Сравнительно недавно о них практически никто не знал. Знали в основном лишь специалисты-музыковеды, да и среди них эта тема была чуть ли не табуирована: если не удавалось ее обойти, то писались и говорились вещи довольно скупые и глухие, притом зачастую с определениями типа "шокирующая (или даже "ужасающая") страница истории музыки". Теперь все иначе: пишут, говорят, широко обсуждают, исследуют, реконструируют, подражают, а фильм об этом чуть не получил несколько лет назад "Оскара". Речь идет о певцах-кастратах, подлинных европейских суперзвездах былых времен, отцах (как ни каламбурно это звучит) современного искусства пения. В нынешнюю пору свободного отношения к генам, природе пола и стереотипам эта страница истории музыки (впрочем, не только музыки, но и культуры, эстетики, повседневной жизни и сексуальности) вряд ли кажется очень шокирующей, а вот занимательной и интересной она вполне может показаться.

Прежде всего, в опере кастрированные певцы появились не из пустоты. Сама история их превращения из курьезных уродцев в кумиров толпы и звезд сцены протяженна и любопытна как частный случай эволюции восприятия людьми норм и условностей собственной сексуальной природы. Собственно говоря, оскопление мальчиков и мужчин существовало практически во всех мировых цивилизациях, хотя в разных случаях сам акт оскопления интерпретировался по-разному (он мог рассматриваться и как ритуальное действие в рамках культа, и как наказание за различные преступления - чаще всего, в соответствии с правилом "око за око", за нарушения сексуальных норм), и по-разному же представлялся статус евнуха; наиболее известную роль - охранителей женщин гаремов - кастрированные мужчины начали получать на Древнем Востоке (по античному преданию, этот обычай ввела легендарная царица Семирамида). Грекам и римлянам античной эпохи евнухи в целом казались чем-то чужим, восточной экзотикой. Для греков, с их зацикленностью на мужественности, оскопление свободного мальчика - будущего гражданина полиса - было вопиющим нарушением основ общественного устройства, а кастрация рабов - излишеством: к физической работе евнухи не очень годны, гаремов у эллинов не было, а пение и танец, по их мнению, вовсе не требовали проведения над человеком каких-либо операций. Более того, распространенность обычая кастрации в Персии очень хорошо накладывалась на представление греков о том, будто бы только им, грекам, присуща не только истинно просвещенная культура, не только истинная гражданская свобода, но и истинная мужественность (в сущности, они даже не очень разграничивали эти три грани своей цивилизации), и потому оскопление становилось как бы символом самых гадких свойств чужой цивилизации: варварства, деспотии и изнеженности. Приблизительно то же самое можно сказать и касательно древнеримского первоначального "деревенского" мировоззрения. Однако с течением времени, расширением сферы культурных контактов и ходом того, что принято называть "падением нравов", положение начало понемногу изменяться, и в императорскую эпоху пресловутый восточный обычай начинает прочно обосновываться в греко-римском мире. Если в I в. от Р. Х. Петроний (что характерно, в виде сатиры на "мальчиколюбцев изощренных") бросает в "Сатириконе" стихотворную фразу: "Вас, дряблых, давно охолостил делийский мастер", то во II в. Лукиан Самосатский определенно пишет об оскоплении привлекательных мальчиков-рабов как о довольно популярной практике (правда, пока еще в основном также среди "мальчиколюбцев изощренных"). Постепенно распространявшиеся в римском Средиземноморье восточные культы, часто носившие оргиастический характер, иногда включали (или подразумевали) самооскопление как ритуальное действие; особенно известный пример - культ малоазиатской богини плодородия Кибелы, жрецы которой ранили и кастрировали себя в память об Аттисе, возлюбленном ревнивой богини, который в припадке насланного ею безумия лишил себя мужественности. Репутация у этих жрецов, шокировавших добропорядочных греков-римлян ухватками, близкими нынешним "хабалкам", и пробавлявшихся зачастую проституцией (причем не только и не столько по экономическим, сколько по религиозным соображениям), была более чем сомнительная, если судить по их издевательскому изображению у Лукиана и в "Метаморфозах" ("Золотом осле") Апулея.

