Эротика Микеланджело

Творчество Микеланджело определило развитие европейского искусства XVI в. В нем нашли выражение идеалы Высокого Возрождения, стремление отразить красоту и мощь человеческой личности. К поэтическому творчеству Микеланджело обратился в последние 30 лет своей жизни. Его лирика отмечена глубиной мысли и трагическим мироощущением. В своих стихах Микеланджело рассказывал о любви, стремлении к красоте и гармонии. Излюбленная поэтическая форма Микеланджело - мадригал и сонет. Стихи Микеланджело при жизни не публиковались. Первое их издание было осуществлено в 1623 г.

Большинство стихотворений Микеланджело, вернее, почти все - это любовные песни, создавались на протяжении многих десятилетий: начиная с 1504 года до середины века и много позже. Он всегда одержим любовью, всегда влюблен, и она глубоко трогательна, эта бессмертная одержимость гения, уже давно перешагнувшего возраст любви, одержимость волшебством человеческого лица - красотой ли цветущего юноши или прелестью царственно величавой женщины; глубоко трогательна негаснущая его чувствительность к "силе прекрасного лица" - в этой силе он видит единственное счастье, даруемое жизнью; ее он, бесконечно сетуя на жестокость бога любви и проклиная эту жестокость, называет благодатью, которая при жизни возносит его к сонму блаженных, ибо ничто не дарит ему подобного счастья!..

Великое, страждущее, неукротимо страстное сердце! Я ничего не знаю о Томмазо Кавальери, которому оно принадлежало целое десятилетие. Ученым, вероятно, кое-что известно о нем. Видимо, он был молодым дворянином или патрицием (разумеется, с красивыми глазами), потому что Микеланджело постоянно именует его "господин", "мой господин", "мой дорогой господин", и в этом, очевидно, следует видеть не только преданность влюбленного, но и обычную форму обращения к мужчине. Хочу верить, что Томмазо был славный, доброжелательный мальчик, сознававший, какую честь оказал ему гений, отдав ему свое сердце. Нет сомнений, что он ни единым словом не выдал себя, но в пятьдесят восемь лет великий ваятель, уже изнуренный титаническим трудом, считал возможным, что

...более, чем я осмелюсь верить,
Твой дух, который это пламя зрит,
Меня немой взаимностью дарит.
Взаимностью? Микеланджело никогда не любил ради взаимности, никогда не хотел и не мог в нее верить. Для него, истинного платоника, божество обитает в любящем, а не в любимом, который всего лишь источник божественного вдохновенья, и как бы страстно ни томился он по тому блаженному дню, несбыточному и обетованному, когда солнце остановится на своем извечном пути и когда он - недостойный! недостойный! - навсегда заключит в объятия "господина своих желаний", - день этот не более чем химера, равно как и всякая "взаимность", ибо эротика Микеланджело, по всей видимости, принципиально основана на противоположности красоты и безобразной старости, которая любит и которой нечего ожидать в ответ, разве чуточку "сострадания, доброты и милости".

Микельанджело
"Умирающий раб"
В самом деле, почти все свои любовные стихи он создал на склоне жизни, - он писал их, даже когда перешагнул за седьмой десяток, - и в них все снова и снова повторяется одна и та же мысль: его безобразная старость должна еще выше вознести красоту избранного им существа. Таким было его отношение и к "Жестокой женщине", а, обращаясь к Кавальери, он говорит прямо: единственным утешеньем ему то, что темная ночь (ночь души и тела) служит любимому зеркалом, что благодаря ей еще ярче сияет солнце, которое "в спутники ему дано рожденьем"...

Томас Манн

СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ТОММАЗО КАВАЛЬЕРИ

Скорбит и стонет разум надо мной,
Как мог в любви я счастьем обольститься!
И доводом и притчею живой
Меня корит и молит вразумиться:
"Что черпаешь в стихии огневой?
- Не только ль смерть? Ведь ты же
не жар-птица?"
Но я молчу: нельзя чужой рукой
Спасти того, кто к смерти сам стремится
Мне ведом путь и блага и страстей,
Но втайне мной другое сердце правит;
Его насилье слаб я побороть.
Мой властелин живет меж двух смертей:
Одна страшна, другая же лукавит,
И вот томлюсь, и чахнут дух и плоть.
Будь чист, огонь, будь милосерден, дух,
Будь одинаков жребий двух влюбленных,
Будь равен гнет судеб неблагосклонных,
Будь равносильно мужеству у двух,
Будь на одних крылах в небесный круг
Восхищена душа двух тел плененных,
Будь пронзено двух грудей воспаленных
Единою стрелою сердце вдруг
Будь каждый каждому опорой,
Чтоб, избавляя друга от обуз,
К одной мечте идти двойною волей,
Будь тьмы соблазнов только сотой долей,
Вот этих верных и любовных уз, -
Ужель разрушить их случайной ссорой?

Я отлучен, изгнанник, от огня:
Я никну там, где все произрастает;
Мне пищей то, что жжет и отравляет;
И что других мертвит, - живит меня.

