Для всех остальных в студии это всего-навсего очередной рабочий день. Фотограф с помощником устанавливают свет. Редактор отдела мод роется в ворохе прозрачных одеяний. Уорд сидит на высоком стуле, словно на насесте, прикрытый ниже пояса малиновым полотенцем, пока его с ног до головы мажут бронзовой мазью и посыпают золотистым порошком. Вокруг сосков, вдоль ноздрей, по изгибам ушных раковин. А я подсовываю ему свой диктофон прямо под свежеполированный нос и спрашиваю, каково это - жить с Мадонной. Конечно, по идее, это выглядело бы как вторжение в личную жизнь. Но Тони Уорд - человек, который выставляет свою историю чувств напоказ. На его правом запястье синеет искусно выполненная татуировка: распятие, увенчанное величественной буквой "М".

Это ознаменовало начало его романа с Мадонной. А на левом запястье - разлетающееся вдребезги сердце, исполненное слез, - в знак того, что она разбила его бедное исстрадавшееся сердце.

"Я любил свое тело, но ужасно удивился, что какой-то мужчина хочет фотографировать меня обнаженным".

История Уорда - это история тела, богато созданного, тщательно обработанного и доведенного до совершенства. От подростка-культуриста до всемирно известной модели, угодившей в объектив Брюса Уэбера и, на время, в объятия Мадонны. Сейчас он снимается в главной роли в фильме "Непорочный хастлер". Романтическую историю о мужчинах и мужчинах, которые берут их напрокат, разворачивающуюся на бульваре Санта-Моника, снимают Рик Кастро и Брюс Ла Брюс. Как и в его предыдущих шероховатых фильмах "Ни волоска из моей задницы" и "Супер восемь с половиной", Ла Брюс также выступает в одной из главных ролей, он играет благонравного туриста, преследуемого хастлером в исполнении Уорда. Уорд покрыт золотисто-красным загаром и носит фуфайки, обнажающие соски. Он слоняется в этом ярко-солнечном фильме, словно красавец, забредший сюда из порнофильма. Представьте себе "Бульвар Сансет" в цветах страны Оз. Едко усмехнитесь, в душе искупая сарказм невероятным преклонением.

В "Непорочном хастлере" его густая черная челка взбита торчком и обесцвечена перекисью. Все знают, что обычно представляют собой модели, - самодовольные, пустые, безмозглые павлины. Уорд не такой. Он так и сыплет рассказами о своих суматошных вечерах во хмелю и дурмане, у него в глазах стоит дымный туман, свойственный любителям гулять допоздна. Держится он как-то без особых прикрас: сутулится, словно чтобы показать, что его вытащили из постели против воли, и потягивается, зияя волосатыми подмышками. В ходе нашего разговора энтузиазм в нем то вспыхивает, то угасает, прямо посреди его речи: "А что был за вопрос? Что-то у меня мозги сегодня совсем не варят. Мне нужен косяк, тогда я приду в себя."

Я никогда не обращал на свое лицо никакого внимания, а преследовал одну цель: создать совершенное тело. Я был культуристом в течение пяти или шести лет.

Да, заходил я, бывало, на эти шоу и думал где-то так: "С этими мудаками я тягаться не хочу". Моей настоящей мечтой было прийти на "Мистера Олимпию", просто поглядеть на все это, а затем вскочить на сцену и сбросить одежду! - Он изображает ошеломленный гул восхищения. - А они бы сказали: "Уау, что это за новая сенсация, кто это?!" Вот в этом были все мои фантазии. Он перестал качаться, когда фотографы посоветовали ему вернуться к менее суперменским пропорциям, а его тренер стал приобщать его к стероидам.

Я тогда соображал, что к чему, и не верил в наркотики. До тех пор, пока сам не стал их принимать.

Я вроде как и сам начинал с этого. Я продавал свою внешность, снимаясь обнаженным для модных фотожурналов.

Нет, я был молодой и наивный. Когда тот человек подошел ко мне и сказал: "Ты красавец", он был первым. Он сказал, что я буду звездой, и я вдруг увидел себя в свете прожекторов.

Он заметил меня, когда я, этакий красивый, правильный мальчик, шел по автостоянке. Ему доставляло удовольствие подбирать слоняющихся без дела молоденьких, чистеньких мальчиков, приводить их к себе домой и фотографировать. Он был милым, чудесным человеком. И это благодаря ему я сейчас здесь.

