"И ШОУ "ГОЛГОФА" ПО БУДНЯМ"

Другие планеты- Ты с другой планеты, - сказал он сегодня с утра.

- Нет, я просто забыл.

Конечно, было бы удобней признать, что у меня инопланетный склад ума, и от того только я не усвоил, что один телефонный контракт у нас закончился, до другого еще пара дней и в промежутке правильней звонить за границу по специальному номеру. Я не усвоил, и скоро нам придет неприличный счет за телефон.

- Нет, у тебя другие интересы, - сказал он, - Ты не умеешь нормальными делами заниматься.

- Дурак, в общем,- подытожил я.

- Нет, ты с другой планеты, - он будто про инвалида говорил.

Я пожалел, что не знаю, как по-немецки сказать "эвфемизм", впрочем, слово это мне едва бы помогло - ведь сделанного не воротишь, мальчик скрывал раздражение, но оно все равно проступало. Он не умеет раздражаться тайно - зачем-то начинает сюсюкать про планеты и разумы на них.

- А я тебе говорил.

- А я не запомнил.

А ведь я мог бы подтвердить, да, разум у меня с другой планеты, и заговорить гекзаметром. Я нес бы инопланетного себя миру, и на людей мне было б наплевать. "Что вы? - говорил бы я, - Какое мне дело до вас - земных и смертных. У меня свои горизонты, планеты у меня свои. Идите-ка вы на хуй со счетами, да телефонами".

Соблазнительная роль. Очень. Но чего-то мне для нее не хватает. Она надевается балахоном, сидит на мне плохо; в пустоты дует щекотный ветер; гудеть про инопланетность хочется особенно зычно, чтобы мальчик понял - врет парень, в глаза прямо врет.

Неправда это, чепуха. Я забыл, и не нужны тут эвфемизмы.

Дурак, он и есть дурак.

Есть вещи, которые очень плохо укладываются у меня в голове. Я не могу даже консистенцию их понять - не то их выносит, как воду, не то, так велики они и твердокаменны, что просто не входят в дверцы моего восприятия. Не понять.

Я плохо запоминаю цифры. И когда мне нужно сообщить свой мобильный, то я лезу за трубкой, где в адресной книжке есть строчка "ja".

- Я же не звоню себе сам, - такая у меня отговорка.

"ja" - это, наверное, опция на будущее, когда-нибудь я впишу туда свое имя, фамилию, адрес и телефон мускулистого Васи, который будет носить меня на руках. Мальчика моего будет носить кто-то другой, а меня будет носить прекрасный Вася, я так придумал. К нашей с мальчиком дряхлости мы будем, конечно, очень богатые, чтобы позволить себе индивидуальных носильщиков.

Так точно. Один носильщик будет Вася, а другой Wasja. Для удобства.

Я не запоминаю имен.

- Не помню, как вас зовут, но и вы меня не помните, наверняка, - говорю я, и этого, как правило, достаточно, чтобы предупредить неловкость.

Мне чего-то отвечают, разговор закручивается или мельчает до малозначительной крошки, которая покрывает человека как песком и снова надо сильно напрячь мозги: а как звали-то его? этого васью?

А знаете, может, дело не в дурости, и не в планетах. Лень, может, виновата.

Мой мальчик хорошо помнит цифры - он может запросто сказать, насколько центов за год подорожало молоко. Имена, бывает, путает, но не смущается ничуть. "Как тебя, говоришь, звать? Васья? нет?". Неловкостей не возникает - так естественен его вопрос.

Интересно, насколько неприличным будет телефонный счет?

Прекрасное слово из трех букв- Нефильтрованное, как обычно? - он не спросил, а уточнил будто, и, кивнув, умчался.

У него хорошая память, и это приятно. Пожилой ресторатор, к которому мы ходим раз в месяц, помнит своих постоянных гостей и потому, оказавшись у него, чувствуешь себя на своем месте. Это профессиональное гостеприимство меня восхищает. Мне такое не дано.

- Если в России будет обвал, пойдешь сюда работать,- распорядился мой мальчик, намазывая масло на хлеб. По дороге в наш любимый ресторан мы обсуждали, как скоро мои работодатели начнут сокращать бюджеты и штаты.

- Не пойду. Я профнепригоден, как официант.

- В мойщики посуды пойдешь.

Крыть мне было нечем. Посуду я мыть умею. А кто ж не умеет?

- А может мне открыть радиостанцию? Назову ее "God". Прекрасное слово из трех букв.

- Ненадежный гешефт.

- А бывают надежные?

Он заговорил о капитализации своего банка, что, вероятно, означало "да, бывают".

- Тот американский банк тоже считался надежным, и где он сейчас? - сказал я.

- Боже ж мой, боже ж мой, - пробормотал он, - Тогда ты точно пойдешь в мойщики.

- Ssto pudow. Вместе пойдем.

Ресторатор принес пиво. Седина у него ослепительна, как бывает у вчерашних жгучих брюнетов.

- Если выбирать между прекрасным юношей, который говорит о несовершенстве мира, и дряхлым стариком, который радуется его гармонии, то я, наверное, предпочту старика. Это геронтофилия, ты как думаешь?

- А что за юноша?

- Мы по Интернету общаемся. Он в Австралии живет.

- Ну, тогда понятно.

- А может мне в русские жеребцы пойти? Вот открою я фирму. Назову ее "Hui" и стану сулить старикам сладкую жизнь.

- Уй! Уй! - его всегда смешит это слово, в котором он упорно не слышит двусмысленной "х".

"Katarsis"Уж день прошел, а я все не наигрался.

- Я открою радио "God". В прайм-тайм по будням у меня будет шоу "Голгофа", а по воскресеньям...
 
- На какие деньги? - перебил меня мальчик. Он не любит беспочвенных фантазий.