Скорблю, горю, томлюсь - и сердце в этом
Себе находит пищу. Сладкий рок!
Кто б жить одним лишь умираньем мог,
Как я, теснимый злобой и наветом?
Ты, лютый Лучник, знаешь по приметам,
Когда настал твоей десницы срок
Нам дать покой от жизненных тревог,
Но вечно жить, в ком смерть живым бьет светом.

Будь у огня равенство с красотой,
Являющей исток свой в ваших взорах,
Не знал бы мир тех льдистых стран, в которых,
Как огнемет, не запылал бы зной.
Но небо страждет страшной маетой
И вашу прелесть держит на запорах,
Чтоб нам не пасть из-за нее в раздорах
И в скорбной жизни обрести покой.
Так не равны краса и пламень силой,
И лишь пред тем любовью мы горим,
Что нам доступно прелестью своею;
Таков и я в свой век, Синьор мой милый:
Горю и гибну, но огонь незрим,
Затем, что вьявь пылать я не умею.

Вот так же, как чернила, карандаш,
Таят стиль низкий, средний и высокий,
А мрамор - образ мощный иль убогий,
Под стать тому, что может гений наш, -
Так, мой Сеньор, покров сердечный ваш
Скрывает, рядом с гордостью, истоки
Участливости нежной, дороги
Мне к ней еще не открывает страж.
Заклятья, камни, звери и растенья,
Враги недугов, - будь язык у них, -
О вас сказали б тоже в подтвержденье:
И может быть, я впрямь от бед моих
У вас найду защиту и целенье.

Ждет издали меня холодный лик,
Но в нем самом растет оледененье.
В двух стройных дланях - сила без движенья,
Хоть каждый груз им был бы невелик.
Редчайший дух, чью суть лишь я постиг,
Нетленный сам, но разносящий тленье,
Не полоня, ввергает в заточенье
И весел тем, что горестно я сник.
Но боже, как столь чудный облик может
Во мне такой обратный дать итог?
Как одарять, достатка не имея!
Не так же ль он во мне беспечность гложет,
Как солнце жжет, - не будь к сравненью строг! -
Вселенную, все больше леденея?

Лишь вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, нет;
Бескрылый сам, на ваших крыльях, вслед
За вашей думой, ввысь себя я движу;
Послушен вам - люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.
Своею волей весь я в вашей воле,
И ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя - часть вашего дыханья.
Я - как луна, что на небесном поле
Невидима, пока не отразит
В ней солнца отблеск своего сиянья.

Кто сотворил, из ничего создав,
Бег времени, не бывшего дотоле, -
Двоя одно, дав солнце первой доле,
Второй луне, соседку нашу, дав.
Судьбы, удачи, случая устав
Был порожден в единый миг оттоле, -
И мне пришлось притти на свет не в холе,
Но темный жребий на себя приняв.
И вот как тот, кто сам собой томится,
Как, подвигаясь, ночь густеет мглой, -
Так я за грех казню себя все злее;
Но я утешен тем, что стал светлее
Мой мрак от солнца, что дано судьбой
Вам в спутники, чтоб в этот мир явиться.

Верните вы, ручьи и реки, взорам
Поток не ваших и соленых вод,
Чей быстрый бег сильней меня несет,
Чем вы своим медлительным напором.
И ты, туман, верни глазам, которым
От слез невидим звездный небосвод,
Их скорбь, и пусть твой хмурый лик блеснет
В мой жадный зрак яснеющим простором.
Верни, земля, следы моим стопам,
Чтоб встать в траве, примятой мной сурово,
И ты, глухое эхо, - рокот мой;
И взгляды, вы, - святой огонь очам,
Чтоб новой красоте я отдал снова
Мою любовь, не взятую тобой.
В ком тело - пакля, сердце - горстка серы,
Состав костей - валежник, сухостой;
Душа - скакун, не сдержанный уздой:
Порыв кипуч, желания - без меры;
Ум - слеп и хром и полн ребячьей веры,
Хоть мир - капкан и стережет бедой:
Тот может, встретясь с искоркой простой,
Вдруг молнией сверкнуть с небесной сферы.
Так и в искусстве, свыше вдохновлен,
Над естеством художник торжествует,
Как ни в упор с ним борется оно;
Так, если я не глух, не ослеплен
И творческий огонь во мне бушует, -
Повинен тот, кем сердце зажжено.

Я стал себе дороже, чем бывало,
С тех пор, как ты - здесь, на сердце моем;
Так мрамор, обработанный резцом,
Ценней куска, что дал ему начало.
Лист, где искусство образ начертало,
Неравночтим с тряпицей иль клочком.
Так и моя мишень твоим челом
Означена, - и горд я тем немало.
Я прохожу бестрепетно везде,
Как тот, кого в пути вооруженье
Иль талисман от напастей хранит;
Я неподвластен памяти, воде, -
Твоим гербом слепцам дарую зренье,
Своей слюной уничтожаю яд.