"А ЕСЛИ МЕТЕОРИТ ГРОХНЕТСЯ?"

Свежесть...дождь такой примерный выпал: пролился ночью, а наутро, когда люди пошли на работу, остались только мокрые лужи на асфальте.

В выходные было скучновато. Мой мальчик уехал в другой город к приятелю, который по недоразумению может лишиться большого поста.

- Будешь его за руку держать? - спросил я.

- Я обещал, - сказал мой мальчик.

И оказалось, что заняться мне нечем. В нашем сладком семействе досугом ведает он, мой мальчик, потому что у меня досуга нет - а еще точнее, все досуг и все работа, перемешано одно с другим, и трудно понять, где начинается одно, а где другое. Вот, например, пишу я сейчас вроде бы от души. Все, как есть, пишу, но не исключаю, что когда-нибудь эти слова просочатся в книжку - новую, которая будет лучше предыдущей. Она умнее ее будет и тоньше.

По идее, надо бы сейчас что-то сюжетное сотворить. Ведь нужна история, а не просто слова от души.

Да, выпал дождь, отмылась улица, приготовилась будто к чему-то. А я подытоживаю выходные, которые были в меру скучны. Я лежал на диване в богатой хлопчатобумажной пижаме, болтал с интернет-друзьями о том, что не ношу шелка, который скользкий и от того кажется, что ты завернут в ртутное покрывало, не совсем одетый, и не раздетый будто. Я болтал ерунду, а между делом прочел, как в Берлине оторвали голову восковому Гитлеру, посмотрел фильм о горелом супергерое, пофлиртовал с презабавным британцем, похожим на пожилого мальчика: он сказал, что знает "одного русского, но тот не такой красивый, как ты, потому что похож на культуриста", и вот, искупавшись в чужой несправедливой лести, продиктованной понятно чем, я стал варить макароны, а когда они были почти готовы, позвонил.

- Знаешь, - сказал я, - Мне без тебя скучно.

- Я скоро приеду.

Так и случилось. Перед сном мы живенько поругались, потому что макароны мои не удались крайне - пока они выкипали, я смотрел детектив о дефективном британском инспекторе и думал о том, куда бы мне пристроить ребячливого интернет-аманта.

Сон был глубоким, как беспамятство. Так бывает, когда ничего не тревожит. А тут выяснилось, что дождь прошел, и в воздухе плавает свежесть.

БашмакОн меня старше на пару лет, но почему-то всегда (нет, не всегда, но довольно часто) я обращаюсь с ним, как с ребенком - втолковываю что-то терпеливо, слушаю, и снова разъясняю.

Ему больше лет, да и неслучайно, наверное, в своем повествовании я назвал его "Волей" - ожидал будто, что он совершит что-то важное. Словно пористая губка, из которой он сделан, вдруг прогнется - и полезут острые иголки.

Пока водица течет.

Он жалуется, делая вид, что все хорошо, а я говорю пустые слова.

- Мой булочник уехал, - сказал сегодня Воля, когда мы гуляли по городу и кушали разломанный батон.

Наверное, из-за него, из-за батона, Воля назвал своего повара "булочником".

- Опять?

- Он приехать воскресенье должен был. Я ему послал СМС в понедельник. "Как дела?" спрашиваю. А он сказал, что снова уезжает.

- Работа такая, - повар у Воли высококлассный и на него повсюду спрос.

- А в Интернете новую фотографию выставил. Голый по пояс.

- Ты его контролируешь.

- Нет, - заверил Воля, а рот его, и без того бескровный, исчез будто совсем, превратившись в неуместную какую-то вмятину, - Могу же я передать ему привет.

- Контролируешь. Зачем?

Я подумал, что Воля ведет себя, как сварливая жена, от чего только хуже, потому что, формально ничем не связанные, пидарасы запросто разрушают построенное, и ничто им не указ, хотя потом бывает жаль. И правильно бывает - маневры без границ уже не маневры, а бегство. Уйдет твой булочник, подумал я. Без особой, впрочем, уверенности. История эта мне не очень интересна, но, видимо, важна для Воли, и раз уж я определил ему место в своей полудокументальной эпопее, то придется волочить за собой и его багаж. Но хотя хочется иногда встряхнуть Волю, сказать, чтоб не унывал зазря.

- А в выходные праздник, - напомнил я.

- Да, я знаю, - сказал Воля, поняв без особых объяснений, что я говорю о гейском карнавале, самом главном событии местной гейской жизни, на который придут все, кто может, и это чудесная возможность приятно провести время.

- Я не пойду, - сказал он.

- Ты же теперь холостой.

- Мне не нужные такие низкопробные развлечения, - сказал он и усмехнулся, показывая, что говорит не всерьез.

- А телевизор, конечно, высокодуховное развлечение, - сказал я, тоже усмехнувшись.

- Да. Что мне приготовить на выходные?

- Я не гурман. Тебе видней.

- Лапшу?

- Деревенщина.

- От деревенщины слышу.

Батон мы уже съели к тому времени. Да и гулять устали. Собираясь домой, я посерьезнел.

- Ты правда будешь готовить для себя одного?

- Да.

- Грустно.

- Мне нравится, - вызова в его словах не было. Он говорил так, будто ему и правда по душе варить для себя одного и жрать тоже одному, перед телевизором, в то время, как недалеко - всего-то в паре остановок на метро - гудит большой праздник, люди охотно знакомятся друг с другом, а самые смелые уж любят друг друга по мере сил.

- Ты как башмак, - в сердцах сказал я,- Снимешь - и так хорошо.