Появление христианства внесло в понимание оскопления новые оттенки. В ветхозаветной традиции с ее пристальным вниманием к деторождению и "правильному", натуральному порядку вещей в половой сфере человек, не имеющий возможности иметь детей, а уж тем более - лишенный признаков пола, не мог рассматриваться как полноправный участник религиозной жизни ("у кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне" - Второзак. 23, 1), хотя в более поздних книгах к почитанию Бога Израилева призывались, вместе с иноплеменниками, и евнухи: "...Да не говорит евнух: "вот я сухое дерево". Ибо Господь так говорит об евнухах: которые хранят Мои субботы и избирают угодное мне... тем дам Я в доме Моем... место лучшее, нежели сыновьям и дочерям; дам им вечное имя, которое не истребится" (Исаия 56, 3-5). В новозаветное время та же проблематика возникает в связи с новой темой аскезы и умерщвления плоти; так, в Евангелии от Матфея есть довольно таинственная фраза: "Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит" (Матф. 19, 12). Последующая традиция горячо призывала к чисто иносказательному толкованию этих слов, однако случаи самокастрации в борьбе с плотскими желаниями встречались и среди отшельников, и даже среди мирян: наиболее знаменитый пример тому - виднейший христианский философ III в. Ориген.

В позднейший период Римской империи государственная власть постепенно заменяла прежнюю ширму республиканской простоты на царственную, монархическую пышность, заимствуя с Востока детали придворного этикета и государственного устройства. Небезынтересно, что одним из этих заимствований стало в конце концов широкое назначение евнухов не только на должности различных дворцовых служителей, но и на высокие придворные (и государственные) посты. Особенно заметные масштабы это приобрело в Византийской империи (и это при том, что, по иронии судьбы, именно Византия в духовном смысле была преемницей классической эллинской цивилизации). Император был буквально окружен евнухами: они прислуживали во дворце, ведали церемониалом, иногда занимали высокие церковные должности и даже присутствовали... в высшем командном составе армии (известный пример - Нарсес, генерал императора Юстиниана, один из знаменитейших полководцев). В Константинополе существовал даже целый монастырь, куда принимались исключительно евнухи. Византийские авторы часто относились к придворным евнухам довольно негативно, ссылаясь на их склонность к запутанным интригам, мелочным дрязгам, пагубным для государства, злобу и скверный характер (пресловутая злоба подразумевала очень странные проявления: в частности, известно, что многие евнухи любили щипать и бить девушек и женщин). Любопытно, что византийское законодательство со времен Юстиниана предусматривало именно кастрацию в качестве наказания за мужеложство (хотя применялась эта кара, как это обычно бывает с подобными санкциями, мягко говоря, избирательно).

О поющих евнухах на мусульманском Востоке известно значительно меньше. Однако в христианской Европе они появились вновь именно оттуда. Произошло это в XIV-XV вв. в Испании (как известно, соседствовавшей, боровшейся и общавшейся о ту пору с маврами), где кастрированные хористы - сопрано и альты - становились украшением некоторых церквей, вытесняя традиционных мальчиков. К середине XVI в. они оказываются и в Италии, которая и стала их "второй родиной": они оказались, во-первых, в сердце новоевропейского культурного процесса, а во-вторых - под боком у высшего церковного авторитета Западной Европы, римского папы. И то, и другое немаловажно. Во-первых, в это время, наряду с прочими искусствами, процветала музыка, в частности, музыка церковная; сочинения новых композиторов требовали все более крупных хоров и все более искусных певцов. Во-вторых, в папском государстве (занимавшем значительную часть нынешней Италии) запрет на женское пение в церкви (и, шире, вообще на публике) был особенно строгим (по мнению пап, поющая женщина была непристойностью, вызовом общественной морали и плотским соблазном). Конечно, мальчики худо-бедно справлялись с ролью церковных певчих, но у них был один весьма существенный "недостаток": быстро и неумолимо приближалось половое созревание (жаркие южные страны!), голос ломался, и - прощай, хорист (значит, нужно нанимать, поить, кормить и обучать очередного новичка). С кастратами было куда проще, они могли петь высокими голосами до старости: выходила экономия.

