"КТО СОЖРАЛ ЗАПЕКАНКУ?"

УЖЕ

- Ты кого больше любишь, меня или компьютер? - спросил он, замотавшись в махровую простыню как в тогу.

- А кто утром сожрал картофельную запеканку?

- Ты ее вчера ел.

- Знаешь, я позавчера тоже что-то ел. И год назад. Страшное дело! Я ел даже в семилетнем возрасте. Ты можешь себе представить?

- Там был всего кусочек.

- Большой кусочек. Как раз на двоих.

- Ты устраиваешь мне сцену? - заинтересованно спросил он.

- Я хочу, чтоб ты отвязался хотя бы на час.

- Ты компьютер больше любишь, - объявил он и принялся, наконец, за дело.

Мой мальчик паковал вещи, гуляя кругами вокруг чемодана. Я строчил статью, хотя мальчику было б милее, если бы я вокруг него круги наматывал. Но статья была срочной - как это часто бывает накануне отпуска: уезжать уже завтра, а текст надо было сдать еще вчера.

- Возьму подушку, - сказал он.

- Почему не кровать?

- Разрешено только сорок кило на двоих.

- Какой ужас.

- Нам немного надо вещей. Пара футболок, шорты.

- Только твоих трусов десять штук, - напомнил я, - А лучше двенадцать. На всякий случай.

Неясно, как при этом мне удавалось разбираться, что такое "договор Ниццы", и с чем его едят.

- Специи положи.

- Уже.

На испанском бережку, в Ситжесе, куда мы ездим каждый год (и от привычки этой я отказываться не собираюсь), мы живем в недорогих апартаментах. Плюсы - бассейн во дворе, тишина, пять минут до пляжа и возможность готовить еду самому. А минусы уже известны - жесткие кровати, и мой мальчик говорит о них со стоном.

Каждый год мы думаем о том, чтобы поискать что-то подороже и удобней, но снова и снова приземляемся все туда же. По лености, наверное.

- Зачем нам кофеварка? - снова отвлекся я.

- Кофе варить.

- Она тяжелая.

- Я не асоциальный тип. Я хочу пить хороший кофе.

- А мне наплевать. Бутылку водки положил?

- Уже....

ПО НАСТРОЕНИЮ

С ревом пронеслась машина, я шарахнулся на тротуар. "Ай-яй-яй", - покачав седой кудрявой головой, старушка в черном заковыляла через дорогу.

- Шансы выжить равны нулю, - весело сказал мой мальчик.

- Да, в лепешку, - также весело согласился я, ступая следом за старушкой осторожно, озираясь по сторонам. Кто их знает, этих барселонцев, может, у них национальный спорт - давить иностранцев. Вроде футбола.

- Ужас-ужас, - сказал мой мальчик, - И что бы я тогда делал?

- Похоронил, наверное,- я говорил, а сам уже на вывески пялился.

Рядом с гостиницей, где мы прописались на три дня, оказалось много занятных лавочек, ресторанчиков и просто углов со всякой дребеденью, которую рассматривать куда интересней, чем иметь.

- Твоя мать и визу не сделает быстро,- сказал он, - Хотя труп можно в морозилку...

- Ты бы позвонил в консульство. Там говорят по-немецки. Спросил бы, как и что... Только учти, я не хочу, чтоб меня в Россию везли.

- Упаси бог. Далеко, - он углядел кафе с юрким барменом за прилавком.

Мы шагнули из солнца в полумрак.

- Надо нам завещание написать. Тебе и мне, - сказал мой мальчик, - На всякий случай.

Уселись за барную стойку, обшитую сталью, заказали "дос-кафе-кон-лече-э-дос-тортийя". С одной стороны сидел бодрый седой старик с сигарой, а с другой - неряшливый толстяк с плохими зубами. Он улыбнулся нам, и я подумал, что "рот" и "зев" - это, вообще-то, одно и тоже.

- Хочу быть похоронен там, где был счастлив, - напомнил я.

- Конечно, со мной рядом, - сказал он.

Тут возникли две чашки с кофе, которое "кон-лече", и тарелки с картофельным омлетом по кличке "тортийя", который только здесь, в Испании, вкусен невыразимо, и, кажется, я могу слопать его целую тонну.

Мы стали есть и говорить о счастье. Вполне по настроению.

ВРЕМЯ ВСЕМУ

- Он из Антверпена, - сказал Люк.

- У них в Антверпене дантистов не хватает? - сказал я. Получилось ядовито, но желания пудрить сарказм у меня не было, потому что вредный этот голландец с кроличьими зубами сам напросился.

- Они в Антверпене думают, что Антверпен - столица мира, - продолжил Люк, случайный знакомый, похожий на мопса.

В принципе, все на кого-то похожи. Я сам себе напоминаю селезня. У меня большой нос и крупные губы, которые намекают эту утиную линию.

Мы с Люком шли из бара в клуб, он только что спросил, где мой мальчик, я проинформировал, что он спать пошел, а я хочу поплясать.

Сообщил я это больше по инерции, потому что голландский заяц испортил мне настроение: мы выпивали в баре и он - случайный сосед по барной стойке - заявил, что я неприлично себя веду.

Так и было.

