"КТО ПРОИГРАЛ?"

КООРДИНАТЫ ВОЙНЫ, КАТЕГОРИИ МИРА

Да, это тоже была война, но велась она по всем правилам.

По закону.

Тогда мы купили нашу нынешнюю квартиру и принялись за ремонт: нанимали рабочих, отбивали старую штукатурку, прикидывали, какого цвета положить паркет.

Никто нам не докучал, на отбойные молотки не реагировал. Одна лишь пожилая соседка со второго этажа позвала однажды на кофе и квакающим голосом стала выспрашивать наши планы - предложила, вроде бы, добрососедство.

На кухне у нее болталась лампочка без абажура, голос ее был льстив, а улыбка такая сладкая, что я подумал: а вам, тетя, я бы и глиняной кошки не доверил. Редко, но бывает так, что человек идеально вписывается в сочиненный образ - вот это принцесса, этот принц, а та - ведьма.

С нее - соседки со второго этажа - я спишу ведьму, если моей нетленно-кокетливой прозе таковая понадобится.

Они такие - настоящие злодейки. Непромытые, квакающие в безрадостной полутемной квартирке, похожей на щель, и лампочкой под потолком - голой, как ведьмак Ильич завещал.

Ее можно было бы назвать мымрой - если б не известный фильм, в котором героиня была красавицей, а мымрой только притворялась.

Тут случай безнадежный. Вот подумал сейчас, как моя соседка выглядела бы напомаженной и представилась почему-то маска смерти: белила, черные круги вокруг глаз и ярко-красный, разбитый будто, рот.

Назову ее Соседкой.

Тем более, что других соседок в моем повествовании не запланировано.

В войне, которая разгорелась в нашем доме лет эдак шесть тому назад, она играла главную роль - была главнокомандующей, хоть прямых свидетельств тому нет.

Однажды, когда ремонт был закончен, мы въехали и стали обустраиваться потихоньку, пришла нам повестка в суд.

Из документа следовало, что мы нарушили закон, изуродовали коллективное имущество - а именно, в наружной части дома, которая нам единолично не принадлежит, проковыряли дыру для вытяжки.

Да, денег на ремонт ушло много. В особенности мы потратились на кухню - мальчик настаивал. У нас появилась духовка охрененной дороговизны, и неприлично большая из полированной стали плита о пяти газовых конфорках. И вытяжка, включив которую, чувствуешь себя Мэри Поппинс - еще немного и тебя подхватит ветер.

Я где-то уже писал, что дом наш - самый некрасивый на улице. Цвет у него грязно-желтый, и я бы с удовольствием покрасил этим колером квартиру человека, который надумал такой фасадный цвет: пусть живет в желтизне и в хорошем настроении себе не отказывает. 

Дыра, вокруг которой разгорелся сыр-бор, дырой не была - она была прикрыта симпатичной белой плашкой, со стороны заметной только внимательному взгляду. Но формально жалоба была обоснованной, потому что проковыряли мы дыру, у других совладельцев фасада не спросив.

Мы вообще ни у кого ничего не спрашивали.

Мальчик мой ошалел, вот она - своя квартира. А я ошалел вместе с ним - так была заразительна его радость. И вообще, почему бы нам не ошалеть, если на глазах исполняется мечта - мы устраиваем конурку, в которой предстоит расцвести нашему мещанскому счастью

И вот был суд. Мы его проиграли. Дыру нам было велено законопатить. Улетной вытяжке не куда стало вытягивать воздух.

- Ведьма, она старая ведьма, - орал мой мальчик, когда вернулся из суда, а я просил его быть потише.

- Чего она к нам привязалась? - недоумевал я.

Мы подали апелляцию и снова проиграли - но уже по собственной дурости. Надо было протестовать сразу, а мой мальчик, незнакомый еще с судебным склочничеством, чего-то протележился.

- Ведьма, она старая ведьма, - кричал мой мальчик снова, а я к тишине уже не взывал.

Пускай послушает.

Было крайне неприятно: формально Соседка была права, по-человечески нет, но мы живем в мире законов и их надо исполнять - какими бы неправильными они нам ни казались.

Однажды на собрании владельцев квартир главной темой обсуждения было мое возмутительное поведение - сосед снизу, боязливый, вечно сконфуженный старичок, похожий на тень, написал гневную жалобу: я не даю ему покоя - стучу над его головой и прыгаю.

- Все дело в том, что мы живем, а они существуют, - говорил я своему мальчику, который явился домой не красный даже, а лиловый от ярости ("Ты бы слышал, что они говорили?!" - возмущался он).

Но конурка была и остается нашим владением, а потому, кроме разовой нервотрепки, у кляузы последствий быть не могло - новый проигрыш я на наш счет записывать не стал. Да, сначала мы сдали позиции. Сейчас - завершили ничейным счетом. Нам попортили немало крови, а потом я довольно долго развлекался, наблюдая, как старик-сосед спасается бегством, едва завидев меня на горизонте.

Глупый дед, я же знал, что не в нем дело.

Продолжается наша война или завершена - трудно понять.

- Все плохое уже случилось, и дальше может быть только лучше, - говорю я.

Буквально сегодня видел, как Соседка мчалась к остановке метро - с вывороченными наружу носками,как в нелепом балете, с седыми лохмами, сутулой спиной. Она будто убегала. Боялась будто, что кто-то ее догонит и звезданет по горбу со всей мочи. Я подумал еще, что может от того она такая злая - уверена, что звезданут, а тут хоть не зазря....