К тому же стало заметно, что в удачных случаях голос кастрата звучит даже более интересно и красиво, чем аналогичный женский (тем более детский) голос, в смысле же техники пения он тоже способен достичь больших высот. И как только в самом начале XVII в. в среде итальянских интеллектуалов появился новый, невиданный доселе светский музыкальный жанр - опера, по-тогдашнему "музыкальная драма", - кастраты сразу же получили признание как несравненные исполнители именно этого жанра, а композиторы, в свою очередь, стали сочинять уже с оглядкой на них; в дальнейшем же, с развитием музыки, вокальное искусство кастратов становилось все более и более популярным.

Теперь, если уж речь зашла о вокальной специфике, - немного медицины. Прежде всего, вопреки распространенному представлению, если отрезать тестикулы у взрослого мужчины или половозрелого юноши, ни его голос, ни внешность не потерпят особых изменений - ни с течением времени, ни (уж тем более) сразу. Бесплодие, вялость и пониженное (но не удаленное!) половое влечение - вот, в общем-то, и все, чего можно достичь таким образом; именно поэтому, если, скажем, турецкие врачи кастрировали взрослого пленника, рассчитывая сделать из него гаремного стража, они удаляли и член (вообще же в условиях несовершенной хирургии на эту меру шли редко, если хотели не уморить "пациента", а сделать его пригодным к дальнейшей деятельности: удаление члена весьма часто вело к зарастанию мочеиспускательного канала, сильным воспалениям и, как следствие, гибели). Иное дело, коли оскоплению подвергался мальчик до 7-8 лет. Если операция проходила благополучно, то в процессе дальнейшего роста его организм вырабатывал положенные гормоны, в том числе и некоторые половые, но за исключением главного из них, тестостерона. Одним из результатов этого было то, что голосовые связки юного певца не подвергались обычным возрастным изменениям, вследствие чего он и сохранял "детский" по тембру голос - дискант/сопрано или альт. Между тем тело его не было уже маленьким тельцем ребенка, а имело габариты нормального мужчины (более того, в силу каких-то гормональных капризов зачастую кастраты обладали высоким ростом), что, естественно, сказывалось на голосе. Еще одной "сильной чертой" кастрированных певцов было то, что (опять-таки по какой-то гормональной логике) их легкие были, как правило, значительно больше и сильнее. Соединение всего этого и создавало этот ни на что не похожий голос (чаще всего вовсе не противно-писклявый, как можно подумать): детский в основе своей, но лишенный той резковатости, которой обладают мальчишеские голоса; свежий, гибкий, чувственный, похожий этим на голос женщины, однако сильный и звучный, как мужской. При этом большие легкие и подвижные голосовые связки позволяли кастратам петь на одном дыхании минуту и даже более (попробуйте-ка хотя бы выдыхать в продолжение целой минуты!), выделывая самые невероятные вокальные "фокусы". Именно это ощущение чуда, наверно, и способствовало несравненной популярности, которую кастраты начали завоевывать, как только их исполнительское искусство стало доступно публике.

А популярность требовала постоянного пополнения их числа. На протяжении всего XVIII века, когда спрос на них был особенно велик, счет только более-менее известных и только оперных певцов-кастратов шел на сотни, а если прибавить сюда менее известных оперных солистов и церковных певчих по всем большим и маленьким столицам Европы, то речь будет идти о числе уже более высокого порядка. Спрашивается, откуда они брались? В основном из нищих крестьянских семей Италии (особенно Южной). Иногда родители сами отдавали обладающего хорошим голосом ребенка в руки хирурга-специалиста, иногда у них его покупали, но в любом случае это редко противоречило воле родителей (так что рассуждения в "Человеке, который смеется" Гюго о том, что кастратов делали исключительно шайки похитителей-компрачикосов - романтический домысел); и, в сущности, их можно понять. Во-первых, благодаря войнам, засухам, неурожаям и эпидемиям крестьяне жили не настолько припеваючи, чтобы радоваться лишнему едоку в семье - увы. Во-вторых, кастрировав сынишку, они в принципе открывали перед ним такие возможности, какие, увы, никогда бы даже не приснились ему, останься он при своих гениталиях и при своей семье.