Я побывал в двух-трех агентствах, и там мне сказали, что мой нос перевешивает все лицо. Они дали мне направление к хирургу на пластическую операцию.

Да, я уже почти собрался, но у меня, слава Богу, не оказалось денег.

Это напоминало какую-то дикую фантазию Феллини, тяжелую и мерзкую. Я стою на локтях и коленях, в чем мать родила, выставив напоказ задницу. Мой член весь съежился, и я совершенно растерян. Герб говорит: "Изумительно!", и меня начинает трясти, я просто вне себя, а на спине мне приходится удерживать эту толстозадую суку. Вот тут-то я и подумал: "К чертям собачьим все это. Я не хочу больше этим заниматься".

Я начал татуироваться, выжигать и резать себя. Я накачивался всякой наркотической дрянью. Я много пил и курил.

Я хотел разрушить его. Эта первая татуировка - трогательное свидетельство самоутверждения.

Мы там торчали целую вечность, и я вдруг стал задыхаться, мне как-то резко стало дурно. Меня укутали в теплое одеяло, и отогрелся я только через полчаса.

Впервые тогда я увидел, как она себя играет. Сначала она была такой естественной, настоящей. А потом пошла музыка, и она вдруг превратилась в "Мадонну". Видно было, как в ней словно включили рубильник. Когда я еще бегал в помощниках у официанта, я расчищал столик для нее и Шона Пенна. Я всегда к ней как-то по-особенному относился, и меня очень вдохновлял ее образ. У меня всегда были люди, которых я по-настоящему уважал и почитал их едва ли не как богов, возносил на почти недосягаемую высоту.

Она великая разбивательница сердец и крушительница мужчин. Мужчины - это ее оппоненты по жизни. Она понимает, что этот мир принадлежит мужчинам, что это суровая действительность.

Нет, вовсе нет. Да и как с ней, черт возьми, можно состязаться?

Бывали времена, когда она выглядывала в окно и говорила: "Я в тюрьме, я здесь в аду", а я ей отвечал: "Что ж, милая, ты сама все это себе сотворила. Это твой мир, ты сама создала свою жизнь". Я видел маленькую девочку и маленькую, неуверенную в себе женщину, которая строила рожицы перед зеркалом.

Мать, психотерапевт, товарищ, ребенок, нянька, личность. Этому нужно было положить конец.

"Двигай отсюда! Убирайся!" Как мать, выбрасывающая птенца из гнезда со словами: "Да, я очень тебя люблю, но больше быть с тобой не могу".

Я ударился в самый настоящий, адский наркотический запой. Но она заплатила за мое лечение, она была тогда рядом со мной.

Я лечился пять месяцев, а затем два месяца был в реабилитационном центре. А потом она написала мне это письмо, в котором говорилось, что нам придется порвать наши отношения. Долгое время она была единственным человеком, с которым я мог разговаривать, поэтому несколько лет я очень тяжело все это переживал. Я прошел через свой личный ад, но это было всего лишь разбитое сердце, а через это проходит каждый.

Были времена, когда я не хотел больше находиться на этой планете.

Я фантазировал на тему смерти сколько себя помню, с самого раннего детства. Я считал, что как бы не принадлежу этому миру, или моей семье, словно чего-то во всем этом не хватает.

После того, как вся жизнь была посвящена тому, чтобы создать безупречную оболочку, неудивительно слышать, что под броней мышц зародились сомнения. Вспомнив его фантазию на тему "Мистера Олимпии", где он не столько хотел выиграть, сколько блеснуть, я спрашиваю, склонен ли он к состязанию по натуре.

Единственное мое состязание - с самим собой. Битва идет с собой и своими страхами.

Конечно. Я вырос с убеждением, что я очень тупой, я ведь ужасно учился в школе. По-моему, я страдал неспособностью к обучению.

Моя мать в одиночку вырастила троих мальчишек, она добывала деньги тяжким трудом и привыкла копить. У меня было очень плохо с деньгами. Меня обделяли как могли, урезали до последнего. Было время, когда у меня появились деньги, я завел шикарную жизнь и, как говорится, забил на это довольно быстро, а потом, совершенно внезапно, меня опять сломали, и я опять оказался ни с чем.