Черная вуаль, отброшенная на поля шляпки, в тонких руках, обтянутых перчатками, белая трость, хорошо различимая на фоне темного облегающего платья, в глазах - готовность закружиться в мазурке.

- Лизонька! Покажи гостю портрет бабушки, - густой и томный голос донесся откуда-то из лабиринта комнат с высоченными потолками и длинными палевыми, вишневыми и золотыми шторами.

- Ах, мама, мы стоим перед ним уже вечность! - ответила Лиза. Она была раздражена то ли тем, что мать не занялась еще пришедшим, то ли тем, что она даже издали, вторгается в их зарождающийся интим.

Лизе двадцать один год. Гостю, которого зовут Николай Павлович, сорок. Он шатен, короткая вьющаяся борода очень идет ему, он строен и подтянут и это не деревянная выправка военного, а непринужденная и пластичная осанка наездника. Николай Павлович немногословен, голос его нравится Лизе - чуть низкий и приглушенный, манеры хоть и современные, но с подчеркнутым оттенком неравнодушия к женскому полу. Он - их новый партнер по выездке и на теннисном корте.

- Что ж, Николенька, вам моя прабабушка? - резво поворачиваясь к нему, спросила Лиза.

- И вы, и она очаровательны. Так похожи! Ваша маман - явно выпадающее звено, - ответил он тихо, беря ее за руку.

- Лизонька! Предложи Николаю Палычу присесть, - Софи вошла в гостиную легкой, неторопливой походкой, продолжая обращаться к гостю через дочь, как бы отдаляя себя этим от него и выставляя на первый план ее, Лизу, зеленеющую от одного вида матери.

- Пойди, девочка, приготовь нам всем чаю.

Софи подошла к все еще стоящему гостю, так же близко как Лиза, и сказала ему с сожалением, что, наверное, фенотип наследуется через поколение и поэтому ее дочь так не похожа на ее бабушку, как она сама. - "А было бы совсем неплохо? Неправда ли?" - И она чарующе улыбаясь, протянула ему обе руки.

От его нежного пожатия у нее закружилась голова. Ведения, одно восхитительнее другого, пробежали перед ней. Николай Павлович улыбнулся в ответ и заговорил о чем-то искренне и ласково. Пуговицы его рубашки разлетелись в разные стороны, обнажая мускулистое тело и оттуда толстыми, как виноградные лозы, спиралями стремительно полезли волосы, растущие на груди. Своими закрученными концами они вразнобой по- тянулись к Софи, жадными скачками преодолевая расстояние. Достигнув ее, они обвили ей шею и плечи и, сомкнувшись сзади, впились в кожу между лопатками. Густая же поросль, окружавшая соски Николая Павловича, усиками своими устремилась к груди Софи, глубоко проникая в ее еще сочную плоть.

Истерический хохот Лизы на несколько мгновений озвучил эту картину. Пройдя через всю гостиную к маленькому столику, стоявшему рядом с ними, Лиза медленно расставила приборы. Благодарно кивая, Николай Павлович и Софи повернулись к ней. Когда же они снова обратили взгляды друг на друга, Лиза схватила нож для масла и стала пилить им волосы Николая Павловича, проросшие в мать. Но они не поддавались такому слабому инструменту, и только самые тонкие из них противно лопались, обдавая Лизу какой-то прозрачной клейкой жидкостью. Она поискала взглядом что-нибудь помощнее и сорвала со стены финку в меховых желтых ножнах. Размахивая ею, как топором, она теперь врубалась в самую гущу волос. В нарастающем азарте Лиза оцарапала плечо Софи и на нем мгновенно выступили красные бисеренки. Когда же она попадала в Николая Павловича, то ощущала, что финка отскакивает от него, как от тугой резиновой болванки. С иступлением Лиза продолжала колотить вкривь и вкось, проваливаясь, все чаще во что-то мягкое. Теплые струи крови заливали ее руки. Лицо Софи порой искажалось гримасой боли, но усилием воли она устремляла, на дочь безмятежный взгляд и, скользя по ней, снова обращала его на Николая Павловича. Наконец, остался один самый толстый волос уходящий куда-то глубоко между ребрами над левой грудью Софи. Лиза попыталась выдернуть его, но он не поддавался, и она стала бить по его уходящей длине, все глубже вколачивая острие финки в грудь матери, пока орудие не провалилось туда по рукоять...

Переведя дух, Лиза усадила Николая Павловича за стол и выпила чаю.

На третий день, положенный по сроку, опрятная и чистая Софи лежала в гробу, усыпанная цветами. Вокруг стояло множество скорбящих. Лиза склонилась к матери, обратив внимание на белую короткую трость в ее руках.. Недоумевая, кто вложил стик в руки покойницы, она потянула его на себя. Тело покачнулось, и цветы с тяжелым шорохом осыпались на дно. Тогда Лиза стала один за другим разгибать пальцы матери, сжимающие стик. Освободив его, она поцеловала покойницу в лоб и расплакалась. Пальцы Софи раскрытым веером остались лежать на виду, что вызвало перешептывание среди траурных гостей, и на лицах некоторых появилось выражение немой многозначительности. Лизонька, роняя слезы, попыталась согнуть пальцы покойницы, но, второпях, с невероятной силой выгнула их в обратную сторону, и, когда стали опускать крышку гроба, та, раскачиваясь, повисла на них. Лизе пришлось несколько раз стукнуть хорошенько кулаком, пока крышка, хрустнув чем-то, покойно не улеглась на своем законном месте.

Отзвучали торжественные ноты. Лиза первая бросила в яму горсть земли и внимательно выслушала то, что с чувством сказал ей каждый. Потом она подняла затуманенный слезами взор, оглядела расходящийся эскорт и в нетерпении залезла в левое ухо Николая Павловича. Отряхнув там складки платья от серы, перепачкавшей подол, она доверительно сказала ему, что он был совершенно прав, находя портретное сходство между ней и прабабушкой, и подтверждением этому стал белый стик, давно утерянный, как всегда уверяла маман.

 - Ведь правда же? - спросила Лиза, ткнув тростью в темноту ушного лабиринта, перед которым стояла. Сморщив нос, Николай Павлович громко чихнул, подтверждая ее слова.

 Уходя с кладбищенских аллей, Лиза расслабленно опиралась на его надежный локоть. И только черная вуаль, опускаясь, все ниже и ниже, мешала шагу.