Конечно, можно было бы открыть свою войну - делать Соседке мелкие гадости: например, я умею матерно ругаться, она по-русски не говорит и одна из наших встреч могла бы получиться презабавной.

Но я знаю, что потом мне самому будет противно. Да и мальчик мой не привык жить в координатах войны.

- Непродуктивно, - говорит он, при редких встречах отвечая Соседке неизменно вежливо, не играя ни в поддавки ни в казаки-разбойники.

- Мы моложе, - сказал я, когда потраченных на ненужные суды денег перестало быть жаль, - Мы могли б старикам-соседям помогать, беседы б с ними беседовали, носили б им минералку из магазина. Мы могли бы быть приятными соседями, а что они получили вместо этого? Кто из нас проиграл?

Тот, кто играет в войну - это мое мнение.

БОКАЛ И "ЧТО-НИБУДЬ"

В одной руке у меня был заляпанный бокал с белым вином, а в другой что-нибудь.

Это "что-нибудь" принимало вид то грязной тарелки, то тряпки, то пустого стакана, то куска мяса, который надо кому-то скормить.

Бокал был вечно полный, хотя я все время отхлебывал - точно не знаю, когда я успевал его наполнять.

У нас была садовая вечерина. В прошлом году мой мальчик и приятель Воля, с которым они садом распоряжаются, затеяли традицию - еда, выпивание на травке и костер под занавес. "Ритуальный", - хихикал я.

Год назад после праздника у меня нарисовался смешной монолог, а в этом - много диалогов.

Вот встал с гулкой головой, кофе выпил и полезли беседы иголками.

- Ты, конечно, скотина, - весело говорил я университетскому приятелю моего мальчика, который приехал на наш праздник из другого города, - Помнишь историю с пальтишком?

- Не, не помню, - отвечал он.

Давным-давно, мы выпивали в ресторане, а на выходе он небрежно эдак отвернул лацкан моего пальто, которое мне необычайно шло, и обронил: "Конечно, не на свои же деньги".

- Я у тебя тогда проходил по разряду "блядь заморская, одна штука", - говорил я.

- Злого умысла не было, - отвечал он, ничуть не смущаясь.

Смущения, впрочем, я от него не ждал. Я рассуждал вслух, а мысли вином запивал (кстати, что у меня было в тот момент в другой руке?).

- Но удивительно то, что я могу тебе говорить это прямо в лицо. Ты же непробиваемый, как бетонная стена.

- Ага, точно, - говорил он с улыбкой.

- Почему ты грустный и не ешь ничего, - привязался я к толстяку, который часом ранее разломал пластиковый стул - присел на него и кувыркнулся на траву.

- Видно?

- Видно.

- У брата рак. Сорок один год, а у него рак. Два года назад рак был у его жены, а теперь у него. Дети маленькие. Что за судьба?

Потом мы пошли собирать дикую малину. Я ноги в кровь разодрал. В одной руке у меня был бокал с вином, другой я обрывал ягоды, а по ногам кровь текла.

- Это ягодный сок? - спросила меня подруга брата моего мальчика. Некровная полуродственница, вроде бы.

- Нет, кровь. В некотором роде тоже сок, - сказал я, не чувствуя боли.

- Как скучно, - засмеялась она.

Десертов я не попробовал, мясо тоже мимо рта пролетело - к грилю выстроилась очередь, а у меня на очереди аллергия. Я метался с бокалом и еще чем-нибудь, а потом опустилась тьма,. Воля разжег костер, мы уселись вокруг и, разбившись на группки, говорили каждый о своем.

- Мы едим, пьем, а где-то сейчас война. Жутко, правда? - говорил я.

- Все время где-то воюют, - сказал приятель - тот, который с "пальтишком"

- Будто на краю обрыва танцуешь.

- Не бойся, ты со мной, - полез обниматься мой мальчик, - Ты в безопасности.

- Я пью вино уже часов пять, а не пьянею, - сказал я.

- Значит, скоро свалишься, - уверенно сказал мой мальчик.

Домой меня принесли. Заснул под деревом. Мой мальчик рассказал наутро, что в одной руке у меня был бокал, а в другой тоже что-то было.

Бокал, кстати, был пустой.

ПЛЕНКА

Однажды надумал: не спешите признаваться в своей подлости - вам могут поверить.

Я надумал это в метро. В Беслане взяли детей в заложники. Весь день смотрел прямые трансляции и в какой-то момент ужаса оказалось слишком много - меня начало тошнить. В прямом смысле.

Я поехал в город - проветриться решил.

В метро повстречал знакомого, имени которого уже не помню. Юркий такой юноша, складный, каштановый. Из русских немцев. Осторожный. Молчаливый. Скорее, симпатичный, чем наоборот.

На вечеринке, где мы случайно встретились, говорил он неохотно, а устроитель праздника тайком рассказывал о немеряных постельных статях этого русского. "Они, -говорил приятель, - большой секрет, и вообще этот русский еще пока тайный гей".

- Беслан-беслан, - закудахтал я, кинувшись к нему в метро.

Меня все еще трясло. Голых детей, которые бежали от пуль, показывали каждый час, и возникло такое чувство, что бегут они снова и снова нескончаемой рекой.

- А меня это не интересует, - сказал носитель немеряных статей. Было видно, что ему неприятна моя близость.

Ответить ему мне было нечего. Ну, да, это ж его право. Мне показалось, что каштановый его облик пленкой подернулся - перламутровой, как бывает у несвежего мяса.

Жарко стало.