа Вики и меня снова пригласили.

Да, я вполне могла бы проигнорировать приглашение и больше уже не приходить. Только меня что-то схватило и не отпускало. Сначала я не понимала четко что. Я не пыталась ни рассматривать Викторию, ни глядеть на нее. Ее легкий образ словно сам вошел в мою память. Мне запомнились ее тонкое длинное платье и открытые плечи, идущие к шеи. Уже потом, по возвращении домой, мне подумалось, что они выглядели хрупкими и не защищенными на фоне еще слишком ранней весны, ранимыми в тот прохладный, снежный день, совершенно не весенний и не подходящий к женственности из-за суровости. Разве могли плечи так волновать? Я не помнила отчетливо ее лица, это-то и было причиной неуспокоенности. Я пыталась, но так и не могла его вспомнить. Это было состояние головокружения и легкой тошноты, как если думаешь о том, что вселенная бесконечна и не можешь себе представить. В голове рисовалась акварелью ее фигура размывчато, нечетко, но с яркими, волнующими красками. Эта картина появилась в моих мыслях и уже не отпускала, мучила все дни, пока, наконец, не наступило время придти к ним снова. И я пришла, скинув с себя службу. Помню, как намучилась в тот первый день с формой, которая мне стала вдруг тесной и неудобной за столом. Глупый галстук давил и не позволял глубоко дышать. Я чувствовала себя рыбой на суше. А мне так хотелось дышать!

Освободившись от одних обязанностей, я вплывала в другие.

Виктория показалась мне очень тонкой, даже худой. Ее спина - изящным изгибом, хотя кому-то, вполне возможно, сутулостью. Ее фигура была несколько плоской, но от этого великолепное впечатление не терялось. Небольшие груди, просвечивались сквозь легкую кофточку абрикосового цвета. Подумалось, ее хрупкости нипочем морозы. В ней жили весна и лето. Я боялась увидеть ее лицо, потому что ее телосложение меня уже восхитило.

Мы оказались друг напротив друга. Глазами, улыбками друг к другу. Да, мне удалось улыбнуться, хотя и пришлось напрячься, потому что губы и все мое лицо онемели от неожиданного потрясения, открытия, что я уже люблю это лицо. Люблю эту женщину. Я хотела выглядеть вызовом, потому что настраивала себя на это, но увидев ее, теперь действительно увидев, разглядев, распознав, я стала растерянностью. Все мои прежние заслуги, чем я гордилась и те достоинства, которые я в себе воспитывала с такой настойчивостью, потерялись, исчезли: и смелость, и живость реакции, и гибкость.

Как я могу ее описать? Она прекрасна, как любая женщина, но для меня она по-особому прекрасна. Ее красота - это ее аура, это энергия, которую она излучает. Это свет. Ее волосы не имеют особой прически, они просто подровнены и собраны по бокам ее головы за кромками ушей. Волосы, как занавес, открывают ее лицо: прежде всего глаза и губы. Ее щеки, вдавленные под слегка выпирающими скулами, поражают своею впалостью. Губы вычерчены в странную, витиеватую форму с легкими трещинками на коже. Когда Вика в сомнениях или задумчива, она не замечает, как прижимает губы друг другу или вжимает в себя, порой выпуская на волю язык, который их смачивает, а потом ускользает обратно в темноту рта. В такие минуты она не дает губам покоя, не успевают они высохнуть, как снова их ждет ласка.

Растерявшись, я не знала, о чем могу с ней говорить, ведь пока единственным известным нам обеим сюжетом, была история, связанная с Андреем. Нас постоянно отвлекали. Мы не были одни. Виктория сначала не понимала меня. Соглашаюсь, я вела себя странно, переменчиво, то замораживалась, то была слишком нервной. Разве подобное может увлечь? Я приглядывалась, тормозила взглядом на ее глазах, чтобы встретиться с ее глазами в нужном пункте взаимопонимания. Но ее серо-зеленоватая зеркальность не желала принимать меня. Кажется, в тот миг меня схватило отчаяние на грани безумия. Не понимая, что делаю, я, взяв ее за рукав кофты, наклонилась к ее щеке и уху под предлогом шума, запросила тихого места наедине.