Он засмеялся, ничуть вроде бы не обидевшись. И мне стало смешно.

- Башмак, - повторял я, - Тесный башмак.

По-французскиЯ б на эту встречу не пошел. Похолодало, а я еще от простуды не оправился. Но лицо его было мне знакомо: он ведет программу на местном телеканале. Локальная звезда. Я запомнил его потому, что черты лица у него красивые, правильные, а мимика странная, как будто частично отмороженная. Рот открывается, а концы губ остаются опущенными, от чего образовывается забавная гримаса - как у рыбы в магазинной витрине.

Опыт общения с полузнаменитостями у меня был, но в ходе онлайн-переписки и телефонного общения он вкратце обрисовал свой трудовой путь, и меня припорошило: три языка помимо своего родного, учеба и практика в трех странах. Французский ему явно давался лучше всего: он очень легко переходил на мурлыканье.

Договорились встретиться в кафе при музее. Там окна от пола до потолка, а через весь зал тянется широкая барная стойка из темного дерева.

Он оказался поменьше, чем в телевизоре, зато более живой. Ломано-кокетливый, но живой. Рыбьи гримасы не делал, видимо, оставив их для "ящика".

Уселись. Заказали кофе. По куску торта. Почти сразу после погоды он заговорил о работе: как трудно быть телеведущим. Все узнают, дышать мешают....

- Зато есть бонусы, - возразил я, - Самое трудное -заинтересовать собой человека. Заставить себя выслушать. А тебя захотят.

- Ну, да, - согласился он, - Моя аудитория - люди старше шестидесяти. Молодежь не смотрит.

В этом он был прав. Его хоть и в прайм-тайм показывают, но у него - дайджест из локальных сенсаций, которые молодежь волнуют вряд ли.

Тут образовалась официантка с кусками торта.

- А это не вы работаете..., - робко начала она.

- Да, конечно, - встрял я,- Он танцует. Ты танцуешь? - это я у звезды спросил.

Он головой неопределенно качнул. А у самого лицо потекло.

Распрощались суховато. Если он мне больше не позвонит - я не обижусь.

Вы уж простите мне мой французский.

И тд, и тд, и тд.Назовем его так. Телефонный друг.

Он звонит примерно раз в три месяца. Днем обычно, когда я занят, а у него нечаянный отдых.

- Ты меня забыл совсем, - говорит он. Ему хочется говорить капризно, но он не может себе позволить, и это заметно.

- У тебя же вечно дела. Разве можно тебя беспокоить? - говорю я.

- Мне нравится с тобой общаться. Есть люди... - далее следует перечисление, какие бывают люди, с которыми ему нравится общаться. Говорится это для того, чтобы я сообщил ему, как мне нравится беседовать с ним.

- ...моя начальница недавно сказала, - охотно подхватывает он, - что я очарователен.

Иногда вместо начальницы его об этом информируют коллеги по работе, деловые партнеры... В свои успешно молодящиеся пятьдесят он и правда выглядит неплохо, но повторяться мне скучно, и он, видимо, это замечает.

- Ты умный, красивый, - подкидывает он новых дров, а мне приходится снова вспоминать, какой умный и красивый он.

Мы общаемся по-немецки, мой вокабуляр не слишком богат, а его работа - немецкая изящная словесность. Он ее вычитывает, а потому не совсем понятно, зачем ему натужные похвалы косноязычного иностранца.

- Он хочет с тобой переспать, - предположил мой мальчик.

Ему кажется, что со мной все хотят переспать. Потому только, что со мной может спать он.

Этот момент мы с моим телефонным другом давно прояснили, договорившись, что будем вместе гулять, пить кофе и созваниваться. Из всех трех пунктов регулярно выполняется только один.

Поначалу мне хотелось растормошить его, потому что он умен, образован, вменяем и мог бы стать действительно интересным собеседником. Но общение с ним - как открытка из дальних странствий. Да, мило, но можно обойтись и без нее.

Понемногу он делится своими тайнами - о недовольстве своим партнером, который моложе и богаче, о новой ступени в карьере, которая не слишком нужна, и даже о реальном возрасте, который я и так давно угадал. Мне уже давно неинтересны его тайны. Вернее, единственное, что меня еще интересует в его звонках - так это сами звонки.

Он регулярно проявляется, говорит о своей и моей красоте, предлагает встретиться на следующей неделе, я, конечно, соглашаюсь, мы сердечно прощаемся, оба, кажется, зная, что все слова - чепуха, а все обещания - вздор.

Зачем?

Мета-метеоризмКогда мне говорят, что у меня мало друзей - а у меня их, действительно, кот наплакал, то я сообщаю, что много мне не надо - иначе я кричу по ночам.

Речь, конечно, не про интернет-знакомства, которые приятны, но в полноценную дружбу расцветают редко, да я и не стремлюсь. В рестораны, спортзалы, и парки с пляжами я охотно хожу с моим мальчиком и мне вполне достаточно иметь его и в качестве друга.

- А если я умру? - спросил он меня сегодня.

- А если на наш дом грохнется метеорит? - спросил я не без раздражения.

Обстоятельства нашей жизни складываются каким-то никому неведомым макаром, и, на мой взгляд, смерть "когда-нибудь" немногим вероятней падения небесного тела прямиком в мою захламленную конурку. Оно, конечно, бывает, но ведь не завтра, и даже не послезавтра. И вообще, почему я должен думать о смерти моего лучшего друга, если куда как интересней мечтать о своей с ним счастливой жизни?

Ведь к смерти не подготовишься. Также, как и к падению метеорита.