Висконти для мещан, пассивный свидетель столкновений и терок витального люмпенства и фригидной леводекадентской культуры, медленно и красиво дрейфующей в творческое бессилие и гомосексуальный тупик.

"Отвратительные, грязные, злые" (1976) и "Терраса" (1979) обозначили для него (как десятилетием ранее у Висконти "Рокко и его братья" и "Смерть в Венеции") классовые полюса итальянских 70-х, между которыми все реже пробегает живительная искра взаимной ненависти.

Гомик-проститут, жарящий сестру-шалаву в закуте у рукомойника под храп восьмерых безработных братьев, с одной стороны, - выхолощенный борьбой со сталинскими извращениями левой идеи, сторонящийся жены и пишмашинки прораб духа, с другой (трагическая неуместность его и четырех друзей в новом торопливом времени явлена финальным хоровым исполнением подпольных песен а la "Бандьера росса" - тамошнего КСП; в этот момент трудно отделаться от впечатления злой пародии на "Белорусский вокзал").

Обе-две крайности Скола сталкивает в фильме "Особенный день" (1977): вся страна убегает на парад в честь исторического саммита Гитлер-Муссолини, бросив на хозяйстве заезженную мать-героиню фашистской семьи и уволенного с радио за гомосексуализм и политику резонера в жилетке "слезы Лоханкина" (вопреки мании Олтмена, де Сики и других режиссеров-баловников сводить в одном кадре Лорен с Мастроянни и под надуманным предлогом срывать назревающий у них амор, Скола пошел другим путем: отчего-то все его геи-герои придерживались широких взглядов).

Привкус поздней осени в случившейся любви свойствен и всем фильмам Скола, вдохнувшего в свой фирменный жанр семейной саги промозглый минор и кислый самоанализ разочарованного итальянского шестидесятника ("Семья", 1986, "Мы так любили друг друга", 1975). Ощущение лишь усугубляет спаниельский взгляд стареющего синьора Мастрояни, доставшегося Скола в наследство от того же Висконти и сыгравшего в девяти его фильмах, причем в одном - себя самого. Предпоследний из них, "Ночь в Варенне" (1983), живописал, как напудренная мумия благородного венецианца Джакомо Казановы пытается спасти голову Луи XVI от Великой французской революции - насколько известно, без особого результата.

Взгляд ветерана итальянской компартии Скола на сословные распри сквозь бумажные цветы и густые румяна вырождающихся элит был скорее устало-французским - что и породило в 83-м фрейдистско-хореографический шедевр "Бал", лучший, хоть и бессловесный портрет Франции XX столетия. Хроника парижского дансинга с 1901 по 1980 год, вобравшая две мировые и одну колониальную войны, три республики, красный май и черный сентябрь, была протанцована восемью парами не очень красивых людей в десятке поп-жанров от танго до диско. Как всякий шестидесятник, Скола лечил раздражение от жвачной родины бегством в лабиринты французской души, и лучше выдумать не мог. Благодарные французы едва не стали произносить его фамилию с ударением на последнем слоге.

В мировой же табели он так и остался режиссером второго ряда, не сумев внятно ответить на вопрос: а нужен ли мещанству свой Висконти?