Виктория не показалась мне изумленной или испуганной, она привела нас в спальню, даже закрыла дверь. Мне стало легче, напряжение спало, не было больше внешних помех, не было суеты, и я могла бы ей что-то сказать. Как продолжаются знакомства? Как начинаются отношения? Мне требовалась инструкция к очередному действию, и я снова сдала. Я глядела на нее, не находя в калейдоскопе своего головного хаоса тему для разговора. От бессилия я села на кровать. Виктория слегка помедлила, но потом оказалась снова рядом, губами на линии моих губ. Взглядом в меня? Или куда-то в сторону? Это я смотрела всей собой в ее глаза, это я онемела, а она спросила:

- Что же вы мне хотели сказать?

- .... Вы любите своего мужа?

- Почему? Почему вы об этом спрашиваете?

Не дождавшись моего затянувшегося ответа, она снова спросила:

- Почему вас это интересует?

- Я могу вам помочь, если у вас проблемы.

Она поднялась, улыбнувшись:

- Как?

Мне тоже пришлось подняться.

- Вика, если бы мы с вами встретились завтра...

- Давайте встретимся. Только я не поняла ваших загадок.

Она не поняла. Ее взгляд был не винен, не говорил, не завлекал. Она показалась мне женой своего мужа. Но мне было уже не важно, что у нее есть муж.

Я успокоилась, нашла внутреннее равновесие и попыталась к ней приблизиться осторожно через внимание, восхищение, нежность, то, что требовалось женщине, которая, как потом оказалось, не была счастлива с мужем. Хотя мне приходилось сдерживать порывы и дикую переполненность ощущением "хочу ее", хочу почувствовать, взять в руки так, как можно взять только желанного человека.

Да, мы встретились на следующий день. Мы стали встречаться иногда. Мы разговаривали. Мы слушали друг друга. За это время даже таких невинно-романтических встреч я не могла дождаться, когда мы встретимся снова. Виктория, наверное, сама не ожидала, что может найти во мне верного человека, друга, которому можно многое о своей жизни рассказать. Мне хотелось знать о ней. Не считаю, что я стремилась распознать в этой откровенности слабые струнки, на которых смогла бы сыграть потом. Мне было важно стать важной в ее жизни, близкой. Для этого требовалась не постель, для этого нужна была любовь. Единственное, что я себе позволяла, - ждать, когда она меня добровольно примет. Я не хотела ее только на время, мне казалось, что такая любовь может случиться лишь раз и на "бесконечно".

Было не трудно распознать, чего ей не хватало. Как часто женщины не решаются быть открытыми сами с собой, они стыдятся понимать себя, предпочитая общепринятые стандарты для видимости, а иногда и для убеждения себя, что подобная жизнь правильна. Оказалось, муж сначала не хотел иметь детей, планируя прежде добиться финансового благополучия. Виктория работала, скорее для себя, чем для семьи, которой, собственно, не было. Это было совместное проживание друг с другом. Не знаю, был бы у меня шанс, если бы она была с ним счастлива. Не ставлю себе тупиковых вопросов всерьез. Ведь разрушить счастье другого ради прихоти, ради себя - это прежде всего себе в разрушение. Не думаю, что подобное принесло бы радость.

Подхожу к заключению письма. Это случилось несколько дней назад. Она пришла ко мне домой. Я была допоздна на работе, а когда возвращалась домой, встретила ее на ступеньках возле своей квартиры. Я почему-то сразу же разволновалась. Подбежала к ней. Я поняла, что что-то произошло. Вика не плакала, но она была задумчивой и не разговорчивой, как прежде, она не сжимала губы, теперь она их кусала. Сначала я попыталась узнать, что случилось, но она не ответила, потом я попыталась отдать ей запасной ключ, чтобы она, когда придет в следующий раз, не сидела в подъезде, но она не взяла ключ.

Было уже очень поздно. Я не знала, останется ли она у меня или поедет домой. Ехать приходилось почти через всю Москву. Метро уже скоро закрывалось.

- Вика, ты будешь у меня ночевать?

Я спросила очень робко, чтобы ее не отпугнуть.

- Знаешь, - ответила она, - я как раз хотела у тебя спросить, можно ли у тебя остаться, но не решалась.

И тогда она сказала, что ждет ребенка. Ей нужно подумать, что делать дальше. Странные слова, когда есть муж, когда так хочется ребенка, когда есть то, о чем некоторые могут только мечтать.