Я разыгрывал один из своих любимых номеров под названием "Silikonlips". "Вы знаете, силикон вдруг подешевел, и я подумал, что настала пора", - рассказывал я мопсу по имени Люк историю прихотливой своей погони за красотой: мне впрыскивали в губы силикон килограммами и вот теперь стою я весь с ног до головы модный, в розовом свитере, который мне необычайно к лицу, в белых бриджах и силиконовых губах.

Люк охал и щурил и без того крохотные глазки. Милый такой мопс из фламандской глубинки, дипломированный специалист по гидравлике, которому явно нравилось, что мальчик мой ушел, а я веселился от души.

Говорить я старался самым визгливым из всех возможных для меня голосов. Силиконовая идиотка, для которой наступило время, должна была визжать дрелью, и вот, следуя рисунку роли, визжал я, всплескивал ручками, жалея попутно, что нет на них блестючих побрякушек.

Вот уж ошпаренные солнцем дедушки заинтересовались. Розовый цвет мне к лицу, а образ этот глубины не предполагал, он легко расшифровывался - исчерпанность его позволяла эти сальные улыбочки, одобрение моей губастости, кофточке розовой и белым бриджам. Я болтал чепуху, раздаривал улыбки и ругал пластических хирургов, которые дерут безбожно много, но чего не сделаешь ради красоты - бред в общем. Тут образовался антверпенский кролик, велел вести себя прилично, я спросил, что в этом шикарном заведении забыли мойщики посуды, самый хмурый из дедушек прочел кролику лекцию на голландском, тот ничуть не смутился, но совсем скоро слинял.

Слинял и я. Поблек мой бело-розовый облик. Сдулся. Я сообщил Люку, что хочу плясать, он увязался следом, я по инерции помахал ручками еще немного, однако перед самой дискотечной дверью вспомнил, что ужасно поздно и вообще красоте моей пора на покой.

- До завтра, - сказал я Люку, который вот прямо сейчас исчезнет из моего повествования навсегда, потому что ночь почти прошла, а днем у меня нет желания болтать всей этой ерундой.

Всему свое время.

"RYLOM NE WYSCHLI"

- Это возмутительно! И тебе не совестно?

Я не говорил даже, а булькал, потому что трудно одновременно и пить, и говорить.

Насчет совести я поспешил, а вот возмущение мое имело смысл. Более чем.

Один герой моей камерной жизни, который однажды уже мелькал в этих записках, признался, что ночевал в сауне.

Олег (я назову его так) явился туда в три часа ночи, кабинка не закрывалась, и до самого утра он отбивался от настойчивых гостей, которые не понимали, что человек спать хочет - просто спать.

Ночевка была незапланированной. Он - в нашем городе приезжий - собрался ночевать у Сташека, нашего бывшего друга, с которым мы раздружились крайне невнятно..

И вот Олег пришел, Сташек не открыл. Спал потому что.

- Я не подумал про вас, извини, - лепетал Олег в ответ на мой клекот.

- А пить с нами ты не забыл,- говорил я, не желая сбавлять обороты.

Не верил я ему. Совершенно.

Тем вечером, часов эдак за семь до сауны, мы - я, мой мальчик и Олег - встречались в ресторане, винцо попивали и болтали о том, как весело нам троим будет в Ситжесе. Потом мы домой отправились, а Олег - допивать в свой любимый бар, где играют немецкие шлягеры, а гости легко идут на разговор.

В Ситжесе было весело, мы не прогадали - у моего мальчика украли кошелек с документами, я, искупавшись в море ночью, страшно простыл, а Олег - когда пьяный, то ужасно неловкий - грохнулся по дороге в отель и у него посинело пол-лица.

Но сначала было мое возмущение. В Ситжесе, первым вечером, мы сидели в одном из баров нашего рядового маршрута. Олег рассказывал, а я клекотал. Нет, я уже клокотать начал - чем больше я воображал себе эту сцену, тем меньше она мне нравилась: гостил друг у друга, "можно?" сказал один, "да, не вопрос", ответил другой, дверь запер и не просыпался до самого утра.

"Не слышал".

Возможно, Олег был слишком деликатен: стучать громко не стал, помялся у двери, да отправился туда, где всегда открыто и есть места для пересыпа.

Думая об этом, я вспоминал желтую собаку: ей трамваем лапы отрезало, а перед смертью ее оттрахал полк кобелей. Она лезет в голову каждый раз, когда я думаю о похотливой несправедливости. Наш нелепый друг Олег хотел спать, а вместо этого до утра рыкал на посторонних.

- Почему ты к нам не приехал? - булькал я, - Как розады вместе пить, так мы годны, а как помощи попросить... есть такое выражение на русском "rylom ne wyschli".

- Было поздно, поздно было, я не подумал.

- Конечно, я бы не обрадовался, если бы в три часа ночи ко мне явился пьяный ты, так и что с того? Будто дружба должна состоять из одних только праздников. Ну, поорал бы, да постелил на диване.

Я клокотал. Он лепетал. Мы говорили разговор, который завершился словами такими трескучими, словно не возмущение у меня было, а так себе - конфетный фантик.

Через неделю в аэропорту, расходясь по своим рейсам, договорились скоро увидеться. Олег пообещал приехать на гейский карнавал, который у нас в конце июля.

- Диван свободный, - сказал я.

Без особой, впрочем, радости. Моя простуда уже мутировала в ангину, мне сделалось не до праздников, но ведь дружба состоит не из одних только праздников.