- На деньги американского банка, который лопнул.

Он бровями дернул: говно, мол, а не "God".

Идея и правда подпорченная - она не мне принадлежит. Один из каналов, который принимает наша спутниковая тарелка, так и называется - "God.Tv". Всякий раз, когда я на него натыкаюсь, то думаю почему-то о летающих окорочках, этих голых куриных ногах с пупырышками - вот летят они косяками в дальние края...

У проповедников "God.Tv" речи напевны, а жесты широки. Румянясь, они говорят что-то на своем американском, а люди в зале им внимают.

Обычно зрители сидят на легких складных стульчиках, которые под телами незаметны. И кажется, что парят над полом эти толстые женщины и хмурые мужчины. За их левитацию страшно - а вот они сейчас ка-ак возьмут, да ка-ак кувыркнутся со всей своей торжественностью.

Очень будет неприлично.

"А по воскресеньям будут у меня воскресенья в прямом эфире. Буду выковыривать из углов вчерашних идолов и заново их представлять".

"Мертвые возвращаются", - написал Виленька, которого я этой идеей по мессенджеру донимал.

Он любит мои выдумки, это заметно. И потому с ним фантазия моя зацветает буйным цветом - когда я чувствую симпатию, когда понимаю, что стучаться не надо, потому что открыто, то принимаюсь бесстыдно цвести и колоситься.

Зреть и лопаться, как хлопковые коробочки: пух летит, люди плюются, но, может, еще соткут себе из него полотно.

"Мерчендайзинг. Можно открыть при радиостанции церковь. Торговать футболками, водой целебной из-под крана, изображениями меня в халате и венке. Ты молитвы знаешь?"

"Знаю, конечно", - Виленька вроде обиделся.

Наверняка, вообразил, что я забыл эту прекрасную строку в его биографии. Когда-то он мечтал пойти в священники и даже поучился в какой-то специальной школе. Но потом разочаровался, а теперь деньги жертвует не церкви, куда его крестьянские родители по сей день ходят, а в антиспидовский центр.

"Будешь моим... не знаю, как по-немецки "sstawlennik".

"И я не знаю".

Точно обиделся. Он хочет, чтобы все помнили про него и неустанно напоминали, что помнят. Он хочет быть в центре внимания, хоть в том никогда не признается.

- Знаешь, как я назову свою церковь? - это я уже Воле рассказывал. Пришел к нему, дела поделал, а потом поделился.

- Как? - спросил он.

- Kropotkins Universal Church, - я поднял руки и в заунывном темпе запел "ламбаду", - Ай-нэ-нэ-нэ....

Он слушал меня внимательно. Воля всегда внимательно слушает и каждое слово закрепляется в его памяти навсегда. Способность иногда пугающая, а иногда полезная - я попросил его прочесть молитву, и он, ни секунды не раздумывая, выдал сложные слова, из которых следовало, что немецкий мой плох, невыразимо плох и никогда-никогда-никогда не научусь я писать на нем также, как на русском. Слова, которые выговаривал Воля, были почти сплошь незнакомы.

А Майку моя идея не понравилась. Я встретил его случайно у метро. Он шел по центру города, а я возвращался от Воли.

- Ты верующий? - удивился я.

- Нет, конечно.

Верующих в нашем ближнем кругу нет. Ни единого. Есть один знакомый, который увлекается теологией, а еще стремительно худеет, и это мне очень не нравится. Лучше бы он богохульствовал, и пыхал здоровьем.

- Он меня не любит, - сказал я мальчику про Майка, когда пришел домой.

- Он тебя боится.

- Почему?

Мальчик не ответил - по телевизору стали показывать новости.

- Ты в бога веришь? - спросил я где-то между угрозой бедности и проблемами образования.

- Нет, - то, что выговаривал ведущий между бедностью и образованием, было ему важнее бога.

- И никогда не верил?

- Нет.

- И родители твои ничего тебе не говорили?

Он собрался, кажется, что-то произнести, но тут на экране побежали школьники, у которых были проблемы, и бог был окончательно отставлен в сторону.

- Я тоже не верю в бога. Но мне нравится в церкви. Особенно в протестантской. Когда я был на похоронах твоей матери, то боялся, что будет много лишних слов, а оказалось все строго. Ничего лишнего. Все выверено, - ясно было, что мальчик не слушает, но не к телевизору ж мне обращаться, - Я подумал тогда, что это прекрасный спектакль. Перформанс. Представь, то, что мы сейчас видим, репетировали две тысячи лет. Все идеально пригнано - и когда говорить, и что говорить, и кому. Все - до последней свечки. Черт, как сказать по-немецки "katarsis"?

- Всему свое время, - он слушал, а неслухом только притворялся.

- Чему?

- На похоронах священник говорил.

- Да, конечно. И зиме, и лету, и рождению, и смерти, - навскидку вспомнил я.

Седой мужчина в белом наряде стоял за кафедрой, за его спиной тянулись к небу узкие длинные окна, а стены были без всяких украшений. Это была небогатая церковь, но священник говорил с чувством - мне так понравилось, что во время проповеди я не раз с неудовольствием вспоминал надрыв русских похорон, самоварное убранство, пряные резкие запахи, а в особенности безысходность могильных оградок с облупленной голубенькой краской, квадраты этих железных заборчиков с кучками поблекших венков внутри - жутковатое напоминание, что были мечты, да сплыли, и даже присесть рядом с ними негде.

Говорить про радио "God" расхотелось. Кончилась игра. Выдохлась.

 "Дар"- ...Господь одарил меня замечательной способностью, - торжественно сообщил приятель, - Я не расстраиваюсь, если ничего нельзя изменить.

- А ты пробовал?

- Ну....

- Тоже мне "дар".