- Се-рё-жка!

Крик звонкого мальчишеского голоса и гулкий топот босых исцарапанных ног по раскаленной железной крыше неказистого Сережкиного дома. Тонкое полуголое тело ловко соскальзывает по хлипкой водосточной трубе, которая скрипит, возмущается и грозит оторваться, обрушив моего бесстрашного друга на землю. Мне кажется, что даже если это случится, он как ни в чем не бывало, словно котенок, приземлится на ноги. Но все в порядке, труба в очередной раз выдерживает, и вот мы уже несемся вместе, к речке, ныряем в холодную воду, а после лежим на мягкой зеленой траве и разглядываем облака.

- Глянь Данилка. Вон то похоже на зайца.

 * * *

- Се-рё-жка!

Мой голос уже не так звонок, но топот босых ног по железной крыше все еще сопровождает его. Полуголое тело, соскальзывает по верной водосточной трубе, которая громко жалуется на тяжелую жизнь, но выдерживает уже взрослого белобрысого парня.

Все та же речка, холодная вода, и вот мы снова лежим на берегу. Сережка смотрит в небо, а я, все чаще в последнее время, смотрю на него. Его голую загорелую грудь, по которой стекают наглые веселые капли речной воды, мерно поднимающийся плоский живот, мокрые штаны так заманчиво липнущие к телу, босые длинные ступни.

Хочется прикоснуться, провести рукой по груди, слизнуть каплю, прижаться к нему и вдохнуть его запах. Мой лучший друг, от которого у меня никогда не было секретов. Кроме одного, который растет во мне, как снежный ком, уже почти два года. Я люблю его. Люблю. Не как друга, не как брата даже, а той особой любовью, которую я вижу в глазах отца, когда он смотрит на маму, у дедушки и бабы Шуры, и даже у моего брата Михая и соседской Светки.

- Глянь Данилка. Вон то похоже на лося.

- Серег...

Неуверенность в моем голосе. Вопросительный взгляд его глаз, в которых, казалось, затерялся кусочек неба смутил меня еще больше.

- Серег, я уезжаю.

* * *

Я так и не сказал ему тогда. Я не сказал ему вообще. Потом был самолет, потерянный Сережка в аэропорту, среди коробок, чемоданов, сумок. Неловкое объятье, прощальный взгляд, и все.

Был Израиль, армия, куда меня забрали чуть ли не из аэропорта, письма, которые приходили и уходили все реже и реже, пока не прекратились вообще. Оно и понятно, ведь в письме не скажешь "Глянь, Данилка...".

Меня звали Даниэль. Я учился в Тель-Авивском университете, получил степень. У меня были парни, но я так и не смог забыть его, и вот, спустя десять с хвостиком лет, я вернулся домой.

Многое изменилось, но мой дом был все там, все такой же, только новый забор, да незнакомая собака Зойка. Постаревшая, но бодрая баба Шура, суетящаяся у печки, пирожки с капустой на столе.

- Баб Шур, а ты Сережку помнишь? Как он?

- Ой, а Сереженька уже три года как в Москве, родненький... Вместе с женой и уехал, да ты кушай, милок, кушай, что с тобой...

* * *

В смятении я прибрел к Сережкиному дому, который выплыл на меня как летучий голландец из прошлого, не изменившийся ни капли, с некрашеной железной крышей, Сережкиным чердачным окном, старой и такой родной водосточной трубой, покосившейся от времени и жестокого обращения молодежи.

Я не знаю, что на меня нашло, тоскливый, ностальгический крик поднялся во мне, обжег горло, и вырвался наружу...

- Се-рё-жка!

Мне хотелось позвать его сквозь года, и я даже не удивился когда вдруг отворилось облезлое белое окошко, раздался топот ног по железу, и по водосточной трубе слетел полуголый белобрысый парень.

Он остановился передо мной, восемнадцатилетний, загорелый, с выгоревшими на солнце, почти белыми волосами. Мой Серега.

Только через минуту до меня дошло, что этого просто не может быть. Что даже если бы каким-то чудом Сережка оказался не в далекой Москве, с женой, а здесь со мной, он бы был уже взрослым, почти тридцатилетним, как я, а не этим тонким пареньком которого я помнил.

Это всего лишь призрак. Призрак прошлого, навеянный моей тоской и невысказанными словами.

Призрак смущенно хмыкнул.

- Данил.

Сказал он незнакомым голосом, и я вдруг понял, прежде чем он договорил.

- А Сереги нету.

- Санька.

Ну конечно же. Сережкин младший брат. Когда я уезжал, он был стеснительным мальчуганом, в котором я бы увидел копию Сережки в этом возрасте, если бы удосужился обратить на него внимание.

* * *

- Ты знаешь...

Сказал он после, когда мы пришли на речку.

- Я иногда наблюдал за вами тут. Ты мне всегда нравился, хотя я и плохо это понимал.

Я поцеловал его, и там, на траве, на нашем с Сережкой любимом месте, я любил его, и не мог понять кого, Сережку или все же Саньку.

А после, когда я лежал и смотрел в небо, мне почудился Сережкин голос:

- Глянь Данилка. Вон то похоже на зайца.

* * *

С тех пор мы вместе. Поначалу я чувствовал себя подлецом, мне казалось, что я использую Саньку как замену Сережке, но чем больше мы были вместе, тем больше я понимал, насколько Санька отличается от Сереги, и как я люблю это в нем. Сережка был летним задорным солнцем, палящим и греющим меня в своем свете, притягивающим к себе. А Санька весенним ласковым солнышком, солнечным котенком, стеснительным и любящим, отдающим всего себя в любви. Я ни за что не променяю его ни на кого. Даже на Сережку такого как я его помню. Такого, каким он был тогда.

Мы ездили в Москву. У Сережки замечательная жена Ольга, и двое детей. Пятилетняя улыбчивая Настенька, и суровый карапуз Данилка.