Она оставалась у меня на ночь впервые. Моя квартира не большая, хоть и двухкомнатная, но я рада гостям, у меня всегда находится место для хорошего человека. Но чаще мне приходится быть одной, в обществе я не появляюсь, к тому же слишком много времени отдаю работе. Конечно же, я постелила ей в своей комнате, сама собиралась лечь в зале. Вика пожелала мне спокойной ночи, хотя спокойствия быть не могло. Как можно было заснуть!? Утром мы разошлись по работам. Я старалась ее не волновать и не мучить расспросами.

На следующий вечер я с надеждой возвращалась домой, мечтала снова застать ее у себя. В этот вечер она не появилась, но появилась на следующий, еще более хмурая и задумчивая, даже со следами слез на лице. Она была бледной, с припухлыми глазами и еще более впалыми щеками. Встревожившись не на шутку, я не оставила ее в покое, пока не добилась признания. Она неожиданно вскочила, будто в бреду, проговорив:

- Хочу курить. Пойду за сигаретами.

- Ты - беременна! Тебе нельзя!

Вика была взбешена моими словами. Она отреагировала очень грубо и дерзко. Но я сумела ее успокоить.

- Вика, тебе нужно беречь ребенка.

- Он никому не нужен, понимаешь? Никто его не хочет.

- Разве ты тоже не хочешь?

Прекрасная, удивительная женщина, она мучилась оттого, что муж по-прежнему не желал детей, он был убежден, что еще не достаточно скопил денег для будущего наследника. Муж, как оказалось, был противником большой семьи. Старший среди своих двух братьев и сестры он должен был рано начать работать, из-за того, что у родителей не хватало денег на его потребности. Муж говорил, что Виктория еще молода, и может родить позже, а Виктория боялась делать аборт и в душе хотела этого ребенка оставить. Если бы она была более приспособлена к жизни, более самостоятельна и смела, она бы ушла от мужа. Но у нее не было места на земле, куда бы она могла уйти. Я только теперь узнала, что ее родители рано умерли, и она воспитывалась в детском доме.

Мне уже незачем было скрывать то, что я к ней чувствовала все это время. Сказать "люблю" мне оказалось по-прежнему трудно. Я просто предложила ей родить ребенка и перебраться ко мне жить. У меня до сих пор осталось ощущение сгорающих ушей, странные, бегущие волны смущения по щекам и сухие губы, когда я пыталась говорить с ней об этом. Конечно же, это было оттого, что я боялась отказа.

Ее первой реакцией был вопрос: "Почему?". Я осмелилась положить пальцы на кисть ее руки, обхватывающей чашку чая. Признание, если оно зажато неуверенностью, дается всегда трудно.

- Почему ты живешь одна? Или у тебя есть друг?

- У меня есть друзья, но с ними я не хотела бы жить.

- Ты сказала, что хочешь жить со мной...

- Я хочу жить с тобой.

Она посмотрела на меня пристальней, потом, дернув головой, отстранилась от моих пальцев.

- Ты меня не принимаешь? - спросила я последним дыханием.

Она сказала свободно, что любить женщину для нее представлялось детством, то, что она раньше когда-то пробовала с подругами в детском доме не оставило в ее памяти особых впечатлений.

- Мне кажется, ты нравишься мужчинам, - добавила она, будто провоцируя.

- Мне кажется, ты хочешь меня обидеть.

 Я встала, это был крах, провал всех надежд, даже жизни. Не чувствуя своего лица, я пыталась остановить нарастающие отчаяние и грусть, явно отражающиеся на нем, отвернувшись, собралась уйти в другую комнату. Но ее руки меня остановили. Впервые она так близко коснулась меня. Просто обхватила меня вокруг руками, прижавшись к моей спине.

- Ты же знаешь, как ты мне важна!

Она прикоснулась к моей любви, она поняла меня. Знала ли я прежде силу прикосновения любимого человека!? Лишь миг неповторимости прочувствованного может быть так прожит и понят!

Я повернулась, и мое лицо устремилось к ней, к ее щеке и волосам. А она мне прошептала до дрожи, касаясь губами кончика уха.

- В губы.

Мои чувства к ней - стихия: ласка и осторожность, буйство и порыв.

Но она не осталась, ушла снова. Не знаю, что она решит. Волнуюсь и жду. Снова, как рыба на суше. Просто думаю, разве есть шанс, только тогда, когда женщина несчастна с мужчиной? Разве можно назвать заменой то, что предлагается любовью? Мне важен ее выбор. Хотя я знаю, я готова принять ее, даже если этот выбор из-за безысходности.